Карты Петра Чичагова оказались в парижской Национальной библиотеке.

К временам Лужина, Евреинова, Чичагова относится и рукописная карта 1722 года, хранившаяся в Московском главном архиве Министерства иностранных дел. Она снята с неизвестного подлинника и, возможно, связана с одной из чичаговских карт. Название ее звучит знаменательно: «Карта частей северо-восточной Азии и Северной Америки». Конечно, назвать так карту могли и после 1722 года. Но ее сейчас стоило бы разыскать

[211]

.

В 1722 году Коммерц-коллегия запрашивала Сибирскую губернию, можно ли учинить водяной ход по рекам, впадающим в «море Великой Тартарии» или в иное какое море, которое «подлежит Японии».

Звенья морской цепи

Гукор, на борту которого находился Петр Великий и его любимец Федор Со́ймонов, в 1722 году качался на волнах Аграханского залива. Петр похвалил своего денщика Поспелова за то, что тот нашел удобное место для стоянки кораблей. После этого царь стал рассуждать вообще о «сыскании новых мест» на свете. Завязался оживленный разговор и об «ост-индских торгах».

Соймонов произнес целую речь.

«А как вашему величеству известно, — говорил он, — сибирские восточные места и особенно Камчатка от всех тех мест и Японских Филиппинских островов, до самой Америки по западному берегу остров Калифорния, уповательно, от Камчатки не в дальнем расстоянии найтится может, и поэтому многое б способнее и безубыточнее российским мореплавателям до тех мест доходить возможно было против того, сколько ныне европейцы почти целые полкруга обходить принуждены»

[212]

.

Федор Соймонов указывал и на тот самый путь от Архангельска и Северной Двины по Иртышу, Оби, Енисею, Байкалу, Шилке и Амуру — к берегам Восточного океана.

Петр «прилежно все слушать изволил» и поспешно ответил Соймонову, что он, царь, все то знает, но этому делу быть «не ныне». И Петр Великий показал рукой на горы, подходившие к берегам Каспия. Они идут до Астрабада, откуда до Балха и Бадахшана всего двенадцать дней караванного пути. А там — «средина всех восточных коммерции», как выразился Петр. Соймонов хоть и остался при своем мнении об архангельско-амурском пути в сторону Ост-Индии, но тогда же постарался на Каспии собрать данные о путях в Индию. Он согласился с тем, что Астрабад может иметь торговые связи с «самой Индией, Хорасаном и Самаркандом».

Заняв Решт, что в Гиляни, Соймонов решил, что и там тоже сошлись пути, ведущие в Бухарию и Индию. Но через много лет он вернулся к своей старой мечте и стал прокладывать водный путь от Шилки до берегов Большой земли.

Тяжелые ключи от ворот Дербента зазвенели на серебряном блюде, и Петр взял их своей тяжелой плотницкой рукой. Мысль об Ост-Индии не покидала его на Каспии.

В 1723 году морские офицеры Мясной и Киселев были назначены под начало адмирала Даниила Вильстера. В Ревеле под строжайшей тайной снаряжались фрегаты для похода к Мадагаскару

[213]

. Но это удивительное предприятие Петра закончилось неудачей. Корабли вышли в море, но дали течь. А ведь Петр хотел, чтобы на обратном пути оба фрегата обогнули Скандинавию и бросили якоря в Коле или Архангельске!

Петр не успокоился и приказал Вильстеру вновь идти в плавание, с тем чтобы достичь Бенгала и явиться ко двору «Великомочного Могола». В Ост-Индии адмирал Вильстер должен был склонить Великого Могола к торговле с Россией.

Но Нептун не был благосклонен к искателям Мадагаскара и Бенгала. Поход не состоялся. Петр «с немалой болезнью» пережил эту неудачу.

Несостоявшийся мадагаскаро-индийский поход нельзя рассматривать как случайное и обособленное предприятие, пусть даже связанное со стремлением воспользоваться неудачей шведов, хотевших овладеть Мадагаскаром.

1720–1724 годы. Допустите, что за такой короткий отрезок времени были полностью осуществлены и увязаны между собою походы Лужина и Евреинова, Петра Чичагова и Петера Миллера, Вильстера и Мясного. Представляется такая цепь: Архангельск — устье Оби — Чукотка — Камчатка — Курилы — Ост-Индия — Мадагаскар — мыс Доброй Надежды — Скандинавский полуостров — Кола — Архангельск. При этом неизвестно, где могли встретиться посланцы Петра друг с другом. Следует заметить, что огромная часть этой цепи проходит вдоль северных берегов, захватывая своими звеньями весь морской путь из Атлантики в Тихий океан.

