Иван Петлин со своими спутниками, повидав вершины голубых Саян, преодолев кремнистые пустыни Монголии, влетел, пригнув голову, на своем сибирском коне в ворота Великой Китайской стены у Калгана, которые показались ему слишком низкими и тесными.

Уже у подножия Великой стены томский казак стал размышлять о том, далеко ли от нее Теплое море. «А другой конец пошел на всток до моря, четыре месяца», — заметил Петлин

[143]

.

Множество ценных сведений собрал Иван Петлин в Пекине. Но его неотвязно преследовали мысли о морских границах Китая, о китайских корабельных путях. Видимо, это было хорошо преподано ему Куракиным через томского воеводу.

В Пекине Петлин узнает прежде всего, что «до моря от большово Китая, сказывают 7 ден». Затем Иван Петлин настойчиво расспрашивает, с какой стороны света иноземцы приходят морем в Китай.

Китайский «подьячий Бичечи» на этот вопрос отвечает, что иностранцы «прибегают с Чермного моря, со встоку и с полудни». Петлин не успокаивается на этом и продолжает расспрашивать Бичечи, не было ли слышно о том, что какие-нибудь иноземцы «шли дорогою дороги проведывать».

К чему было так настойчиво задавать подобные вопросы, когда до этого Петлину было разъяснено, что Китай имеет связи с восточными и полуденными, странами?

Но Петлин говорил как о недавнем и заведомо известном ему событии, что кто-то предпринял поиски морского пути в Китай.

Судьбу этого предприятия и выяснял Петлин в Китае. И мы поневоле настораживаемся, когда Петлин задает удивительный вопрос: не было ли слышно в Китае «про разбой корабельной»? Иными словами, прибывший с берегов Томи русский наводит справки о том, не знают ли китайцы о случае крушения иностранного корабля на море.

Петлину ответили вновь, что китайцы не знают, «где бы на море корабль разбило».

Ничего не мог выпытать Ивашка Петлин у китайских «подьячих» о том, как они представляют себе положение Оби. «Оби де мы реки великие не знали и не слыхали», — ответствовали китайские чиновники.

Несколько утешился Иван Петлин лишь тем, что получил от «брацкого татарина Куштана» сведения, что Сибирь связана с Китаем рекой Каратал, по которой ходят купцы с товарами.

Осенью 1618 года храбрые томские казаки поехали домой с грамотой богдыхана: «Валли Китайской царь» звал русских людей торговать в его государстве.

Иван Петлин не успел еще достичь и сибирских границ, как в декабре 1618 года Джон Меррик заявил, что дорога в Индию отыскана, «но далеко оборачиваться — в 3 года, это время долгое». Но он опять упоминал о Сибири.

Какое же путешествие имел в виду Меррик?

По сроку, о котором он упоминал, это не похоже на сухопутный поход Ивана Петлина: расстояния до Китая сушей были уже приблизительно известны.

Меррик снова требовал открыть англичанам устье Оби, но получил отказ.

Прошел какой-нибудь месяц, и на реке Лавуе сошлись представители Московии и Швеции. Главой русского посольства был Федор Барятинский, строитель Сургута и первый его воевода. (Читатель помнит, что торговля с Китаем в XVII веке началась у стен Сургута.) И хотя речь в основном шла о таком важном деле, как утверждение основ Столбовского мира, шведы вдруг пустились в расспросы о Сибири и Китае.

«Ныне великого государя нашего люди до того государства дошли», — сообщил шведам Федор Барятинский и прибавил, что Китай стоит на морской губе.

Рядом, кутаясь в соболью шубу, стоял английский «радетель» Джон Меррик, посредник при заключении мира со шведами. Он тут же начал жаловаться шведам, что московиты не пропускают англичан на Восток.

Разговор со шведами происходил 22 января, а Иван Петлин только к троицыну дню того же 1619 года добрался лишь до Томска. Следовательно, на берегу Лавуи шел разговор не о петлинском хождении в Пекин, а о каком-то другом походе в сторону Китая, начатом незадолго до этого.

Князь Иван Куракин сразу же после появления Петлина в Сибири послал в Москву донесение об итогах путешествия томских казаков в Монголию и Китай

[144]

.

