— Да, конечно, масса. Спасибо, масса. Вы хороший человек, масса, добрый.

— Я — глупец. А теперь убирайся, занимайся своим делом.

— Слушаю, масса.

Вытирая слезы фартуком, Сара торопливо пошла прочь от дома. Ругаясь, сенатор сошел с веранды и направился на конюшню.

Квартал рабов находился в полумиле от большого дома. Он был разбит в открытом поле, рядом с лощиной, и представлял собой три ряда жалких однокомнатных лачуг, которые были построены из бревен, оштукатурены глиной с прокладками из лошадиного ворса, а торчащие вверх трубы — из прутьев, смазанных смолой и дегтем. Крыши были покрыты кровельной дранкой, а в отдельных случаях белой жестью. Повсюду без присмотра бродили куры, собаки и кошки, голая земля вокруг забросана мусором. Несло страшной вонью, потому что уборных не было. Толпа испуганных рабов молча наблюдала, как мистер Макнелли стегал кнутом по голой, окровавленной спине черного подростка. Белые охранники стояли, держа ружья наготове.

Сенатор слез с коня.

— Хорошо, мистер Макнелли, достаточно, — произнес он, подходя к месту порки — толстому помосту с ремнями для привязывания рук.

Вспотевший мистер Макнелли опустил кнут.

— Сэр, вы велели дать ему сто ударов, а я дошел только до семьдесят четвертого.

— Понятно, но, думаю, что Такер теперь усвоит этот урок. — Уитни зашел с другой стороны помоста, чтобы посмотреть в лицо парня. — Ты усвоил этот урок, парень? — спросил он. — Будешь ли ты хорошим негром, перестанешь ли воровать?

Такер, чье черное, как сажа, лицо блестело от пота, взглянул на хозяина — доброе лицо, безукоризненный коричневый камзол и замшевые брюки, беспечная улыбка…

Мальчишка собрал последние силы и плюнул ему в лицо.

Сенатор Уитни остолбенел. Потом вынул носовой платок из наружного кармана камзола и вытер слюну со своей щеки.

— Этот черномазый неисправим, — негромко сказал он. — Посади его в кадушку.

Он отошел прочь, а толпа рабов застонала. Мистер Макнелли быстро развязал ремни на руках парня. Такер, которого засекли чуть не до потери сознания, свалился на землю.

— Отнесите его в бочку, — распорядился Макнелли. Один из двух белых охранников подошел к пареньку, схватил его за левую руку и рывком поставил на ноги.

Сара, которая только что прибежала из господского дома, закричала:

— Что вы делаете с моим сыном?

— Твой сын плюнул мне в лицо, женщина, — объяснил сенатор, уже садившийся в седло. — За все шестьдесят лет я не встречался с таким неуважительным отношением к себе со стороны негра, и, видит Бог, я этого не потерплю, особенно со стороны своего собственного черномазого. Твоего сына посадят в бочку.

Сара начала дико вопить:

— О нет, масса, пожалуйста! Пожалуйста! Не делайте этого… пожалуйста! О Господи, пожалуйста…

Она подбежала к лошади, ухватилась за левый сапог сенатора, продолжая вопить.

— Женщина, отпусти мой сапог!

— Вы не должны делать этого, масса! Такер хороший мальчик… пожалуйста! О Господи!..

Старший сенатор от Виргинии яростно хлестнул ее по лицу своим хлыстом. Завизжав, она упала на землю, чуть не попав под копыта Калхауна, который из-за суматохи начал нервно топтаться на месте. Рабы молча и с ужасом наблюдали, как два охранника потащили окровавленного Такера по земле к деревянной бочке высотой в шесть футов, которая стояла на камне у края склона, спускавшегося вниз к небольшому ручейку. Один охранник держал Такера, а другой сорвал с него рваные домотканые штаны из дерюги. Охранники подняли окровавленного раба и бросили в бочку, по бокам которой на уровне обручей торчали четырехдюймовые гвозди. Охранники захлопнули бочку крышкой. По сигналу Пинеаса мистер Макнелли сдвинул бочку с камня. Она глухо шлепнулась на бок. Из бочки донеслись душераздирающие вопли. Двое охранников подтолкнули ее, и она покатилась вниз по склону. Сара и другие с ужасом смотрели, как бочка скатилась вниз по склону и, подпрыгнув последний раз, остановилась, наконец, у ручья, в сорока футах от вершины.

— Не советую смотреть, — сказал сенатор Саре, пришпоривая своего коня. — И не надейся, что он останется в живых.

Он ускакал. Сара, шатаясь, сделала несколько шагов по пыльной дороге, на ее лице налился рубец от хлыста. Что-то шепча, она медленно подняла кулаки к небу.

