Братья обнялись, затем Ральф обернулся к Грейс.

— Прими мои соболезнования, Ральф, это тяжелая утрата.

Затем Ральф повернулся к Моне и обнял Мону.

— Я рад, что ты приехала, — пробормотал он, и она взглянула на этого мужчину, который выглядел очень усталым и казался каким-то бесцветным по сравнению со своим братом. Она удивилась, что когда-то находила в нем что-то интересное и привлекательное.

— Твой отец… — начала Грейс, стоя у открытой дверцы «шевроле» Ральфа.

— Он принимает по тридцать крупинок хинина в день, но его состояние стабилизировалось.

Грейс покачала головой и прошептала:

— Благодарю, Господи!

— Это был просто кошмар, — продолжал Ральф, — когда практически все вокруг заболели малярией. — Его голос сорвался.

Джеффри положил руку ему на плечо.

Ральф смахнул слезы.

— Это было безумие. Какая-то необычная мутация, как объяснили нам эксперты из медицинского департамента в Макерере. Мама отошла быстро, слава богу! Она была тяжело больна. Следом Гретхен перенесла тяжелейшую болезнь. Теперь она здорова, но, боюсь, вы не узнаете ее.

— Ральф, — тихо сказала Грейс, борясь с комом в горле, — пожалуйста, отвези нас к своему отцу.

Сэр Джеймс сидел в постели и отказывался от чая, выпить который его уговорила дочь. Когда все четверо вошли в спальню, он замер на полуслове, как человек, который не может поверить своим глазам.

Джеффри подошел к нему, присел на край постели и обнял отца.

— Спасибо, что приехали, — поблагодарила Гретхен Мону и Грейс.

Мона была потрясена. Ральф предупреждал ее, что она не узнает свою подружку. Гретхен выглядела намного старше восемнадцати лет.

— Мы приехали так быстро, как смогли, — сказала Мона. — И решили, что на самолете будет быстрее, чем на поезде.

— Вы очень смелые. Меня никакой силой не затащишь на самолет.

— Мне очень жаль, что твоя мама умерла, Гретхен.

На глаза подруги Моны навернулись слезы:

— Но она недолго мучилась, все случилось быстро.

Затем Джеффри поднялся с кровати, и Мона взглянула на свою тетю. Но Грейс, казалось, не могла пошевелиться. Мона сама подошла ближе и смущенно произнесла:

— Привет, дядя Джеймс! Я рада, что тебе лучше.

— Да, спасибо, мне действительно лучше, — ответил он слабым голосом, улыбаясь. — Рад тебя видеть, Мона. Ты выросла и превратилась в прелестную молодую леди.

Джеймс посмотрел на Грейс. Наконец он протянул руку, и она подошла к нему.

Мона увидела, как тетя легко и естественно очутилась в его объятиях, уткнулась лицом ему в шею и тихонько заплакала. Она смотрела, как руки Джеймса гладят ее по спине, по волосам, как он утешает ее. Неожиданно для себя Мона поняла, что это была та самая давняя любовь, о которой тетя однажды говорила ей, тот самый мужчина, за которого она не могла выйти замуж.

Грейс отстранилась и внимательно осмотрела изможденное лицо Джеймса. Годы, трудная жизнь в Уганде и эта тяжелая, изнурительная болезнь изрядно потрудились над чертами его лица: скулы заострились, губы стали тоньше.

— Мы боялись, что потеряли тебя, — сказала она.

— Когда Ральф сказал мне, что вы с Моной и Джеффри приедете, это стало для меня лучшим лекарством. Я сразу же решил не уходить отсюда.

— Мне жаль Люсиль.

— Она была счастлива здесь, Грейс. Она сделала много хорошего и оставила добрую память о себе. Многие люди будут вспоминать о ней с любовью. Умирая, она говорила, что смерть ее не пугает. Она сделала свое дело и направляется к Господу. Если и есть рай, то она теперь там.

Он вздохнул и откинулся на подушку, а потом произнес:

— У меня больше нет дел в Уганде, Грейс. Я хочу вернуться назад, в Кению. Я хочу вернуться домой.

