Борис Семенович замолчал. Его лицо побледнело. Бутылка в задрожавших руках начала мелко и быстро позвякивать о какую-то железку: возможно, о пуговицу или застежку.

— Это? Что — это?

«Появился призрак».

— Где? Как? Откуда? — я сыпал вопросами, требуя подробностей.

«В кухне. Почти прямо передо мной. Как — не знаю… ну как появляются призраки? Откуда они появляются? Мне-то откуда знать?»

— Но что конкретно произошло? Что вы увидели?

«Я пил. И вдруг услышал покашливание…»

— Покашливание?

«Да, у себя за спиной».

— И?

«Бутылку я сразу уронил. Волосы на моей голове тоже сразу встали дыбом…»

— Вас так напугало простое покашливание?

«О, нет, господин Чулицкий! — Некрасов горько усмехнулся. — Совсем не простое! Видите ли, я сразу его узнал!»

— Ну! — я уже понял.

«Так покашливал мой дядя, когда, почему-то оказавшись у меня за спиной, желал привлечь мое внимание!»

— Дальше!

«Я медленно обернулся. Дядя стоял передо мной».

— Мертвый!

«Разумеется».

— В виде призрака?

«Да».

— То есть, не просто мертвый, не просто в виде призрака и даже не просто дядя, а то… гм… существо, которое вы якобы опознали в морге Обуховской больницы?»

«Именно».

— Вот в том самом виде?

«В том самом».

— Ага… ну, и?

Плечи Некрасова дернулись:

«Он стоял передо мной — ужасный, страшный, нечеловеческий, но в то же самое время — какой-то спокойный и даже немного насмешливый…»

— Насмешливый?

«Да».

— Подождите… — в моей голове промелькнула какая-то мысль, но я не успел за нее ухватиться. — А как вы поняли, что он — смеется?

«Не смеется, а просто… ну, просто насмешливый».

— Безмолвный?

«Да. Как человек, который молчит, но по виду которого ясно, что он над вами насмехается».

— Гм… Хорошо. А дальше?

«Он заговорил».

— Ах, даже вот как! Заговорил!

«Заговорил».

— Губы его шевелились, речь исходила от него?

Некрасов вскинул на меня удивленный взгляд:

«Что вы этим хотите сказать?» — спросил он, глядя на меня со смешанным чувством недоверия и прозрения.

— Посмотрите на меня. — Я пальцем показал на свой рот. — Даже если вы сейчас заткнете уши, вы, подобно глухому, все равно будете точно знать, говорю я или молчу. Более того: вы сможете читать по моим губам — при известной сноровке, конечно, но, полагаю, смысл вам ясен. Существуют, понятно, всякого рода «чревовещатели», но их искусство — фокус, работа, требующая долгих упражнений. Ваш дядя занимался чревовещанием?

«Никогда!»

— Ну: так шевелил он губами или нет? Вспоминайте!

Вспоминать Некрасову не пришлось — ответил он сразу:

«Конечно же, нет! Ведь это был призрак — существо нематериальное! Зачем ему шевелить губами?»

Я усмехнулся:

— Говоря иначе, вы верите в голоса?

«Ну…»

— Вам кажется абсурдным, чтобы призрак должен был шевелить губами, но вы не считаете абсурдом саму возможность разговора с чем-то бестелесным, лишенным всяких естественных приспособлений для произнесения слов — вроде того же речевого аппарата?

«Я…»

— Вы можете встать со стула?

«Зачем?»

— Давайте пройдем на кухню!

«Зачем?!»

Испуг вновь со всей очевидностью охватил Некрасова, но я продолжал настаивать:

— Поднимайтесь, Борис Семенович, поднимайтесь! Это для вашей же пользы!

Он — уже не сдерживаясь — прильнул к бутылке и, как и первую, осушил ее в несколько глотков. Отбросил бутылку в сторону и неуверенно поднялся на ноги.

— Если нужно, обопритесь об меня.

Некрасов мотнул головой:

«Не нужно… ступайте по коридору прямо».

— А вы не пойдете вперед? Не укажете мне дорогу?

Мне стало смешно. Смех проявился и в моем голосе, и это сильно задело Бориса Семеновича. Он едва снова не уселся на стул, но я его удержал, направив к выходу из гостиной. Борис Семенович обернулся на меня и строго — насколько это было возможно в его положении — произнес:

«Грешно смеяться над больным человеком!»