Брандон Карр, мужчина лет сорока, был скорее научным работником, чем бизнесменом, и последние десять лет своей жизни потратил на написание громоздкой биографии Джеймса Мэдисона. Брандон слыл человеком с мягкими манерами, хотя, как могли бы подтвердить его сыновья Зах и Клейтон, он мог быть неимоверно упрям и отвратительно вспыльчив. Поместье «Карра-Фарм» было маленькой луной по сравнению с огромной планетой — плантацией «Феарвью». Брандон немного занимался табаководством, но главным образом его рабы выращивали кукурузу и помидоры. Это была ферма с размеренным темпом жизни, и хотя Брандон твердо верил в «особую организацию общества», он по-человечески обращался с рабами. Если бы можно было представить себе «хорошего» рабовладельца, то он им и был. Брандон, закончивший Принстонский университет в 1834 году, был виргинским джентльменом, который гордился традициями своего штата. Но его дом совершенно не претендовал на величие особняков на плантациях «Эльвира» или «Феарвью» и был настолько же запущенным, насколько хорошо содержались вышеупомянутые особняки. И дело не в том, что Брандону не хотелось лишний раз покрасить свое жилище, а в том, что у него вечно не хватало наличных.

На следующее утро после убийства раба Такера сенатор Пинеас Тюрлоу Уитни подъехал в карете к парадному подъезду дома на ферме «Карра». Элтон, пожилой кучер Пинеаса, слез с козел, чтобы попридержать дверцу кареты для своего хозяина. Выйдя из кареты, Пинеас направился по дорожке к двухэтажному дому с верандой, которая слегка просела с левой стороны. Выдался еще один прекрасный весенний день, и Брандон в белом пиджаке и белой шляпе, сидя на веранде в кресле-качалке, курил сигару. Когда Пинеас поднялся по ступенькам веранды, Брандон встал, снял шляпу и протянул руку.

— Брандон… — Сенатор улыбнулся, пожимая его руку. — Не правда ли, что нам повезло с такой прекрасной погодой?

— Это действительно так, Пинеас. Предпочитаете ли вы войти в помещение или останемся здесь?

— Здесь великолепно.

Мужчины сели рядом друг с другом.

— Элли Мэй говорила мне, что Клейтон пишет Шарлотте довольно любезные письма. — Сенатор улыбнулся, доставая из кармана кожаный портсигар. — Похоже, что ваш мальчик действительно влюбился в мою дочь. Буду говорить с вами совершенно откровенно, Брандон. Мне доставит огромное удовольствие, если наши семьи породнятся. Мы столько лет живем по соседству…

Брандон наклонился, чтобы дать Пинеасу раскурить сигару от толстой спички.

— Меня это тоже радует, — отозвался он, — но… Я слышал, как вы поступили вчера с одним из ваших рабов. Вы знаете, как я решительно порицаю чрезмерную жестокость в обращении с прислугой. Это не по-христиански, Пинеас.

Пинеас откинулся на спинку кресла-качалки, затягиваясь дымом сигары, глазами остро поглядывая на Брандона.

— Я рискну в своих отношениях с Господом, — наконец произнес он. — Тот парень плюнул мне в лицо. У меня не было альтернативы…

— Но убийство…

— Брандон, вы ведете свои дела по-своему, а я буду управлять своей плантацией, как считаю нужным. Я приехал сюда не за тем, чтобы мне читали лекцию по поводу этих проклятых и наглых черномазых.

— Пинеас, мы оба поддерживаем рабство. В этом основа нашей экономики. Рабов привезли сюда потому, что белые не могли работать на такой жаре. Без рабов мы бы не могли собирать хлопок, выращивать рис или табак. В этом плане между нами нет существенных различий. Но, видит Бог, сэр, мы несем перед этими людьми определенную ответственность.

Пинеас подался вперед.

— А теперь послушайте меня, Брандон Карр. Вы сидите тут и пишете свои книжки по истории, почиваете в воображаемом мире. А я орудую дубинкой в драке. Я нахожусь в Вашингтоне и пытаюсь сохранить господство южан в правительстве. И могу сказать вам, что как только мы утратим такое господство, Юг сразу же окажется в серьезной опасности. Поэтому не читайте мне лекций на тему о том, как надо по-человечески обращаться с рабами! Я пытаюсь спасти такую организацию общества, это нелегкая задача. Мои усилия позволяют вам посиживать тут в безопасности и комфорте. И как старый друг и сосед я с неприязнью воспринимаю вашу критику, сэр. С большим неудовольствием.