Вот он, бог Фадеева. Которому жизнь положил (и если б только свою) этот несостоявшийся классик.

4. Тяжесть свободы

Процесс аутентификации

1

Сергей Залыгин. Заметки, не нуждающиеся в сюжете// «Октябрь», № 11, 2003; Дмитрий Галковский. Пропаганда. Псков, 2003

...

Не так давно я прочитал одного английского православного епископа… Антония (Блума), он пишет примерно следующее: вот француз просыпается утром, он что? – разве он думает о том, что такое Франция? И кто такие французы? Нет, никогда, потому что это ему дано с детства, это для него данность, и все одним словом высказано. А русский человек? Он уже несколько веков размышляет над тем, что такое Россия, и чем дальше, тем меньше он понимает. Тем более – кто таков есть он сам, русский человек? Ей-богу, я всю жизнь удивлялся этому точно так же, как и владыка Антоний.

Перед моим окном береза, я думаю о ней. Но ведь от моих размышлений она не становится сосной и даже – чуть-чуть не березой?

Сергей Залыгин «Заметки, не нуждающиеся в сюжете»

...

Советская культура возникла после уничтожения русской культуры. Эту культуру (пускай хрупкую и таящую в себе внутренние изъяны, но великую) уничтожили две силы: во-первых, к 17-му году «все науки превзошедшие» полуобразованные азиатские и полуазиатские интеллигенты (прежде всего евреи, украинцы и грузины), во-вторых, – русское и украинское крестьянство…

Дмитрий Галковский «Пропаганда» (с. 27)

Так получилось, что «Заметки…» Залыгина и «Пропаганду» Галковского я читал параллельно. Такое совмещенное чтение очень полезно при формулировании для себя некоторых понятий из области «аутентификации» (Сартр).

Тексты эти во мне особо друг с другом не спорили. Пересечение их – а оба автора размышляют о судьбе русского общества и русской культуры в XX веке – достаточно специфическое. Как пересечение традиции старой русской литературы (назовем ее условно «гуманистической традицией») с сегодняшним социопсихологическим состоянием нашего общества.

«Заметки» Залыгина – это эхо еще дореволюционной русской интеллигенции. Ну а с публицистики Галковского – самой востребованной, пожалуй, в 90-х годах – начался процесс легализации новых русских интеллектуалов, отказывающихся от непонятного и обременительного для них в самом духе этой старой русской культуры.

Чтение этих двух текстов – своеобразный замер времени. Залыгин здесь – разумеется, прошлое.

Галковский – настоящее и будущее.

«Пропаганду» его составили в основном статьи начала 90-х годов (почти все они выставлены на сайте Галковского в «Разбитом компасе»). Но это отнюдь не оглядка в прошлое. У книги есть качество, делающее ее абсолютно современной. Актуальной.

Десять лет назад статьи эти мы читали по-другому. Тогда еще можно было зажмуриться, объясняя агрессивность автора и фельетонные перехлесты его повышенным градусом тогдашней перестроечной публицистики, а также болью человека, оскорбленного убожеством советского и постсоветского социума в широком значении этого слова.

Сегодня же при чтении этих статей потребности спорить с автором уже не испытываешь. И не потому, что соглашаешься с содержанием высказанного или с пафосом самого высказывания. Отнюдь. Просто тексты Галковского поменяли функцию. Десять лет назад они были интеллектуальной провокацией. Сегодня – констатацией неких вполне утвердившихся реалий идеологии и социопсихологического состояния общества. Ну а с реалиями не спорят. В России появилась и обрела не только влияние, но как бы и некую респектабельность новая интеллектуальная элита, занятая созданием «новой русской идеи», созданием сегодняшнего образа «русского человека» и «русской культуры». Утверждение новейшей национальной идеологии идет, прежде всего, через отрицание «старых» интеллигентских культурных традиций, в частности через пересмотр наших отношений с тем же гуманизмом. Ну и, естественно, через очищение «истинно русского» от «нерусского».