Энтеббе был маленьким портовым городом на северном берегу озера Виктория, он считался административным центром Уганды. Молодой африканец болтался поблизости от зданий администрации, он делал это каждый день в надежде узнать какие-нибудь новости из дома. Когда он увидел, как четверо белых исчезают внутри бунгало комиссара по делам провинций и узнал в двух женщинах Грейс и Мону Тривертон, то отпрянул в тень здания и следил за ними, стоя от них через дорогу.

Дэвид Матенге уже почувствовал сладость мести.

Из-за них и других таких же, как они, ему пришлось бежать со своей родины, жить в изгнании. Его разыскивают за преступление, которого он не совершал, он стал человеком, который потерял честь. Но его мать обещала ему, что земля однажды будет возвращена Детям Мамби и что ее таху, которым она прокляла семейство Тривертонов, исполнится полностью. Белые люди все еще были хозяевами Восточной Африки, но Дэвид Матенге поклялся, что они не останутся здесь навсегда. Придет день, и он вернется в Кению, когда будет готов, когда научится всему, чему должен научиться. Он позаботится о том, чтобы его месть состоялась.

Часть пятая

1944

34

По радио передавали песню Гленна Миллера, и Роуз еле слышно напевала, перебирая содержимое гардероба и решая, что бы сегодня надеть.

Она посмотрела в окно спальни, пытаясь определить, какая сегодня погода. На улице все было залито яркими лучами солнечного света, в которых нежились распускающиеся цветы. Сегодня Роуз решила, что для прогулки ей подойдет бледно-желтое платье из крепдешина.

В последнее время раздобыть новые платья стало практически невозможно. Война в Европе заставила индустрию моды уйти в тень на неопределенный срок. За последние пять лет ничто принципиально не изменилось — все те же платья с накладными плечиками и длинные юбки ниже колен. Хуже того, в Англии одежда становилась все более рациональной, и единственным новым веянием, как утверждалось, в ближайшее время станет «утилитарный костюм». Роуз находила это просто ужасным. Война превратила форму и рабочую одежду в последний писк моды!

Она села за туалетный столик и позволила Нджери расчесать ей волосы. С тех пор как Роза двадцать пять лет назад постриглась к празднику в Белладу, волосы снова отросли и теперь мягкими волнами нисходили до талии. Они до сих пор сохранили свой насыщенный цвет, переливаясь на солнце. И несмотря на то что леди Роуз Тривертон только что отпраздновала свой сорок пятый день рождения, изморозь седины еще не коснулась ни одного волоска.

Радиоприемник издал неприятный механический стон, стал затихать и вскоре вовсе замолк. Роуз бросила в его сторону недовольный взгляд. Похоже, больше не осталось вещей, на которые можно положиться.

Внизу, на кухне, дела обстояли немногим лучше. Когда она через какое-то время спустилась туда, то увидела, что африканская служанка готовит тосты. Сообщение с Найроби стало ненадежным. Война и так высасывала из страны все соки, и леди Роуз не понимала, почему мирное население должно делиться с неожиданно свалившимися им на голову итальянскими пленными.

Хотя, если бы здесь был Валентин, ее вряд ли заботили бы такие мысли.

Но четыре года назад, когда итальянская армия вторглась в Северную Кению, лорд Тривертон записался в полк Королевских стрелков. Сначала он принимал участие в эфиопской кампании, завершением которой стал разгром итальянцев в Восточной Африке. Теперь же служил офицером разведки и был занят в управлении делами на оккупированной территории на границе Кении и Сомали. За все это время он только раз побывал дома.

«А сейчас по иронии судьбы, — думала Роуз, высыпая содержимое коробочки в заварочный чайник, — после того как столько ребят из Кении погибли в кровопролитных сражениях, а собственный муж чуть не умер от сепсиса, восемьдесят тысяч итальянских военнопленных содержались в многочисленных лагерях по всей стране, и их нужно было кормить и одевать».

Ей было решительно непонятно, почему британское правительство не выгонит их всех обратно в Италию.

— Доброе утро, мама! — сказала Мона, входя в кухню с винтовкой в руках. — Наконец-то убили того леопарда, который задирал свиней. Я сказала охотникам, чтобы они отдали тебе шкуру, когда его освежуют.