Известно несколько списков отчета Ивана Петлина. Но я не уверен, изучали ли исследователи тобольское донесение Ивана Куракина, просматривали ли они мангазейские бумаги «о морском ходу» за 1616–1619 годы, хранившиеся в известных «Портфелях Миллера». Вдруг там мелькнет известие, объясняющее, почему именно Иван Петлин так усиленно расспрашивал в Китае про предполагаемый «разбой корабельный»?!

Что же касается лучшего списка донесения Ивана Петлина, то сразу же после составления он попал в руки Джона Меррика. Произошло это, видимо, в 1620 году, когда Меррик, притащив в Кремль в подарок царю «две птицы попугаи индейские», стал предлагать Московскому правительству большие деньги за допуск британцев на Обь.

Рыцарь короля Иакова вновь получил огорчительный отказ. Этот отказ по времени совпал с закрытием морского пути на Обь и Енисей, которого добился прозорливый Иван Куракин. Несмотря на это, англичанин Матюшка самовольно пытался пройти на восток, но был пойман в Коле воеводой Воином Кропоткиным.

Донесение томского казака Ивана Петлина произвело сильное впечатление в Лондоне. Через пять лет оно было включено в известное собрание описаний путешествий, изданное Самуэлем Перчезом.

Прошло еще каких-нибудь четверть века, и Джон Мильтон, работая над своей «Краткой историей Московии», писал о горящих горах Енисея, о китайской торговле в Сургуте. Перед ним лежало донесение Ивана Петлина, нашедшего самоцветы в стране Алтын-хана и описавшего белокаменный Пекин

[145]

.

Между тем вести, привезенные Иваном Петлиным, толкали вперед дело новых открытий. Когда стали поступать сведения о Лене, служилые и промышленные люди задумались: «Что она — впрямь ли река, или море, или переуль морская»?

Сами собой являлись мысли, нет ли здесь связи с морской губой Китая или петлинским «Чермным морем». Несколько позднее А. Палицын — на первый взгляд простодушно — считал Байкал «проливой» Красного моря. Но ведь он этим также пытался и определить положение Тихого океана далеко на востоке от Мангазеи! А то, что Байкал озеро, тогда еще не знали. Но исследовать мнимую океанскую «проливу» решили немедленно, как только прослышали о ней.

Василий Бугор пришел на Лену

Есть все основания предполагать, что русские проникли на Лену гораздо ранее принятых в истории сроков. Тобольский казак Супонька Васильев слышал от оленекских тунгусов, что на Лене живут «большие люди» в одежде, похожей на русскую, и торгующие железом в обмен на меха. Было это в 1621 году.

Через шесть лет Максим Перфильев с сорока казаками из Енисейского острога достиг «шаманского великого порога» на реке Илим, где построил надежное зимовье. По его следу в 1628 году двинулся знаменитый Васька Бугор, который впоследствии встретился с Дежневым на восточном конце Азиатского материка.

Бугор пробился по Илиму до устья Идирмы и встал перед волоком. Волок этот проходил через трудный дикий «Камень», но Бугор прошел эти горы и очутился на реке Муке. А оттуда недалеко было и до Куты — той самой, как мы думаем, реки Геты, близ которой когда-то поселились спутники Волка. Кута так сама и вынесла лодки Васьки Бугра на величавый простор Лены — «славной в свете и великой реки».

Два года не было ничего слышно о Бугре на Енисее, но наконец он вернулся туда, доложив, что занял новый край, оставив на житье двух своих спутников на устье Куты, а четырех — на Киренге, при ее впадении в Лену.

Шесть казаков держали в руках необъятную Ленскую страну!

«Златокипящая Мангазея» действительно в те годы кипела жизнью. В Туруханск на зимовку собиралось до семисот охотников за соболями. Среди мангазейских и таймырских передовщиков можно было видеть братьев Никифора и Ерофея Хабаровых, Василия Федорова-Гусельникова, по прозвищу Скорая Запись. В Енисейске уже появился Михайло Стадухин, родом с Пинеги. Все они прослышали про великое открытие Васьки Бугра и начали собираться на Лену.