«Русское» новые интеллектуалы ищут так же и там же, что и их предшественники из газеты «Завтра», – на уровне «культурно-биологическом». (Наскоки самого Галковского на русских и русскую литературу ничего не меняют – русских он ругает по праву русского, ну а в противопоставлениях «русского» и «еврея», «русского» и «украинца» и т. д. знаки у него расставлены более чем определенно.)

Новая русская идея строится с опорой на понятия классового и национального размежевания. Ну и, разумеется, с опорой на всегда актуальную для «истинно русских» тему всемирного заговора.

Десять лет назад (всего-то!) высказывания того же Галковского провоцировали на попытки объясняться с автором на тему: а кто такие русские? Когда они стали русскими и из кого? И что такое вообще национальность. Ну, скажем, грузины? Для нас в Грузии живут грузины. Но оказавшись в Грузии, мы обнаруживали, что не все так просто, что тут до сих пор выясняют, кто такие грузины – кахетинцы, гурийцы, имеретинцы, мингрелы, сваны и др.? А во Франции кто живет и кто там француз? А – в Англии? Про американцев вообще молчу. Ну и так далее.

Разговоры такие были актуальны лет десять назад. Тогда многие из нас искренне думали, что они русские. Теперь, когда объяснили (не только и не столько Галковский) – я, например, уже не заикаюсь. Куда, скажем, такому как я, – этническому украинцу, то есть чистокровному хохлу из полтавских (по материнской линии) и черниговских (по отцовской) крестьян, в калашный-то ряд. Мой близкий, можно сказать, душевный друг обрадовался (обрадовался по-настоящему!), когда услышал, что один из прадедов моих по отцу был казаком, то есть, возможно, что и был русским. «Господи, – воскликнул друг, – да ты же почти что наш!» На умного человека затмение нашло – он не успел сообразить, что в данном случае «почти что наш» как раз и означает: «не наш».

В этом и есть специфика национальной темы. За понятиями, которыми здесь пользуются, нет и быть не может никакой другой реальности, кроме «воли». Ну, например, кровь. Кто знает, что такое кровь? Нет, биологи что-то о крови знают. Но вот как понятие национально-идеологическое – это что?

Или «отчизна»? Место, где ты родился и вырос, которое тебя сформировало – так? Да. Ну а если ты родился с фамилией Рабинович?

Когда тебе говорят, что ты в Москве лимитчик, а в России – инородец, что ты Маугли из слободы районного городка, которого (Маугли) немного научили говорить по-человечески, и уже потому будь благодарен, что снисходят до разговора с тобой, – когда тебе говорят все это, то у тебя нет и быть не может контраргументов. Потому как здесь единственный критерий – тебя или признают за своего или не признают.

Спорить на подобные темы с «русскими» бессмысленно. Чем больше ты пытаешься что-то доказать или, что гораздо унизительнее, ловишь себя на бессознательной демонстрации перед своими «русскими» знакомыми своей русскости, тем несокрушимее делаешь их логику. Здесь нужно просто отойти в сторону – без злобы, без раздражения, с благодарностью даже, что просветили. Отойти, приняв за данность существование еще и вот этого явления новых «русских» интеллектуалов и твой новый статус в этом городе в этой стране в этом народе. И не спорить. Потому как тут все разрешено до анализа и до размышления.

Отдельным разделом в книге Галковский поместил статьи своих оппонентов. Ценность этих текстов сегодня историческая. Не более того. А включение автором этих текстов под обложку своей книги, то есть выгораживание некоего отдельного (когда-то отдельного) дискурса под названием «Галковский», – это жест победителя. И на жест этот Галковский имеет право.

Повторяю, дело тут уже не в самом Галковском. Сегодня высказывания Галковского, которыми он дразнил в начале прошлого десятилетия интеллигентного читателя, выглядят трюизмами, общим местом нашей мейнстримной публицистики. Да и нынешней новейшей прозы – тоже. Ну а тот древний гуманистический пафос, которым жила русская литература от Ломоносова до Трифонова, становится, соответственно, частью культуры катакомбной. Подальше от новых идеологов. И слава богу!