Шафрановые и лимонные сады Астрабада, золотые пески Хивы, снежные горы Джунгарии — все они давно стосковались по индийскому солнцу.

В ставке Цэван-Рабтана

О Большой земле джунгары узнали от русских людей.

Весною 1723 года российский посол «капитан от артиллерии» Иван Унковский побывал у развалин древнего города Алмалыка, где часто находили клады; среди сокровищ были кораллы Индийского океана.

Сопровождавший посла «геодезии ученик» Григорий Путилов делал съемку пути и составлял карту. Он впервые нанес на нее Иссык-Куль. Невольно вспоминаются слова П. П. Семенова-Тян-Шанского, сказанные об этом лазурном озере, что оно находится на равном расстоянии от морей Черного и Желтого, Бенгальского залива и Обской губы.

Унковский кочевал вместе со свитой Цэван-Рабтана, проводя часто время в беседах с джунгарским властителем. Казалось, разговаривать им приличествовало бы более о Тибете или о Восточном Туркестане. Но однажды Цэван-Рабтан озадачил Унковского нежданным вопросом: есть ли такая заморская земля, до которой нет ходу сухим путем? Иван Унковский ответил, что эта земля зовется Америкой. Тогда хан начал подробно дознаваться, в какой стороне лежит Америка, на каком расстоянии она от России и ходят ли туда русские на своих кораблях.

В ответе Унковского содержались многозначительные слова: «…в той земле многие российские люди бывали».

Вероятно, в связи с рассказом об Америке были и разговоры хана с Унковским насчет севера России.

Цэван-Рабтан от кого-то уже слышал о белых ночах и тьме полярной зимы. «Капитан от артиллерии» подробно рассказал контайше, отчего все это происходит. В беседе упоминались Архангельск и Якутск

[214]

.

Можно думать, что до Унковского джунгарский хан мог слышать о Большой земле и русском Севере от пленных из числа офицеров и солдат, бывших с Бухгольцем. Ведь они были в свое время набраны в Тобольске, и среди них могли находиться недавние землепроходцы и мореходы. Заброшенные в глубь Восточного Туркестана, томясь в постылом плену, они вспоминали о своих былых походах в Даурию или Анадырскую землю.

В числе пленников был штык-юнкер, швед Иоанн Густав Ренат, живший до этого в Сибири. Джунгары захватили его в 1716 году, когда Ренат находился в одном из отрядов Ивана Бухгольца.

Семнадцать лет провел шведский штык-юнкер под небом Восточного Туркестана. Ренат отлил несколько пушек для джунгар. В войлочном шатре, стоявшем на берегу Или, завел типографию. Он составил карту Джунгарии; чертеж этот был разыскан только в 1879 году в Королевской библиотеке Швеции и препровожден в Россию

[215]

.

Живя до своего пленения в Сибири, Ренат, без сомнения, был подготовлен к познанию стран Азии, знал Табберта-Страленберга, а тот в свою очередь не менее пяти лет общался с Семеном Ремезовым. Порукой тому ремезовские чертежи и рисунки, которые Табберт вывез в Швецию в 1733 году.

Ренату благодаря трудам русских космографов в Тобольске еще до того, как попасть в плен, были известны карты просторов Азии — вплоть до Тангутской земли (Тибета).

Когда Ренат был освобожден джунгарами после хлопот Ивана Унковского, штык-юнкер поехал в Швецию.

В библиотеке университета в Упсале вот уже двести с липшим лет лежит связка бумаг и чертежей с пометкой: «Карты Рената». И что же? Мы и здесь видим стремление объединить сведения о Сибири, Камчатке, Амуре с данными о Центральной Азии. Пусть даже эти чертежи, в том числе русские, были собраны в разное время и не одним Ренатом, это не меняет сути дела. Одна из карт, лежащих в «Папке Рената» определенно перекликается с чичаговскими чертежами. Возможно, и Табберт-Страленберг внес свою долю в собрание, известное под названием «Карт Рената». В то время, когда Чичагов исследовал Тазовскую губу, Табберт был еще в Тобольске. Он на правах участника научной экспедиции Г. Мессершмидта имел доступ к русским документам.