«Михаил Семенович! Михаил Семенович!»

На зов — я даже не понял, откуда он появился — вышел степенный мужчина, представившийся мне заведующим отделом.

«Михаил Семенович!» — Матвеев ввел своего коллегу в курс дела. — «Что скажете?»

Заведующий ответил незамедлительно:

«Через отдел трижды проходили такие отправления».

Я радостно вскрикнул:

— Подробней, пожалуйста!

Михаил Семенович начал перечислять:

«Во-первых, бандероль. Отправитель… вернее, отправительница — некая… дайте припомнить…»

— Ну же, ну!

«Красивая такая барышня, очень запоминающейся внешности…»

— Васильковые глаза?

«О, вы ее знаете?»

— Наслышан уже!

Михаил Семенович сморщил лоб, в его глазах промелькнуло мечтательное выражение, тут же, впрочем, сменившееся недоверием пополам с испугом:

«Но позвольте!» — вопросил он. — «Вы ведь — начальник Сыскной полиции?»

Я подтвердил.

«Значит ли это…»

И это я подтвердил.

«Ужасно! Такая красавица! И — преступница! Кто бы мог подумать…»

— Фамилия! Как ее фамилия?

Михаил Семенович вздохнул:

«Обычная фамилия. Потому-то и вспомнить не могу: на языке вертится, а с языка не идет!»

— И все же, постарайтесь!

«Семенова? Самсонова? Сёмушкина?.. Да!» — Михаил Семенович негромко хлопнул в ладоши. — «Сёмушкина! Она самая».

— Так-так-так… — пробормотал я, записывая фамилию в книжку. — И имя? Отчество?

«О, с ними — просто. Они такие по нынешним временам необычные, что не запомнить их — грех!»

— Ну?

«Акулина Олимпиевна! Представляете?»

Я с недоверием посмотрел на Михаила Семеновича и переспросил:

— Акулина Олимпиевна? Вы уверены?

Понимаете, господа, — пояснил Чулицкий, — как и в случае с рассказом Некрасова, я еще мало что знал о сообщнице Кальберга. В сущности, я только от Некрасова и узнал о ее существовании, но он лишь дал ее общее описание, так же, как и заведующий отделом, прежде всего восхитившись ее красотой. А вот имени-отчества, как и фамилии, он не назвал: по незнанию. Поэтому «Акулина Олимпиевна» показалось мне совершенно невероятным! Михаил Семенович был прав: для нашего времени такие имя и отчество кажутся необычными. Настолько причем необычными, что тут же закрадывается подозрение: а подлинные ли они?

— С Сёмушкиной он точно ошибся. — Инихов. — Теперь мы знаем, что ее фамилия — Семарина!

Чулицкий пожал плечами:

— Ошибся или нет — значения не имеет. Да ведь и ошибки могло и не быть: мало ли как представилась эта… барышня!

— Хм… пожалуй!

— То-то и оно… Но имя-отчество… Да, господа, — уже снова ко всем нам, а не только к Сергею Ильичу обратился Чулицкий, — имя и отчество поразили меня небывало! Я, повторю, даже переспросил огорошено: «Акулина Олимпиевна? Вы уверены?»

Михаил Семенович подтвердил с довольной полуулыбкой:

«Я тоже был удивлен не менее вашего, господин Чулицкий!»

— Ну и ну… вот уж никогда бы не подумал, что кто-то еще способен так называться!

«Да, удивительно!»

— Ну, хорошо! — сам себя, а заодно и Михаила Семеновича призвал я к порядку. — А что с другими двумя отправлениями?

Заведующий назвал и их:

«Второе — письмо с наложенной ценностью, но, как мне показалось, не содержавшее что-то действительно ценное. Во всяком случае, ценное для сторонних людей».

— Почему вы так решили?

«Это был самый обычный лист бумаги с двумя-тремя строчками рукописного текста. Согласитесь, вряд ли такое отправление может быть ценным для кого-то помимо самих отправителя и получателя».

— Да, пожалуй… — согласился я. — А текст вы не запомнили?

Заведующий покачал головой:

«Нет, что вы, господин Чулицкий! У нас не принято читать чужие письма!»

Я кивнул: хотя и с досадой, но понимающе.

— А третье?

Заведующий вновь оживился:

«Третье — совсем другой коленкор! Третьим отправлением была посылка. Объемистый ящик…»

— Ящик! — воскликнул я. Под ложечкой у меня засосало.

