- Но как же так? - Мелтон удрученно покачал головой. - По поведению правителя я никогда не заподозрил бы, что ему всё известно…

- Это как раз неудивительно, друг мой, - хмыкнул оборотень. - Догадливость никогда не была вашей сильной стороной, а психология не входит в число любимых вами точных наук. К тому же, наш лорд не из тех, кто прямо показывает свои чувства. Несмотря на вспыльчивость, он холоден и закрыт, - более, чем кажется.

- Но почему он просто не запретил ей заниматься наукой и появляться в Магистериуме? - Профессор выглядел обескураженным. - Это было бы логичнее и проще.

- Должно быть, он понимал, что силой не удержит её рядом. Если бы Эдвард действовал подобным образом, что-то неминуемо сломалось бы в их с Лидией непростых отношениях. По этой же причине он и вас не тронул. Хотя, думаю, это была не основная причина: кто станет убивать курицу, несущую золотые яйца. Лорд простит вам что угодно, пока вы полезны… Понимаете, Мелтон - всё, что угодно.

Он особенно выделил последнюю фразу, выразительно глядя на старого друга.

- Вы утверждаете, будто он любил Ли? Будто она была ему дорога? Я не верю в этот отвратительный вздор. Правитель Ледума не имеет сердца. Он без колебаний отдал беззащитную женщину на растерзание своему цепному псу, этому чудовищу Винсенту. Это слишком жестоко даже по отношению к врагу, а уж мать его детей, без сомнения, заслужила лучшей участи.

При упоминании о человеке, по вине которого был раскрыт его великолепный заговор, а сам он оказался повержен и пленен, Карл почувствовал, что не в силах сдержать копившуюся все эти годы ненависть - она выплеснулась наружу с глухим угрожающим рычанием. Дыхание оборотня сделалось тяжело, а в глазах заплясали сумасшедшие огни. О, с каким удовольствием он прикончил бы этого омерзительного типа, задушил, как куренка.

- Вы безумны, друг мой, - с сожалением заметил ученый. - Увы, вы безнадежно безумны.

- А кто здесь нормален? - зло огрызнулся Карл. - Может быть, вы, профессор, являете собой образец душевной гармонии? Так поможете вы мне или, как всегда, струсите?

Некоторое время профессор молчал, мучительно размышляя. Оборотень не торопил его, понимая, как сложно даются такие решения.

- Пойдемте со мной, - сказал наконец ученый.

Быстрым, разительно отличавшимся от прежнего шарканья шагом Мелтон вышел из комнаты. Оборотень неотступно следовал за ним. Дверь, перед которой они остановились спустя некоторое время, была незнакома Карлу: когда они учились здесь, эту часть Магистериума только строили. Профессор извлек откуда-то из складок мантии гремящую связку ключей и отпер помещение, оказавшееся чьим-то рабочим кабинетом. Казалось, хозяин только-только покинул его, оставив в легком беспорядке бумаги на столе. В вазе стояли живые цветы, распространявшие нежный сладковатый аромат. И лишь опрокинутый стул, выбивающийся из общей благостной картины, заставлял заподозрить неладное.

- Это кабинет Лидии, - тихо пояснил Мелтон, проходя вглубь. - В него никто не смеет входить, чистоту и порядок я поддерживаю сам. Здесь ровно ничего не изменилось с того самого дня, как агенты вломились сюда и забрали её. Кабинет всегда заперт, и в его тайниках я храню некоторые свои документы и вещи, не терпящие постороннего взгляда.

- Не очень осмотрительно, профессор, - не согласился оборотень, внимательно оглядывая помещение. Кабинет, в противоположность торжественным и мрачноватым залам Магистериума, был необыкновенно уютным и светлым. - Вы же понимаете, в случае чего, обыск здесь проведут в первую очередь.

- Я непременно учту ваши замечания, Карл. Но, прошу вас, не отвлекайте меня своими рассуждениями, - ученый открыл шкаф, хранящий архив старых записей, и начал судорожно рыться в бумагах. - Где-то здесь были наши совместные с Лидией работы, которые могут оказаться полезными в решении вашей проблемы… её всегда привлекали свойства этого чудного редкого сплава. Мне нужно восстановить их в памяти и подумать. Для этой кропотливой работы понадобится немного времени и тишины.