Где-то я уже слышал нечто подобное и поэтому чуть не прыснул уже откровенно:

— Бог с вами, Борис Семенович! — я постарался изгнать смешинки из голоса. — Я не смеюсь. А если и смеюсь, то не над вами. Что до вас, то вас мне попросту жаль!

«Жаль?» — несчастный явно тянул время, боясь выйти в коридор и отправиться в кухню.

Не желая показаться Некрасову совсем уж бесчеловечным, я, не поторапливая его, пояснил:

— Да, именно жаль. Вы половину года провели взаперти. Вас травили сивухой. Но прежде — вас напугали до полусмерти. Как именно получилось вас запугать, мы и постараемся разобраться. Но уже сейчас, дорогой вы мой, я могу заявить вам совершенно ответственно: никаких призраков вы не видели и, разумеется, ни с какими призраками не беседовали!

«Вы полагаете?»

— Уверен в этом! Никогда еще — слышите? — никогда полиции не доводилось сталкиваться с потусторонними силами. Ни разу за всю историю сыска — что нашего, отечественного, что иноземного — ни мы, ни наши зарубежные коллеги не мерялись силами с нечистью и всякого рода исчадиями. А это кое о чем говорит!

«Угу, — буркнул Некрасов. — Например, о том, что всё когда-нибудь происходит впервые!»

— Нет. — Я взял Некрасова под локоть и мягко, но настойчиво начал выводить его из гостиной. — Это говорит только о том, что если и существуют какие-то потусторонние силы, то в нашу — криминальную я имею в виду — жизнь они не вмешиваются. Негодяев всякого рода и всякого рода преступников хватает и среди живых людей. Порождениям ада незачем себя проявлять, если считать единственной целью дьявола — гибель человеческих душ. Мы сами успешно справляемся с этим. Мы сами создаем соблазны и сами становимся на скользкий путь… Ну, идем?

И мы двинулись.

Шли мы медленно, квартира была немаленькой, коридор в темноте казался бесконечным, но более всего наш шаг замедляли всякие — самые неожиданные — препятствия, на которые мы то и дело натыкались. Однажды, например, мы оба едва не грохнулись, когда я, не поняв побудительную причину внезапно шагнувшего в сторону Некрасова, заставил его вернуться на прежний путь и сам шагнул туда же. В следующий миг послышались треск и скрежет, Некрасов начал валиться вперед, я, тоже вдруг запутавшись в чем-то ногами и едва на них удержавшись, едва удержал от падения и себя самого, и моего спутника.

— Что за черт! — воскликнул я.

«Санки», — ответил Некрасов.

— Санки!

«Да, детские».

— Но что они делают в коридоре?

«Когда-то я катался на них».

— Но когда это было! Сейчас-то что они здесь забыли?

«Просто стоят».

— Тьфу!

В другой раз мы наткнулись на целую гору книг, зачем-то вываленных из библиотеки.

— А книги-то здесь почему?

«Я пытался найти свой экземпляр о колдовстве и привидениях[20]».

— Но коридор тут причем?

«Просто».

— Нашли хотя бы?

«Нет».

Я пожал плечами, но вдруг резко остановился, задержав и Некрасова:

— То есть — вот так и не нашли? — я заглянул в саму библиотеку. — Хотя перевернули всё вверх дном и даже выбросили часть книг в коридор? Наверное, чтобы не мешались?

«Да, чтобы не мешались», — подтвердил Некрасов.

— А кто в последний раз заходил в библиотеку? Я имею в виду — до того, как с вами приключилось… несчастье?

«Понятия не имею. Возможно, я и заходил. Люблю, знаете ли, читать».

— А ваш дядя?

«Может, и он».

— Он вообще у вас часто бывал?

«Случалось».

— И колдовством интересовался?

«Нет».

Этим «нет» Борис Семенович словно отрезал: чем ближе мы подходили к кухне, тем сильнее становилось его беспокойство, и никакие мои успокоительные сентенции на него не действовали. С каждым шагом он делался все менее многословным в своих ответах на мои вопросы, и вот — его последний ответ свелся к односложному «нет».