«Да, — повторил Михаил Семенович, — ящик. И весьма тяжелый к тому же!»

— Что же в нем было?

«Как ни странно, но это я знаю!»

— Что?

«Проектор!»

— Проектор! — даже не переспросил, а утвердительно — вслед за управляющим — констатировал я.

«Да, проектор. Отправитель настаивал на аккуратном с ним обращении, так как оборудование новое, экспериментальное, хрупкое и могло бы повредиться при небрежном с ним обращении».

— Когда это было?

«С год назад».

— И вы запомнили?

«Ничего удивительного: не каждый день приходится заниматься такими отправлениями. Больше того: я и не припомню, чтобы когда-то еще приходилось! А потом, вот ведь какая еще странность…»

Михаил Семенович запнулся.

— Что? Что?

«От нашего отделения — вы же сами знаете, господин Чулицкий! — рукой подать до адресата. Ума не приложу, зачем понадобилось прибегать к нашим услугам. Не проще ли было доставить ящик наемной подводой и самостоятельно?»

— А кто отправлял?

«Сравнительно молодой человек».

— Как он выглядел?

«Очень импозантно».

— Поясните!

Управляющий посмотрел на меня с заговорщицкой хитринкой во взгляде и добродушно усмехнулся:

«Вы, полагаю, можете отличить барина от слуги?»

Я удивился:

— Возможно. Но к чему ваш вопрос?

«Представьте себе хорошо, даже щегольски одетого слугу!»

— Ну!

«Вот так и выглядел тот молодой человек: как слуга из очень богатого дома. Я…» — Михаил Семенович что-то прикинул в уме. — «Я, — повторил он, — назвал бы его управляющим или доверенным секретарем. Таким, которому платят много, но за равного не держат. Манеры, взгляд, построение фраз…»

— Я понял!

На самом-то деле, господа, я не понял ровным счетом ничего: слуга из богатого дома? Секретарь или управляющий? Это еще что за птица и какова его роль?

— Раньше, конечно, вы его не встречали?

«Почему же? — возразил Михаил Семенович. — И в этом я вижу еще одну странность!»

— Говорите же!

«Он явно живет где-то совсем неподалеку: я не раз видел его здесь же, в «Олене»[56], у Александра Тимофеевича. Иногда мы сталкивались с ним за обедом. Иногда — за ужином. Не думаю, что кто-то станет ходить или ездить в «Олень» издалека…»

— Да уж, сомнительно!

«Но коли так, то что же получается?»

— Что?

«Адресат отправления — вот он, под боком. Отправитель — здесь же. К чему такие сложности?»

— Это — Аркаша Брут, — внезапно и очень мрачно заявил Гесс.

Чулицкий согласился:

— Да, теперь мы знаем, что это был именно он. Но в тот момент, на почте, я понятия не имел о существовании этого человека!

Лицо Вадима Арнольдовича стало совсем хмурым:

— Неудивительно. Я тоже и представить себе не мог, при каких обстоятельствах снова его увижу!

В голосе Чулицкого появилось сожаление:

— Вы ведь его жалеете?

Вадим Арнольдович поднял на Чулицкого недобрый взгляд. Недобрый, впрочем, не в отношении начальника Сыскной полиции как должностного лица и не в отношении Михаила Фроловича как человека, а больше в отношении абстрактного лица, сующегося с непрошенным сочувствием:

— Глупая смерть! И… незаслуженная.

Михаил Фролович наморщил лоб и задумчиво почесал его.

— Незаслуженная? Это вряд ли. А вот нелепая — согласен.

— Пусть так.

— Не вините себя. — Чулицкий подошел к Вадиму Арнольдовичу и доверительно взял его за локоть. — Дров вы, конечно, наломали: спору нет. Но в смерти вашего приятеля вы не виноваты. Ему в любом случае была крышка!

Гесс отстранился:

— Пусть так. Но чтобы вот так… пулю в лоб на моих глазах!

Чулицкий пожал плечами:

— А по мне, так даже лучше: быстро и без мучений. Всяко лучше, чем быть повешенным!

Гесс вздрогнул и отошел от Михаила Фроловича еще на шаг.

Чулицкий кашлянул.

Можайский подхватил с буфета стаканы и бутылку и вроде как переменил тему: