Итак, «феномен Немзера» – в чем он?

Абсолютно согласно и друзья, и недруги признают Немзера одним из заметных явлений нашей критики.

И одновременно ни одна фигура не вызывает столько раздражения. Им недовольно – тут я вряд ли ошибусь – подавляющее большинство коллег по цеху (оговорюсь, что к большинству этому не принадлежу). Не любят критика и те, кого он задел в своих текстах, и те, кого он вообще никогда не замечал, и те, у кого таких претензий быть не может. Удивительна эта повсеместная нелюбовь. Чем она вызвана?

Ермолин обвиняет Немзера в излишней бесстрастности: автор «дежурно-равнодушных откликов». Исключение, на его взгляд, составили только рецензия на повесть Рошаля и малопонятная перепалка с неким Коноваловым, в которой «Немзер впервые по-настоящему азартно вступил в полемику» «за многие месяцы и даже годы литературно-критической деятельности». Но спустя некоторое время появляется статья Басинского, предъявившего критику обвинения в нетерпимости, неистовстве, а в случае с рецензированием повести Варламова – чуть ли не в садистском сладострастии, с которым он разделывается с неугодными.Упрек в архаичности морализма Немзера, в отсутствии «духовных нажитков» Ермолин подкрепляет вот таким размышлением:

...

«Иногда кажется, что критик мировоззренчески прошел мимо почти всего XX века… – до такой степени «старорежимны» его крайне неопределенный гуманизм, его степенный оптимизм, его полнейшая душевная безмятежность и благородство намерений а la Степан Верховенский».

Как это сочетается с утверждениями того же Ермолина, что в компании «интеллектуальных босяков», «богемно-столичных» спесивцев и принципиальных аморалистов Немзер «играет первую скрипку»? И как совместить ермолинский образ бесстрастного, безмятежного критика с образом «человека с ружьем», нарисованным Басинским?

У Немзера нет концепции, утверждают и Ермолин, и Басинский. Оценки его зависят от весьма прихотливо меняющихся симпатий и антипатий, они «комильфотны», по определению Быкова. С этим можно было бы согласиться или поспорить, если бы недоброжелатели Немзера потрудились прочесть его большие, как раз концептуальные для критика, статьи 1992–1993 годов в «Дружбе народов» и «Новом мире». Тогда, возможно, разговор бы пошел о другом – о том, насколько последовательно критик реализует свои же принципы. А из газетных, часто по необходимости отрывочных, заметок вычленить концепцию действительно бывает трудно.

Наверно, можно вспомнить еще какие-то обвинения. Но основные я перечислил. И ни один из этих недостатков, на мой взгляд, не объясняет такую стойкую неприязнь к Немзеру. И тут, видимо, прав Басинский, заметивший, что Немзера просто не любят. Нелюбовь здесь – причина, а не следствие.

И поэтому настороженность вызывают даже те его черты, которые, будь они явлены другим, вызвали бы восхищение. Скажем, работоспособность. Уже в ней самой чудится какая-то чуждость. Басинский даже вспомнил про Обломова и Штольца:

...

«Неутомимость и педантизм Немзера потрясают воображение – они представляются почти фантастическими расхлябанной славянской натуре. Он настоящий Штольц в русской критике».

Момент существенный для нашего разговора. Забавно, что никому не кажется фантастическим поток людей, ежедневно с шести до половины восьмого утра текущий к метро и автобусным остановкам, – люди едут на работу. И работают там по семь-восемь часов. И ничего. Штольца никто не поминает. А теперь представьте выработку критика, сумевшего бы вот так организовать свою работу. Да еще в нашей «тошнотворной реальности», когда все, что ты смог написать, можно напечатать. Сколько тогда Немзеров появится в критике?

Нет, скажут, то – механический труд, а мы – о творчестве. Литературная работа имеет свою специфику. Да, имеет. Я, например, знаю литераторов, находящихся в достаточно почтенном возрасте и до сих пор обремененных службой, иногда на редкость тяжелой и изматывающей, но при этом выдающих свои две страницы нового текста каждый день несмотря ни на что – ни на самочувствие, ни на погоду за окном – политическую, экономическую, геомагнитную и проч. Просто в детстве и отрочестве они успели перенять выучку работников и плотность своей работы считают нормой.

Похоже, дело не в нашем менталитете национально-«обломовском». А в нашем, простите, советском. Доставшемся от прежней эпохи, которая культивировала определенный дилетантизм в работе литератора. Больше одной-двух статей да пяти рецензий в год и писать было бессмысленно. Не напечатают. Да еще подождать нужно было два-три месяца, прежде чем уже принятый материал сдвинется с места. Много и регулярно могла печататься разве только идеологическая обслуга. Может, потому еще таким событием было каждое появление статьи Дедкова, Виноградова, Рассадина, Золотусского и других. К тому же было у них время и мыслей накопить, и начитать материал как следует, и момент выбрать, когда ты на подъеме сил. Но окажись критики той поры в условиях дисциплины нынешней обозревательской работы (когда писать нужно каждодневно, невзирая ни на степень «накопленности», ни на «настрой», и появляться перед читателем с двумя-тремя материалами еженедельно) – смогли бы они сохранить имидж властителя дум? Или пришлось бы менять его на не в пример менее импозантный имидж Работника, Газетного Обозревателя? Кстати, откройте как-нибудь на досуге Белинского, и не черный трехтомник, а академическое собрание, почитайте подряд его журнальную «мелочь». Вы обязательно почувствуете, как пахнёт на вас «сегодняшним».

Модель поведения в критике, которую выбрал себе Немзер, – это прежде всего модель поведения профессионала. И разногласия с ним у части коллег коренятся, на мой взгляд, как раз вот в этой разности, если так можно выразиться, «критических менталитетов»: полудилетантском «советском» – и «сегодняшнем».

Отсюда и недоразумения – от попыток судить критика другого типа по собственной шкале. Давно уже висел в воздухе как абсолютно неизбежный и характерный для наших традиционных способов ориентации в литературе упрек Немзеру в претензиях на диктаторство. Озвучил его Басинский в своей по-своему масштабной статье «Человек с ружьем». Мне эта статья кажется опять же знаковой. Содержание ее шире, чем обличение одним критиком другого. Здесь сталкиваются два разных подхода к литературе. И статья может быть интересна только этим.

В двух словах напомню ее сюжет: некий Критик с не очень внятной позицией и пристрастиями и как бы даже не очень внятно пишущий, но, впрочем, очень работоспособный, воспользовавшись тем, что в литературе наступило самое тусклое время, что читатель от нее ушел и воцарилось смятение и кризисная чехарда, самовольно занял место Главного Критика. Стал Человеком с ружьем. И с этого места безуспешно пытается руководить всей литературой.

Похоже, что автор статьи не почувствовал некоторый комизм ситуации, в которой оказался, произнося этот упрек всерьез. Он повел себя так, как если бы уже был издан некий Правительственный Указ, обязательный для исполнения всеми гражданами, считать газету «Сегодня» Главной Газетой, а литературного обозревателя этой газеты Главным Критиком. Но указа такого не было и по нынешним временам вроде как и быть не могло. Мы сами выбираем на это место критиков, если такое место образуется. Да не читайте вы «Сегодня». Не читайте Немзера. И не будет проблемы. Но, значит, зачем-то его нужно читать. Что-то заставляет. Что? Возможно, чувствуя, каким убийственным для всей его концепции может оказаться ответ, Басинский сосредоточивается на другом. На некой изначальной ненормальности понятия Главный Критик. И опять в ход идет нечто иррациональное – национальный менталитет. Нашему славянскому менталитету – не свойственно. Вот для Франции или Дании – пожалуйста. А у нас – нет. У нас даже просто критик, то есть литератор, сделавший своей литературной профессией литературную критику, – нонсенс. У нас критикой занимались писатели в свободное от художественного творчества время. Наличие всяких Чернышевских, Антоновичей, Страховых, Дружининых, Добролюбовых, Писаревых и т. д. автором в расчет не принимается. Упоминается один Белинский. Но как фигура в литературе до известной степени тяжелая, «диктаторская». И само пребывание его на посту Главного Критика подозрительно, ибо «не нашлось в замысле русской литературы такого места – Главный Критик». Но откуда ж тогда понятие взялось: критик как властитель дум читающей России? Кем же тогда были все те же Чернышевский или Писарев? И как занимали они свое место – по штатному расписанию? за выслугу лет? или сами они очень уж сильно подсуетились, изловчились? Я бы не стал спорить с историей. Разумнее признать очевидное: как раз для русской литературы и была характерной фигура критика как Учителя жизни. И с роли этой – учительской, просветительской, – может, и вообще начиналась когда-то наша литература? Ну а если представить, что до Белинского дошли бы сокрушительные слова Басинского о неуместности положения, которое он занимает, и он устыдился бы и сказал: все, ребята, ухожу, не хочу быть «жандармом при русской литературе», – что бы произошло? А ничего. Просто в истории русской литературы на этом месте мы имели бы другое имя. Или несколько имен – все-таки талант был редкостный.