Сейчас я скажу вам нечто такое, что вы вряд ли узнаете от кого-либо еще. Услышать, как в церкви произносят ваше имя, как пастор просит о помощи Бога, в которого вы не верите, – это очень необычное ощущение. Если бы они догадались, что я здесь и слушаю их, стоя за лавром на краю кладбища! На секунду мне представляется, что это мои похороны, что Вин Ридон, Эльфи Татт и Фред Метреверс как-то выкарабкались, а я умерла, и они пришли воздать мне последний долг. Вин, Эльфи и Фред – я никогда не встречалась с ними, но, по всей видимости, со здоровьем у них не лучше, чем у меня.

Когда служба заканчивается, дверь церкви раскрывается и я вижу пятерых сурового вида пожилых людей, выходящих следом за пастором. Я и не ждала, что из церкви бурным потоком хлынут все жители деревни, но сейчас я не вижу ни деревенских ребятишек, ни парадных воскресных нарядов, ни даже шляпок. Вивьен погружена в беседу с другой старой женщиной; они по тропинке идут к дороге. Я уже собираюсь покинуть свое укрытие – мне надо вернуться в дом до Вивьен, – но тут замечаю, что она остановилась. Вивьен что-то тихо говорит своей спутнице, поворачивается и уверенно идет в мою сторону, глядя то ли на меня, то ли на жесткие блестящие листья лавра. Но как она узнала, что я здесь? И что мне говорить? Вивьен проходит через три ряда могил. Мне кажется, что наши взгляды встречаются, и я опускаю глаза и вновь начинаю рассматривать муравейник и личинку Maculinea, изображая задумчивость для Вивьен. Но время идет, а Вивьен все нет. Подняв голову, я вижу, что она свернула направо и через пролом в ограде прошла на тот самый дополнительный участок кладбища, который когда-то был частью сада пастора, но потом был передан в распоряжение мертвых. На этом участке похоронены все наши родственники. Сама я никогда не навещаю могилы, и мне даже не пришло в голову, что Вивьен могла направиться туда. Видимо, она так меня и не заметила и не знает, что я сижу на корточках за этим кустом.

Я не вижу Вивьен, но если она стоит у могил наших родных, до нее здесь рукой подать: она сейчас по другую сторону ограды, парой шагов левее. Я как можно тише перебираюсь на вытоптанную землю и замираю на месте. Мне даже кажется, что я слышу ее дыхание. Все так же пригибаясь к земле, я слегка поворачиваюсь и наконец нахожу то, что искала, – просвет в листьях, через который мне видно ее спину. Нас разделяют от силы три шага.

Твидовый пиджак болотной расцветки на спине Вивьен натянулся – она склонилась над могилой Мод. Небольшой разрез на ее средней длины юбке расходится, и я вижу на задней поверхности ее колен гладкий нейлон и выпуклые багровые вены, так похожие на мои. Она застывает в этой позе надолго, а мы с лавром смотрим на ее вены. Мне не видно, что она делает, – гладит траву или читает надпись на надгробии, ею же и составленную. Только имя и даты, и никаких указаний на то, чем эта потеря обернулась для будущих поколений. Смерть всегда забирает главное, и Мод вдруг превратилась в слова на камне, а особенности ее личности, ее мысли и желания, скорби и радости, мудрость, знание и понимание, накопленные за годы жизни, утратили всякое значение, обратившись в прах.

Вивьен неловко поднимается на ноги, и я замечаю в ее правой руке скомканный белый платочек. Она прислоняется к надгробью матери, почти обняв его. Затем она подходит к следующей могиле, в которой лежит Клайв, и начинает рассматривать эпитафию, которую она ни разу до этого не видела, – слова, придуманные для меня монахинями. Надгробье раза в два меньше того, что установлено на могиле Мод, и сделано из импортного полированного гранита – монашки заявили, что такой памятник обойдется дешевле и будет смотреться лучше, чем наш английский камень. Вверху выбиты слова «ПОКОЙСЯ С МИРОМ», а внизу – «КЛАЙВ СТОУН». Про две почетные докторские степени, членство в Королевском научном обществе и все прочие почетные звания, которые Клайв так усердно собирал всю жизнь, здесь не сказано ни слова. Постояв несколько секунд и прочитав пять слов, Вивьен идет дальше.

