Швейцар приблизился к одному из рабочих, опасливо оглянулся:

— Менты нащупали официанта. Он не кремень, сам знаешь.

— Сведения точные? — Рабочий затоптал окурок.

— Мусориха Савельевой проболталась. Они теперь ушли, мусориха ее силком увела. Только у нас условлено — Савельева в любом случае пойдет на Сенную.

— Официанта успокой и сразу догоняй Савельеву. Если что — знаешь, как быть… — Рабочий понес ящик с пустыми бутылками к штабелю в углу двора.

Швейцар вернулся в вестибюль, заглянул в зал, крикнул:

— Аксентий, принеси пивка, в горле пересохло.

Через минуту чернявый уже подходил к гардеробной с бутылкой пива в руках.

— Зайди-ка, — поманил его швейцар. Дверь гардеробной закрылась.

И здесь Травкин допустил вторую ошибку. Вместо того, чтобы подойти к дверям и подслушать, о чем разговаривают швейцар и официант. Травкин, считая, что этот разговор крайне важен, а он всего не услышит или не поймет, — побежал в зал за Колей. А когда вернулся к гардеробной вместе с Колей, — швейцара уже не было, а среди опрокинутых вешалок лежал окровавленный официант и гаснущим взглядом смотрел в потолок…

В виске у него торчала рукоять финского ножа.

— Ах, Травкин, Травкин, — только и сказал Коля. — Вызывай скорую, я попробую догнать швейцара. — Коля побежал к машине.

Подскочил милиционер в штатском:

— Все в порядке, товарищ начальник!

— Швейцар в какую сторону ушел? — крикнул Коля. — Видели?

— Видел, — растерянно сказал милиционер. — Направо, к Сенной он побежал… Случилось что, товарищ начальник?

Коля прыгнул на сиденье автомобиля:

— Давай к Сенной!

…Савельева привела Маруську к церкви «Знамения богородицы», сказала приветливо:

— Спасибо вам, Мария Гавриловна. Если еще нужна буду — сообщите. Вы не беспокойтесь, здесь уже не страшно. Вот он, теткин подъезд. Рядом.

— Нет у тебя никакой тетки, — усмехнулась Маруська.

— Как… это нет? — Савельева отступила на шаг.

— Тихо… — Маруськин браунинг уперся Савельевой в живот. — Руки на затылок и вперед, шагом марш. Письмо зачем нам написала? Седой научил? Втереться хотела, стерва? Быть у нас глазами и ушами Седого?

В ту же секунду краем глаза она увидела мужской силуэт. Резко обернулась, крикнула:

— Стоять!

Швейцар ударил ее ногой. Браунинг вылетел из рук Маруськи, но она успела поймать швейцара за ногу, взяла на прием, и швейцар со всего маху грохнулся на тротуар. Маруська навалилась сверху, вывернула ему руки. Она не видела — не до того ей было, как Савельева спокойно подобрала ее браунинг, начала стрелять. Она стреляла в спину Маруськи, стреляла методично, в упор… Маруська так и осталась лежать, прикрыв собою швейцара.

А Коля опоздал. Он слышал выстрелы и даже видел вспышки, но его «форд» затормозил около Савельевой слишком поздно. Коля выскочил из машины, выбил у бандитки оружие и, завернув ей руки за спину, отшвырнул шоферу. Потом склонился над Маруськой. Она лежала лицом вниз.

Коля поднял ее и осторожно положил на сиденье автомобиля. Лицо у Маруськи было белое, обескровленное, остекленевшие глаза неподвижно смотрели в небо.

Коля был в таком отчаянии, что не выдержал и зарыдал. Он не видел, как шофер поднял швейцара с асфальта и подвел к автомобилю. Он долго не понимал, что от него хочет шофер, а тот тихо спрашивал — уже в который раз:

— Что будем делать, товарищ начальник…

Подъехала еще одна машина, сотрудники окружили автомобиль, в котором лежала Маруська. Все стояли молча…

«Маруська, Маруська… — давясь рыданиями, думал Коля. — Вот и пришел час расставания. Как же я перед тобой виноват, родная ты моя Маруська, как же я виноват, и прощения мне не найти никогда».

— Надо ехать, — сказал Травкин.

Коля проглотил шершавый комок:

— Все на Дворцовую… Я поеду со швейцаром во второй машине. Поводу машину сам. — Коля замкнул на запястьях швейцара наручники.

Когда первый автомобиль уехал, Коля сказал:

— Садитесь вперед, рядом со мной: есть разговор.

Швейцар взгромоздился на переднее сиденье. Руки ему мешали, и он все время пытался устроить их поудобнее.

Коля включил зажигание, скорость. «Форд» высветил фарами угол гауптвахты и помчался к улице Дзержинского.

— Савельеву я понял слишком поздно, к сожалению. Это Седой придумал трюк с ее заявлением в органы?

Швейцар кивнул:

— Дайте закурить. У меня в боковом.

Коля вытащил портсигар, сунул швейцару папиросу, дал прикурить. Швейцар затянулся:

— Соловьева хотели пришить. Да он скрывался. Ясно было — со дня на день выдаст. Седой и решил: Савельева заявит, ну, ей какое-то доверие окажут, она и будет нечто вроде наших глаз и ушей. У вас…

— Официанта зачем убил? — спокойно спросил Коля.

— Доказать еще надо, — осклабился швейцар.

— Раны сами за себя скажут. У Слайковского и у официанта. Экспертиза установит. Впрочем, и так видно — одинаковые они. В обоих случаях — твоя рука.

— Моя, — согласился швейцар. — Меня этому удару еще в шестнадцатом году урки научили. Я в «Крестах» за разбой сидел. По малолетству скоро освободился. Эх, начальник, кабы женщина ваша Савельеву на пушку не взяла, не напугала — жива бы сейчас была.

— Молчи, — Коля стиснул зубы. — Молчи об этом.

— Ведь как вышло-то? — разговорился швейцар. — Она думала: официант расколется, скажет, где хаза Седого. А ведь официант этот, начальник, и в самом деле про хазу знал. Что делать оставалось?

— Где Седой? — спросил Коля. — Сейчас поедем к нему. Я, между прочим, для того и остался с тобой.

— Нет, начальник, — швейцар замотал головой. — Седого я не сдам. Кабы вы не напороли — вы бы сами собой на Седого вышли. Я ведь с ним во дворе «Каира» только что говорил. Рабочим он у нас. А теперь — ищи ветра в поле.

— Хазу покажешь, — сказал Коля. — Говори, куда ехать.

— Не покажу, — вздохнул швейцар. — Потому что от любого скроешься, а Седой всюду найдет.

— Не найдет, расстреляем мы его.

— Его память меня найдет, — серьезно сказал швейцар. — Память — она тоже…

— Не найдет, — повторил Коля. — Некого искать. Тебе же стенка наверняка, так что иллюзий не строй.