Чулицкий был вынужден подтвердить и от этого рассердился:

— Вы правы. Но давайте вернемся к делу! — Михаил Фролович вскинулся на Можайского, как будто бы это он, а не сам начальник сыскной полиции, был повинен в возникшем споре.

Доктор даже не потрудился подавить усмешку, а Можайский, продолжая смотреть на Чулицкого улыбающимся взглядом, только пожал плечами.

— Извольте, Михаил Фролович. Итак, господа, отбрасывая идею благотворительного начала в замыслах организатора преступлений, мы поневоле должны согласиться с тем, что человек этот, предлагая погрязшим в житейских проблемах людям решение их проблем, искал и собственную выгоду. Полагаю, должны мы согласиться и с тем, что единственная возможная для него выгода — финансовая. Но вот тут-то, как говорится, и порылась собака! Казалось бы, чего проще? Бери на себя всю грязную работу и получай за ее выполнение вознаграждение, благо все, кто воспользовался его услугами — это подтверждают и наши данные — по смерти своих, если можно так выразиться, обременителей становились наследниками их состояний. И пусть состояния эти чаще всего бывали невелики, но их вполне, и даже с избытком, хватило бы на оплату услуг нашего таинственного злодея. Не забудем еще и то, что побудительная причина у самих «клиентов» лежала как раз вне финансовой стороны ситуации, а значит — им и цепляться за полученные, в сущности, случайно деньги не было никакого смысла.

На этот раз Можайского перебил Гесс:

— Это было бы слишком просто. Наемного убийцу мы раскусили бы сравнительно легко.

— Вот именно. — Можайский полностью согласился с Вадимом Арнольдовичем. — Всё было бы на поверхности и даже хуже: мы быстро накрыли бы не только убийцу, но и его заказчиков. А это уже не лезло ни в какие ворота. Для убийцы и заказчиков, разумеется.

Немудреная шутка Можайского, тем не менее, заставила всех улыбнуться: сгустившаяся было вновь атмосфера разрядилась.

— Следовало придумать что-то иное: не столь бросающееся в глаза. И он, душегуб наш, это придумал! Признаюсь, — Можайский моргнул, и на мгновение улыбка в его глазах погасла, — тот факт, что все имущество наследники передавали в благотворительные общества, меня смутил: ведь они — ни много, ни мало — добровольно расставались с единственной, как мне поначалу казалось, возможностью расплатиться со своим «благодетелем»! Как же так? Значит, у них имелось что-то еще, что никакими наследствами не описывалось? Но что же это?

— Собственные накопления?

Робкое предположение поручика вызвало скептическую реакцию практически у всех: Чулицкий закусил губу и отрицательно мотнул головой, Инихов просто покачал головой — этим двоим, несмотря на не всегда быстрое мышление, и опыта, и ума было вообще не занимать, а ум в соединении с опытом творят чудеса, — Гесс не сделал никаких движений, но лицо его было задумчиво, а доктор прямо возразил:

— Нет, мой юный друг, это невозможно. С одной стороны, конечно, факт жертвования наследства благотворительным организациям — хорошее прикрытие, прекрасно застилающее сторонний взгляд, но прямая оплата из собственных сбережений сводит его практически на нет, превращаясь в тот самый связующий кончик, каждый из которых умная голова желала обрубить. Тут что-то иное. И, кажется, я, к своему неимоверному, должен признаться, ужасу начинаю догадываться, что. Собственно, все нам известные факты указывают на этот кошмар.

— Совершенно верно. — Можайский опять моргнул, погасив улыбающийся взгляд. — Вы совершенно правы, Михаил Георгиевич. Умная голова нашла возможность обойтись без прямого связующего кончика. Заметьте, господа, что никто из них — ни жертвы, ни заказчики — не были одиноки. Совсем наоборот: все они имели родню. Более того: практически ни один из заказчиков не приходился прямым наследником того имущества, которое ему в итоге доставалось и тут же отдавалось им на благотворительные нужды. Практически все жертвы находились «посередке» между заказчиком и владельцами имущества. Причем — что касается лично меня — дошло это до меня не сразу! А между тем, смотрите, что получается.

Можайский на пару секунд прервался, чтобы выпить еще коньяку и закурить новую папиросу.

