Таким образом к югу отправлялись теперь одиннадцать человек: Луняев, Максимов, Нильсен, Кондрат, Смиренников, Регальд, Баев, Архиреев, Шпаковский, Губанов и сам Альбанов.

Приближалась весна. Сильнее пригревало солнце в полуденное время, но таяния еще не было. Снег только начал покрываться тонкой и гладкой коркой, сильно отражающей свет. В конце апреля почти у всех стали болеть глаза. На «Св. Анне» только некоторые; страдали этой болезнью, но она скоро проходила после того, как больной посидит несколько дней в помещении. Настоящих предохранительных снеговых очков на «Анне» не было. Еще на судне машинист Фрейберг сделал всем по паре очков, взяв для них стекла темных четырехгранных бутылок от «джина», но очки эти не отвечали: своему назначению. Надев их, люди ничего не видели и ежеминутно спотыкались. Глаза же болели по-прежнему, а слезы текли струями. В передних нартах шли обыкновенно счастливцы — «зрячие», а «слепцы» тянулись по следам с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу. Но бывали дни, когда глаза болели у всех; тогда приходилось целый день сидеть в палатке и ждать, когда отдохнут глаза от этого нестерпимо сильного света.

Альбанов картинно описывает движение своего каравана.

«Тяжел, мучителен был наш путь. Но еще мучительнее становился он, когда болели глаза. Живо, как будто это было только вчера, встает перед моим взором следующая картина, которой я, кажется, не забуду.

Большое ровное поле с неглубоким снегом. Длинной вереницей растянулись по нем пять каяков, из которых четыре тянут по два человека, передний мой — три. Я иду во втором ряду, так как положительно не могу смотреть.

Тепло и тихо. На небе — ни облачка. Солнце ослепительно светит в лицо. Глаза плотно закрыты. Приоткроешь их на минуту, чтобы посмотреть направление и убедиться, что по-прежнему тянется равнина и опять закрываешь. Первое время боль усиливается, но постепенно затихает, и глаза уже не хочется открывать. Даже шапку надвинул на брови, чтобы защититься от света, который проникает и сквозь веки.

Мерно, в ногу, одновременно покачиваясь вперед, налегая грудью и выпрямляясь, держась одной рукой за борт каяка, идем мы. В правой руке лыжная палка с кружком и острым наконечником, которая с механической точностью заносится вперед, с рукою качается вправо и медленно остается позади…

Как однообразно, как отчетливо скрипит снег под наконечником этой палки! Эта палка как бы отмеривает пройденное расстояние и, недовольная результатом., настойчиво брюзжит. Невольно прислушиваешься к этому ритмическому поскрипыванию, и как будто бы ясно слышится: «далеко, да-ле-ко, да-ле-ко…». Как в забытьи идем мы, механически переставляя ноги и налегая грудью на лямку. Тепло. Солнце припекает… Жаркое южное лето. Вы идете по набережной в тени высоких каменных домов. В этих домах фруктовые склады, двери которых раскрыты настежь. Вы ясно чувствуете ароматный, пряный запах свежих и сухих фруктов. Одуряюще пахнет апельсинами, персиками, сушеными яблоками, изюмом и гвоздикой… Вы ясно чувствуете приятную влажную прохладу мягких от жары асфальтовых панелей, часто поливаемых водой персами-торговцами. Вам уже слышится их спокойная гортанная речь… Ах, как хорошо пахнет, какая приятная прохлада!

Вдруг вы спотыкаетесь о свою палку, открываете глаза и останавливаетесь, пораженный картиной… Первое время вы не можете сообразить, где вы, как сюда попали.

— Что случилось? — спрашивают с удивлением спутники. Но вот вы приходите в себя.

— Ничего, споткнулся.

И по-старому тянется ледяное поле, но ближе видны торосы. По-старому солнце ослепительно светит, по-старому болят глава.

