Он вздохнул, снова вспомнив о своем странном сне, и поплелся на кухню подогревать завтрак: жена, умаявшись за день, спала в другой комнате.

Внезапно, когда Николай Иванович убирал со стола разбросанные остатки торта, в прихожей раздался звонок. Кирпотин от неожиданности выронил тряпку, не разобрав — был ли это дверной или телефонный звонок. Стараясь не шуметь, на цыпочках он подошел к двери и взглянул в глазок. Никого не было. Телефон на стене снова звякнул, и Кирпотин мокрыми руками схватил трубку, хрипло выдавив из себя:

— Да, вас слушают…

— Николай Иванович? Не разбудил? — Голос был сильный, с картавым «р», и Кирпотин мгновенно узнал директора.

— Да… то есть, нет. Уже восемь часов.

— Поздравить захотел. Слышал — у вас дочь закончила? Как успехи?.. — Директор говорил искренне, с какой-то необычной, неизвестной Кирпотину теплотой.

— Вчера выпускной был. Вот… еще не вернулась. А что, собственно?..

— Директор обязан знать все, Николай Иванович. У нас коллектив небольшой, а таких, как вы, единицы… Так что не по долгу службы — примите поздравления. Готовьте ее в наш вуз, от души советую.

В том, что Грачев позвонил в выходной день, было для Кирпотина нечто сверхъестественное. Никогда за годы работы его в этом институте профессор не снисходил до скромного рядового доцента. Ведь его дочь даже не мечтала о медали, ибо училась посредственно. Кирпотин боязливо думал: не случилось ли чего после его последнего экзамена. Бывало, студенты жаловались на непомерность его требований. Кое-кто пытался оказать на него давление через коллег, но чтобы Зевс институтского Олимпа?..

— Спасибо, спасибо, — бормотал обескураженный механик, — вот неожиданность. Вы, оказывается, знаете… Я и не предполагал…

— Николай Иванович, мы с вами люди не церемонные. Есть у меня в честь вашего события, кстати, одно предложение. Мы тут отдыхать собираемся катнуть — в Караидельку. У вас как планы на завтра? Воздух, бор — устраивает?

— Собственно, никаких планов… — Кирпотин знал, что предстоит уборка квартиры, потом жена собиралась сушить зимнюю одежду.

— Ну и замечательно. Дарья Сергеевна, думаю, будет не против педагогической компании. Собирайтесь, я часам к десяти пришлю за вами машину…

В трубке загудело, и ошеломленный Кирпотин не успел возразить, так и оставшись стоять в прихожей в стоптанных туфлях, с фартуком и эбонитовой черной трубкой в руке.

Грачев считал, что с Задориным разговор в целом получился. Конечно, опытный главинж еще не все раз взвесит и обдумает наедине, но в таком деле, собственно, он не рискует ничем. Если и дадут кому разгон, так это ему — Грачеву, превысившему полномочия и министерские программы. Хотя кто не рискует в новом деле. Шутка сказать, за два года — высшее образование заскорузлым умам прорабов и десятников, шарахающихся не то чтобы от интегралов — от десятичных логарифмов восьмого класса. Но, с другой стороны, люди эти настоящие, а не липовые инженеры. У них за плечами десятки, сотни объектов, в которых они знают на ощупь каждый кирпичик, каждую плиту. Что, на это разве мало ума надо — двинуть железобетон такой массой, наладить поток, вселить тысячи людей за два-три года в квартиры, которые раньше бы десять лет строили?.. Да здесь для Задорина готовая диссертация, если за нее с умом взяться, с помощью консультаций Кирпотина.

Грачев не сомневался в моральной правоте собственного предприятия, хотя было в подтексте их разговора с Задориным нечто такое, о чем вообще не принято говорить. Опытный хозяйственник, Задорин понимал, очевидно, что не зря директор берет на себя такую обузу.