— Есть некто, кто кому-то очень мешает. И у этой обузы есть близкие родственники, располагающие имуществом: движимым и, нередко, недвижимым, но, в любом случае, проживающие где-то, что представляет собой страховую ценность. Страховка, разумеется, тоже прилагается. Откуда она берется — отдельный вопрос, ответить на который нам тоже еще предстоит. Но пока для нас важен сам факт: все эти страховки выписаны одним и тем же страховым обществом. И не каким-нибудь, а от огня страхования.

— Неопалимой Пальмирой!

— Да, Сергей Ильич. Именно «Неопалимой Пальмирой». Таким образом, у нас получается цепочка: оплата страховой премии и пожар, в результате которого гибнут владельцы имущества; далее — вступление в наследство настоящей жертвой, то есть той жертвой, устранение которой и является самоцелью, и, наконец, гибель этой жертвы, после чего имущество ненадолго попадает в руки заказчика преступления, но отдается им на благотворительность. Эта цепочка здорово запутывает следы. Во-первых, между заказчиком и пожарами никакой связи не прослеживается, а между тем, именно страховые премии и отказ от возмещения убытков…

— Позвольте! — Чулицкий опять не выдержал. — То есть как это — отказ от возмещения убытков? На каких основаниях?

Можайский похлопал рукой по раздувшейся от фотографических снимков папке Гесса:

— Всё здесь, Михаил Фролович, всё здесь. Уж будьте уверены, это от нас никуда не денется!

— И все же, прошу вас… — Чулицкий потянулся к папке, и Можайский тут же к нему ее подтолкнул.

Начальник сыскной полиции начал выбирать — буквально наугад — фотоснимки и вчитываться в запечатленные на них тексты. С каждой секундой и с каждым новым снимком его брови все выше заползали на лоб, а нижняя челюсть отвисала все ниже. Эта реакция была настолько яркой и выразительной, что на месте остались только Гесс, прекрасно уже знавший, что именно запечатлел аппарат Саевича, и князь Можайский, тоже, как ни странно, успевший ознакомиться с содержимым папки. Все остальные повставали со своих стульев и сгрудились вокруг Чулицкого, заглядывая ему через плечо. Михаил Фролович начал просто пускать снимки «по кругу», передавая их столпившимся вокруг него полицейским и доктору.

— Однако!

— Вот именно.

— А кто такой — этот Былинкин Игнатий Игнатьевич? Никогда о нем не слышал.

— Забудьте! — Можайский махнул рукой, как будто отмахиваясь от ненужной детали. — Нет никакого почетного гражданина Былинкина. Или, если он даже и существует — проверить это у нас не было времени, — он — подсадная утка, фикция, поставленная в управляющие для того, чтобы скрыть настоящего владельца.

— И кто же он? — Чулицкий оторвался от очередной фотографии и вопросительно посмотрел на Можайского.

Можайский кивнул на Гесса:

— А вот это вам лучше всего пояснит Вадим Арнольдович.

Чулицкий обернулся к помощнику пристава. Гесс наскоро рассказал о своем визите в «Неопалимую Пальмиру». Услышав имя барона Кальберга, начальник сыскной полиции воскликнул:

— Матерь Божья!

Инихов схватился за спинку стула своего начальника и буквально выдохнул:

— Этого нам еще не хватало!

Можайский развел руками:

— Хватало или нет, но считаться с этим обстоятельством придется — факт. Но не все так просто: Кальберг сбежал.

— Как — сбежал? — Чулицкий бросил фотографии на стол. — Куда сбежал?

Гесс на мгновение смутился, но все же ответил:

— Куда — неизвестно. А вот как… Да, Михаил Фролович, признаюсь: обвел он меня вокруг пальца. И ведь чувствовал я, что лгал он напропалую: с первой же минуты, как только открыл дверь. Изворачивался и лгал! И сама обстановка в конторе этой «Пальмиры» ясно говорила, что дело нечисто. А вот поди ж ты: в какой-то момент расслабился я, задвинул свои подозрения подальше. Показалось мне, что его желание сотрудничать, его увлечение фотографическим делом были искренними. Само знакомство его с моим товарищем, Саевичем…