На самом деле они отказывались давать ему фотографию потому, что у них ее попросту не было. Родители были не из тех, кто все время таскает с собой в бумажнике физиономии своих детей, к тому же большая часть наших вещей сгинула во вчерашнем пожаре.

Хотя и впрямь было бы приятно увидеть мордашку братца в начале вечернего выпуска новостей: Тотор — главный герой выпуска! По идее, это должно было произвести впечатление на многих наших знакомых; не то чтобы мы хотели сыграть на их чувствах или рассчитывали сделать себе имя на их сострадании, и все же не всем ведь дано увидеть фото своего пацана в новостях.

За неимением фотографии Болван стал просматривать отснятые им пленки. Ему пришлось повозиться, потому что Тотора было видно меньше всех остальных, а в те редкие моменты, когда он появлялся в кадре, парень или мгновенно из него выходил, или располагался перед камерой и корчил рожи, причем в своих кривляньях доходил до такой дикости, что становилось противно даже в столь прискорбных обстоятельствах, как сейчас.

Главным для Болвана было, чтобы мальчика показали крупным планом, — а уж гримасничает тот или нет, неважно. Труженик экрана ликовал. Пускай репортаж этот в плане зрелищности не сравнится с какой-либо идеальной катастрофой с грудами человеческих тел и языками пламени на переднем плане, все равно исчезновение пацаненка, приправленное кадрами, на которых он снят прямо перед этим, — уже сенсация, по крайней мере гарантированный прайм тайм… Наконец-то Болван перестанет ходить в обиженных, наконец-то он возьмет свое.

И вот когда мы уже шли на почту, бабуля вдруг поперхнулась и указала нам на то, что она узрела с высоты своего кресла: наш братец сидел в портовом баре, окруженный взволнованной публикой, которая буквально пожирала его глазами, — можно было подумать, что вид спокойно пишущего пацана парализовал высокое собрание, застывшее вокруг него в недоверчиво-восхищенном оцепенении. Со стороны все это напоминало рождественский вертеп — такая же осторожная сдержанность, такое же праздное благоговение.

Обычно такие встречи вызывают радость, ликованье и прочие избытки чувств… У нас не так. Наоборот, нам было даже слегка не по себе.

Оказалось, парень торчал здесь со вчерашнего вечера, хотел закончить очередную главу. Мы были даже слегка растроганы, когда он, чуть не рыдая, признался, что с тех пор, как мы все время куда-то едем, с тех пор как наша жизнь так ускорилась, он больше не поспевает за нами. Помимо своей собственной жизни он, без сомнения, рассказывал и о превратностях наших маленьких судеб, в жанре коллективной биографии, если только его не занимали задачи более эстетического свойства — например, описание красоты тех мест, где мы уже побывали, или сочинение рассказа о наших странствиях, так что, когда он впервые увидел море, должно быть, это стало для него слишком сильным переживанием, страниц как минимум на сто, нахлынувший поток чувств требовал паузы, передышки, сосредоточиться и отобразить на бумаге все свои переживания.

Родители долго колебались между помилованием и желанием проучить беглеца, но, поскольку в семье должна царить любовь, а проявить снисхождение к родной кровинушке — дело нехитрое, счеты решили не сводить. К тому же все чувствовали, что Тотор смущен, а значит, он страдал, значит, ему необходимо все время писать не потому, что он нас презирает, а просто это сильнее его.

Только вмешательство бабушки могло еще заставить родителей все-таки рассердиться на Тотора: во имя высоких педагогических принципов она приказала отцу отчитать сына — мол, нельзя вот так ни с того ни с сего исчезать, пропадать, не сказав никому ни слова. Но отец не смог, он не чувствовал себя вправе ругать единственного из нас, кто пытается хоть чему-то учиться, он понимал, что будет верхом несправедливости наказывать сейчас Тотора. Так что великодушие восторжествовало, и, решив, больше не стоять как вкопанные, мы уселись за столик, чтобы пропустить стаканчик-другой, пока братишка закончит писать. Группа поддержки с облегчением поняла, что примирение состоялось, и соответствующий вздох пронесся по залу.