Я жду, что она остановится у третьей из наших семейных могил – небольшого четырехугольного участка земли по другую сторону от надгробья Мод, помеченного Артуром кусками кремня. Благодаря этой оградке до сих пор можно разглядеть небольшой горбик на поверхности земли, примерно повторяющий формы тела, – как будто никакого гроба не было, как будто его просто положили в землю и засыпали так, как дети засыпают друг друга песком на пляже. Могила выглядит так, словно гробокопатель решил, что для нее не требуется много места и лучше поберечь его для других, – ведь вырытая и насыпанная земля в конце концов утрамбуется. Как будто там, внизу, ничего нет. Но этот бугорок восстал против такого отношения – отказался оседать и сдавать свои позиции, отказался делать вид, что под ним пустота.

Артур сам решал, как будет выглядеть серое надгробье из дорогого местного камня. И оно оказалось чересчур велико для такой маленькой могилы. Артур попросил вырезать по краю камня рисунок из нескольких рядов ломаных линий, подобно фризу обрамляющих переднюю поверхность с выгравированными на ней словами. Красивые витиеватые буквы гласили:

Я с изумлением и ужасом наблюдаю, как Вивьен проходит мимо могилы. Похоже, она даже ее не заметила. Она знает, что могила где-то здесь, – ей много раз говорили об этом, – но она даже не останавливается, чтобы поискать ее. И это не была просчитанная реакция: я не заметила даже того мимолетного взгляда на могилу, которым Вивьен одарила надгробье Клайва. Все намного хуже. Она просто забыла о могиле и о том, кто в ней лежит. Она забыла, что он рождался на свет.

Вивьен быстро идет по посыпанной гравием тропинке, ведущей к церкви, так что мне надо спешить домой. Кроме того, я чувствую, что вот-вот пойдет дождь. Небо потемнело, а в долине уже поднимается сильный ветер, который угрожает унести жалкие остатки тепла, накопившегося в ее чаше. Ветер порывист, злобен и холоден – чересчур холоден для этого времени года. Но зато он вполне соответствует моим чувствам. Где-то внутри меня зарождаются злость и волна холода, и когда издалека доносится слабый рокот, предвестник накатывающегося на долину грома, я уже готова к нему.

Гром застревает в долине, как иногда застревает гнев в голове человека. Он становится все громче и громче, а затем угасает, чтобы накатиться вновь и вновь, – как бесконечное эхо, которое нарастает и спадает, нарастает и спадает, летая над долиной Балбарроу, не в состоянии перевалить через вершины окружающих холмов. Если гром застрял в долине, он может грохотать всю ночь. В детстве меня это пугало, теперь же я нахожу утешение в порождаемых громом давних воспоминаниях о своем страхе, о безопасности моей кровати, об успокаивающем голосе Мод, о том, как Виви забиралась ко мне в постель и наши пальцы переплетались.

Чтобы спрятать от птиц личинку – муравьиного бога, я ногой набрасываю на него рыхлую землю. Вам это создание может показаться отвратительным и безжалостным, но со временем оно превратится в ошеломительную бабочку, переливающуюся на солнце голубыми искрами. Эта бабочка относится к числу самых редких и самых красивых в наших краях, и люди станут искренне восхищаться ею, даже не подозревая о том, что таит ее прошлое.

Терзаемая непогодой, я ковыляю домой. По тропинке передо мной скачет черный дрозд, время от времени поворачивая голову и словно приглашая следовать за ним. «Как же он дружелюбен и доверчив!» – думаю я.

Но затем, подойдя к нему поближе, я обнаруживаю, что это вовсе и не птица, а жесткий прошлогодний лист с загнутыми краями, гонимый порывами холодного ветра. Меня изумляет то, что он мог показаться мне дроздом.

Жизнь Сэмюэла Морриса и впрямь была коротка: она продолжалась ровно двадцать четыре минуты. Роды были продолжительными и мучительными. Как и планировалось, все то время, пока они длились, Виви с Артуром провели в роддоме. Виви сжимала мою руку и шептала мне на ухо слова поддержки, а Артур мерил шагами коридор, слыша мои стоны и будучи не в силах помочь.