А галлюцинации не совсем исчезли. Еще ясно ощущается душисты! пряный запах фруктов, и воздух, кажется, напоен им. Что это? Неволен ли я? Спять закрыты глаза, опять медленное, мерное покачивание, опять недовольно поскрипывает наконечник палки о том, что далеко, далеко нам итти…

Если я благополучно вернусь домой, то обязательно поступлю на службу куда-нибудь на Черное или на Каспийское море. Тепло там… В одной рубашке ходить можно и даже босиком. Неужели правда можно? Странно… Буду есть много апельсинов, яблок, винограда… Но и шоколад тоже ведь хорошая вещь с ржаными сухарями, как мы едим в полуденный привал. Только теперь мы очень мало его получаем, этого шоколада. А хорошо бы поставить перед собой тарелку с просушенными сухарями, а в руку взять сразу целую плитку шоколада и есть, сколько хочется. Ах, зачем я пошел в плавание в холодное, ледяное море, когда так хорошо там, на теплом юге! Как это было глупо. Теперь казнись, иди, иди, иди… подгоняемый призраком голодной смерти. Мечтаешь ехать на теплый юг, когда ты еще находишься в области вечно движущегося льда, далеко от земли. Ты еще доберись сначала до оконечности самой северной земли. Доберешься ли?

Перевалив через громадные торосы, мы убедились, что никакой полыньи за ними нет. Впереди был виден далеко торошенный лед, по которому предстояло искать мало-мальски сносную дорогу. Раскинули палатку и расположились на ночлег. Пошарив по каякам, нашли кое-что лишнее, годное на топливо, и, хотя не удалось согреть воды для чая, но для питья натаяли. И то хорошо. На ужин получили по 400 граммов сухарей и по столовой ложке замороженного масла. Если это масло согреть своим дыханием, забравшись в малицу, то его можно пальцем намазывать на сухарь. Это тоже вещь вкусная и сытная.

Сегодня сделали хороший переход, не менее шести километров, но зато впереди у нас не дорога, а частокол. Спать легли мрачные и молчаливые. Утром я проснулся радостный и возбужденный, под впечатлением только что виденного хорошего сна. Сейчас же поделился им со спутниками как чем-то действительно радостным, имеющим прямое отношение к успеху нашего путешествия. Своим одушевлением я увлек и всех спутников. Они тоже пришли в хорошев настроение, в особенности после того, как в тот же вечер, совершенно неожиданно оказавшись около большой полыньи, мы убили несколько тюленей, давших нам много мяса и жира на топливо. Мы отдыхали, были сыты и счастливы. Мы легко падали духом, но зато немного надо было и для счастья.

Полынья, около которой мы встали, была очень велика. Противоположная кромка ее чуть видна на горизонте. Ветер в эти дни держится все время северный, так что замерзающая «шуга» или «сало» все время относится к противоположной стороне. У нашей кромки тоже намерзает свежий ледок и несется туда же через полынью. В бинокль можно рассмотреть, что такой ледяной каши у противоположной кромки очень много. Съездили туда на каяке и убедились, что пробиться через эту кашу шириной около полумили нельзя и высадиться на старый лед невозможно.

Надо искать обхода этой полыньи или более удобной переправы. На восток полынья постепенно расширялась до нескольких миль. Пройдя километров около десяти, мы все еще не видели края и не замечали, чтобы она начала суживаться. На западе полынья постепенно суживалась, но, пройдя километров пять-, мы не дошли до зажатого места.

Очень много ходило по этой полынье белух, ботельносов и полосатиков. [7] Поминутно слышалось их пыхтенье, и эти небольшие киты носились здесь и там по несколько штук, то показывая спины, то исчезая под водой.

Тюленей на этой полынье показывалось тоже много, но слишком далеко. Впрочем, если начать подсчитывать, как подсвистывают лошадям, когда их поят, то тюлени, видимо заинтересованные, подходят ближе, стараясь высунуться повыше из воды. Таким образом нам удалось убить четырех или пять тюленей. Теперь мы были обеспечены топливом на несколько дней, а мясо ели жареное и в похлебке с молотым горохом.

Тюленье мясо в вареном и жареном виде по цвету напоминает дичь. Оно темного цвета и мягкое. На вкус — довольно приятно. В тюлене, по-моему, все съедобно. Печенка тюленя — это даже деликатес. Тюлений мозг, если его прожарить в кипящем сале, очень вкусен Тюленьи «катары»— самые оконечности, — хорошо пропеченные, очень похожи не телячьи ножки.