Болван все не мог прийти в себя, поражаясь, насколько близко к сердцу вся эта честная компания принимает столь незначительное событие, он был совершенно подавлен и сильно раздосадован. Очевидно, его внутренний голос вел свою подрывную работу, глухая тоска постепенно разъедала его изнутри, как будто он понял, что в конечном счете у него ничего не получится, как бы он ни старался, ничего у него не выйдет…

— Слушайте, а что вы там обычно пьете?

— …Официант, четыре пива с пиконом.

— На самом деле нам нужны американцы, настоящие, которые топчут лунный грунт, а не сочиняют стишки, вкладывают деньги, а не марают бумагу; нужно, чтобы эти ребята снова протянули нам руку помощи… Уж они-то знают толк в зрелищах. Только они способны оценить все величие вашей судьбы, и вместо того, чтобы ждать, когда в такой благополучной стране, как наша, сами собой начнут рушиться стены; вместо того, чтобы в погоне за барышами морочить населению голову, надо посмотреть на вещи шире и нанести решительный удар, целясь в лучшее, что только можно придумать. А поскольку эти люди не отступают ни перед чем, поскольку они обещают щедрое вознаграждение уже за то, что вы стремитесь к успеху, можно не сомневаться — они с готовностью заплатят свою цену, стоит только пообещать им по-настоящему зрелищную катастрофу, что-нибудь из ряда вон выходящее, с кровью, и я уверен, они отправят нас куда угодно — в Бомбей, в Катманду или на Сатурн — в любое из доступных им мест…

С тех пор как Болван начал выпивать, его уже никто не останавливал, хотя состояние его ухудшалось — он плохо переносил пиво, и по глазам было видно, как хмель разъедает ему печень. Весь день он твердил о том, что потерпел полный крах, уверял, что Старый Свет слишком обмяк, чтобы породить полноценную катастрофу, и что наш эгоизм уклонистов исключает саму мысль о каком-либо бунте или восстании. В наши дни вся резня да мятежи случаются только в индивидуальном порядке, прошли те времена, когда от малейшего толчка разваливались целые государства, кончилась эра взрывоопасных трущоб и народных движений. Настоящие беспорядки остались лишь в учебниках истории, а массовые исходы теперь чреваты лишь пробками на дорогах, когда потоки людей и машин, слитых воедино, скапливаются у шлагбаумов на платных дорогах и все осыпают друг друга проклятиями. Но как только заканчивается сезон отпусков, ликвидируются последствия аварии или прекращается забастовка, уже через час все приходит в норму. Поверьте мне, чтобы увидеть что-то грандиозное, что-то стоящее, нужно не сидеть сложа руки, а отправляться в путь, поехать хотя бы в Африку, или даже в Персию, средневековье в двух часах лета отсюда, тем более что, когда пропустишь стаканчик, любые расстояния не проблема, и стоит только чуть-чуть подтолкнуть судьбу, стоит только собраться как следует или просто выпить еще по стаканчику, как сразу все получится, у нас все получится, видишь, вот как действует пиво с пиконом.

Дразня нас рассказами о Багамах, орудуя названиями, которые, как мы думали, только в словарях и встречаются, этот работник экрана добился-таки того, что все мы размечтались. Даже бабуля, хотя и была немало удивлена, открыв для себя факт существования иных континентов, была готова ехать с нами хоть на край света.

В трущобах Манилы терпит крушение поезд, всеобщая паника, настоящая мясорубка, вагоны, полные человеческих тел, по десятку на каждой лавке, не считая мертвых, которые лежат на полу… Чтобы такой поезд пустить под откос, даже не нужно ничего подстраивать, достаточно плохо припарковать машину, чтобы ее капот вылезал на пути, — и безумная давка обеспечена… Состав опрокинется в океан жалких халуп, масса бедолаг окажется погребенной под ним, эти бедняки несчастны изначально и будут умирать куда радикальнее, чем у нас, — в общем, новый «Титаник» в жарком климате… Там мы увидим такие драмы, о каких здесь и мечтать нельзя.