Такое дело требовало ответного участия треста в жизни института, и именно это было подтекстом. Давно жила в нем мечта о собственной громадной проблемной лаборатории с крупным штатом, с действующими полупромышленными установками, а не бумажными отчетами, полными умных, но бесполезных в производстве уравнений. Институт должен выдавать не отписки, которые потом годами надо проверять и доводить до кондиции в цехе — а готовые образцы, технологию, максимально близкую к цеховой. Он завидовал таким гигантам, как институт электросварки или завод вагоностроения в Центроуральске. Там ученые были в двух шагах от поточных линий, их завод был первым и опытным. План не давил на освоение уникальных образцов…

Грачев смотрел даже дальше. Из собственных командировок за границу, из иностранной литературы он знал — качественные стали начали выплавлять в конвертерах. Забытый еще в начале века, процесс ожил в середине столетия, как Феникс, набравшись силы в свежей струе кислорода. Невиданные перспективы открывались перед редкосплавной металлургией, и нужно было в ближайшие пять-десять лет получить в опытах требуемую сталь. Уже, по данным Минчермета, заключен договор с австрийцами на первый конвертерный цех. Проблема стучалась в двери, а ни одного конвертера на Урале не было. Необходимо в институте, пусть с надрывом жил, пусть с риском выговоров, создать собственную базу для изучения выплавки качественных сталей в конвертерах. Школа Грачева, может быть, ничем не хуже столичных, если не лучше, — ибо энергии и находчивости ученику Страбахина не занимать… И построить это в учебном вузе мог только один Задорин, в руках которого сегодня все конструкции, все материалы края.

С этими мыслями Стальрев Никанорович провел субботний вечер, и даже во сне ему мерещились в полусумраке цеха огненные водопады раскаленной стали, гул гигантских вентиляторов дутья и медленный, скрипящий поворот кованых грушевидных сосудов. Он стоял в спецовке возле желоба и опалял лицо, радовался малиновой губчатой пене шлака, тяжелому ровному потоку стали, что, рассыпаясь искрами, падал в дымящееся чрево ковша. Ему было хорошо и от томящего жара, от которого сохли губы и палились брови…

Однако привычная последовательность и четкость мышления заставили его утром обдумать более реальные, будничные проблемы, встающие перед ним после достигнутого с Задориным уговора. Главной проблемой становилась взаимная стыковка курсов строительного обучения, на которых должен был учиться столь необычный поток вечерников. За короткий срок дать знания, равные по полезности шести годам обычного курса, — такое мог сделать человек, хорошо понимающий и «красную нить» специальности, и все лишние, второстепенные ее отклонения. Грачев знал, что многое из того, что читается по академическим программам рядовым студентам, потом редко, а порой и никогда не встречается на практике, а служит лишь гимнастикой ума.

Но как это сделать конкретно с такими фундаментальными дисциплинами, как теоретическая механика, сопромат, физика, химия, — он, естественно, не представлял. Ему нужен был свой человек на факультете, который бы стал ему союзником не по обязанности, a по желанию, чтобы его лекции могли свободно воспринимать пожилые практики-выпускники техникумов, из которых, по уговору с Задориным, должна была состоять первая группа. В нее, естественно, вошел и сам Акинфий Кузьмич, потребовавший себе право пропускать некоторые лекции ввиду занятости. Группа должна была заниматься с осени по вечерам по максимально загруженной программе дневного отделения. Трест обязался увязать сроки планерок, бухгалтерскую оплату и множество сложных вопросов.

Грачев обдумывал, кого бы поставить во главе задуманного дела. И тут снова вспомнил о доценте Кирпотине — весьма неприятном для него своеобразном педанте, который, однако, упорно противостоял всем давлениям и модным изменениям в программе высшей школы. Ходили слухи, что он читал лекции по довоенным конспектам, а студентов величал «граждане учащиеся», но это были детали. Главное, он методично изгонял из института лентяев, маменькиных сынков и увальней. Отсев приводил к тому, что старшекурсниками становились только подготовленные, а порой и оригиналы, остромыслящие юноши и девушки. Грачев знал, что марка выпускников его вуза за последние годы выросла в глазах министерства именно из-за приличной общей подготовки инженеров, способных освоить порой весьма далекие от их прямого назначения новые виды профессий. Кроме того, Кирпотин мог быть полезен персонально Задорину, чтобы выразить на языке математики его железобетонные новшества…