— У, окаянный!
Кирилл привстал над мужиком:
— Ну-ка, подымись!
Мужик посмотрел на Кирилла с удивлением;
— Ты чего?
— Раздумал тебя душить. Живого с собой поведу.
— Ой, не на Москву ли?
— А чего ты спужался?
— Лучше уж тут кончай.
— Вона что! Чего ж там наделал?
— Да так…
Кирилл снова слегка нажал.
— Ой, батя! Ой, пусти, скажу.
— Ну?
— Как на рядах-то вечером отплясались, пошли с Топтыгой домой, в переулочке одно дело сдеял.
— Так, так. Каково же дело?
— Да так… Мелкое…
— Ну?
— Ой, скажу, скажу. Купца приткнул. Выручку взял.
— Много?
— Да так…
— А?
— Всю выручку.
— Поделишься?
— Пусти! Поделюсь.
— Ну смотри: слово — олово.
Кирилл привстал. Мужик вылез из-под него, разогнулся и помыкнулся было бежать, но рука Кирилла перехватила ею. Кирилл стоял, а мужик опять лежал на земле.
— Вона ты какой! А я уж было поверил, хотел тебя в артель к себе взять.
— Неужли взял бы?
— Совсем было хотел, да вижу — лжив человек.
— Возьми, не покаешься.
— Ну-ка встань!
Мужик поднялся и, все еще робея, заговорил:
— В малиннике у меня… сума-то… Пойдем, что ль! Бери пополам.
— А не много ль тебе останется?
— Нет, давай пополам.
— Ну-ка, давай сперва глянем.
Они пошли к малиннику. Там в примятом логове лежали сума, железный костыль. Нашлась еда. Пересчитали богатство, выходило неплохо, хорошо торговал купец в свой последний день.
— Как же ты утек-то?
— А кто поводыря удерживать станет? Вора имают, а мы и в княжеский терем идем — песни поем.
— Ты что ж, первый раз домекнул?
— Первой. Раньше по малости баловал, ежли заглядится кто.
— И сходило?
— Раз заметили, да на медведя свалил, он, мол, озорник, а я скромник.
— Веселый ты, я вижу, человек.
— Да малость запечаловался, как ты насел.
— Опять смекаешь уйти?
Мужик задумался. Потом улыбнулся:
— Я тебе истинно, как отцу, скажу: шел и думал — дружка б мне, с кем бы по душам век жить.
— Что ж, посмотрим, каким-то сам ты дружком станешь.
— Не прогневаю.
Так они дальше шли вместе.
Конь сперва опасался зверя. Косил глазом, пофыркивал, прядал ушами. Потом обнюхался, стал терпеть. Медведь был смирен; видно, не мучили, не дразнили сызмалу, теперь ластился к человеку, норовил пригреться около.
На стоянке, когда сели поснедать, медведь, соскучившись, толкнул носом вожака под локоть. Вожак даже выронил ломоть хлеба.
— Что ты, нечистый дух?
Но медведь снова толкнул носом под локоть.
— Не балуй! Поиграть просится, — объяснил он Кириллу.
— А как звать-то тебя?
— Тимошей.
— Ну-ка, Тимоша, поиграй.
— Да я могу, только не смейся.
— А чего ж тогда играть, ежели грех посмеяться?
— Ну так воля твоя.
Тимоша достал переладец, и нежная, ласковая долгая песенка потекла, словно где-то вдали выговаривали слова, словно пел чей-то нежный далекий голос.
Хорошо звучало в глухом, непроницаемом лесу. Конь пасся невдалеке, медведь поплясывал, то оттягивая зад, то размахивая в стороны лапами.
— Хорошо обучен! — похвалил Кирилл.
Зверь, будто утомясь, подошел к хозяину и лег у ног. Тимоша уткнул в него ноги, перестал играть и обернулся к Кириллу:
— А теперь, может, побывальщину послушать желаешь?
— Давай, давай!
— Я тебе новую.
— Ну-ну!
— Сам нынче в Москве перенял.
— Слухаю.
Тимоша начал древний запев о князе Владимире, пир описал и спор гостей, похвальбу богатырскую. Все давно было знакомо Кириллу, и каждый раз простором чистых полей, далью неведомых дорог, задумчивым раздольем мечтаний овевала Кирилла старая песня.
Но вдруг зазвучали гневом и жалобой свежие слона, ворвавшиеся в древнее описание пира:
Тимоша остановился и сказал Кириллу:
— Русскую землю, вишь, к своей земле приложить задумал!
— Пой еще, смекаю.
И Тимоша опять объяснил Кириллу:
— Не велит даже гонцу перед русским князем кланяться. Высоко занесся, басурман поганый!
— А послушай-ка, — перебил его Кирилл. — Ты в Москве о татарах ничего не слышал?
— Кто же не слышал? Идут на Москву. Если б не сутолока, я, может, и купца-то не согнул бы.
— А что там?
— Идут татары. Тьма! Дмитрий Иванович народ сбирает, полки снаряжает. Я уж который день оттуда… Теперь небось вышли.
— А в какую сторону?
— Видать, рядом с нами к Оке идут. Я потому и обочную дорогу выбрал.
— Ну, не только потому!
— Да, может, и правда, не только.
— А войско-то велико ли?
— Да не шибко, видать, велико, а только оружия много. И, видать, оружие новое, немецкое али свейское, — у нас не бывало такого.
— Чего ж с собой не захватил?
Тимоша засмеялся;
— Да я уж прилаживался: мне б, господин Дмитрий Иванович, медведя б собрать, он татар бить у меня приучен. А Дмитрий Иванович смеется: «Тех татаровей по лесам наши медведи голыми руками скоро грабастать станут!»
— Ты чего ж, самого давно видал?
— Да не так давно. На его дворе играл в четверг поутру. Княгиня его на крыльцо вышла: «Нам, говорит, Тимоша, не до игры сейчас. Время стало богу молиться». А князь сам во дворе стоял, глядел, как из погребов оружие на воза грузили. Видно, в оружейной не уместилось али в тайне те склады держал до времени. Приветливой князь.
— Тебе виднее.
— А ты иначе разумеешь?
Кирилл смолчал.
Конь, похрапывая, перебирал траву. Зверь мирно дремал у Тимошиных ног. Вечерело. Предстояла последняя ночь в лесу: поутру решили выбираться на дорогу.
— Ну, ты, может, дальше попоешь эту песню, а?
— Да чего ж не спеть? Песня ко времени.
Он спел о том, как требовал Калин от Владимира угощенья для татарских войск:
Он спел о том, как быстро истекал срок, назначенный Калином Киевскому князю:
Он спел еще и о том, как вместо ответа послал Владимир к Калину богатыря Илью Муромца. Как седлал коня Илья, как выехал и увидел войско татарское:
Он долго пел, а Кирилл слушал: Илья собирал свою силу.
Лес молчал, только задумчивый голос сплетал слово со словом, и все гневней становился голос, и все отчетливее, строже бежала песня, будто слова шли, строй за строем, по лесным дорогам навстречу врагу.