Оборотень широко улыбнулся, предчувствуя сладостный миг свободы. - Они в вашем распоряжении, профессор.

Глава 21

Церковь встретила ювелира гробовым молчанием.

Неожиданно для самого сильфа, полное отсутствие звуков заставило насторожиться. Это была не привычная тишина, исполненная сладостного, утешительного покоя. Церковь безмолвствовала, и в этом напряженном затишье Себастьян услышал грохот надвигавшейся бури.

Не видя дальнейшей нужды таиться, мужчина взбежал по ступеням и, с замиранием сердца, настежь распахнул двери. Увиденное ошеломило его, хоть подсознательно ювелир уже догадывался, что может скрываться внутри. Спутников и след простыл - ни София, ни Стефан не стали дожидаться Себастьяна там, где он их оставил. Святой отец полулежал у алтаря, прислонившись спиной к изножью, на коленях его лежала раскрытая книга. Худощавая фигура священника выглядела пронзительно одинокой в огромном пустом помещении для молений.

С первого взгляда Себастьян понял, что наставник покинул его навсегда. Этот факт не должен был ранить ювелира, ведь святой отец соединился наконец в своей любви с Изначальным. Но почему-то сильф не сумел воспринять случившееся с положенным спокойствием: вместо радости ощутил он острую боль, поднимавшуюся из глубины, боль новой невосполнимой потери.

Сердце захолонуло.

…как если бы после многих часов бешеной, напряженной скачки, сразу же после крутого поворота - обрыв. И дальше ничего, пустота, бездна. И лошадь несется по инерции вперед, а в усталых руках нет силы, чтобы решительно дернуть поводья или хотя бы просто спрыгнуть, пытаясь спасти свою жизнь… Да и зачем?

Дом его безвозвратно опустел, лишился всей своей теплоты. Дом его превратился просто в здание, ничем не отличимое от других. Дом его осиротел… целый мир осиротел. Душа сильфа застыла.

Несмотря на охватившие ювелира горькие чувства, он заставил себя подойти и, сняв шляпу, тщательно исследовать мертвое тело. Смерть наступила от огнестрельного ранения в область брюшной полости, кровавое пятно широко расползлось по белым с золотом одеждам. Сам выстрел был, увы, неточен. Выстрел был произведен нечисто, что обеспечило длительную и болезненную кончину. Нехорошая смерть.

Однако ни страдание, ни страх не оставили печать на лице мужчины. Оно выглядело таким же одухотворенным и светлым, как при жизни. Глаза, хранившие прежде нездешнюю мудрость, были спокойно закрыты, черты лица расслаблены, бескровные губы чуть тронула легкая улыбка.

Священник был убит недавно, не более двух-трех часов назад, и от этого на душе было только хуже. Он опоздал совсем ненамного.

Но всё-таки опоздал.

Бессмысленность и несправедливость случившегося окончательно оглушили Себастьяна. Зачем? Во имя всего святого - зачем понадобилось делать это? Чем мог помешать святой человек, приверженец прежних традиций, давно не вмешивающийся в лицемерные и эгоистичные мирские дела?

Очевидно, болевой порог души был пройден, поскольку ювелир не ощущал более ничего. Он просто стоял и смотрел, не сходя с места, в неком равнодушном отупении. Стоял и смотрел, как продолжает рушиться его мир, в котором, как казалось, уже нечему больше разрушиться. Мозг механически отмечал детали, которые не бросились поначалу в глаза: святой отец был облачен в старинную сутану - строгое длиннополое одеяние, которое не использовалось последними служителями старой Церкви в повседневной жизни. Его одевали только однажды в жизни, и то не самостоятельно. В сутане белого цвета, символизировавшей утраченную чистоты, в белых праздничных гробах провожали в последний путь. Это означало только одно - священник заранее знал, что его ждет. И не пожелал избегнуть этого, противиться воле Изначального.

Себастьян наклонился и взял из рук мертвеца священную Белую книгу, которая говорила, что смерти нет. Глаза безучастно пробежали по строкам - писание было раскрыто на Песни кротости и безмятежности, призывающей обуздать гнев и отказаться от возмездия обидчикам, пусть даже праведного.