– Гансхристиансебастьянйохансенюхансенандерсен! Привет! Это мы, твои пассажиры!

Приложив ухо к раковине, лягушонок прислушался.

– Тоже поздоровался! Спрашивает, как нас зовут! – восторженно зашептал он. – Меня зовут Гоша! А ещё здесь есть Кеша, Гучок и Игорёк. И Простомаша.

Прильнув ухом к раковине, он снова прислушался. Вдруг его морда вытянулась от удивления.

– Говорит, у нас очень странные имена. Слишком короткие. Никак не может запомнить.

Он снова прислушался.

– В жизни не угадаете, как он нас будет называть, – с той же удлинённой мордой произнёс лягушонок и сделал театральную паузу. – Гошакешагучокигорёкпростомаша.

– Дай телефон, – нетерпеливо сказал Игорёк, взяв у лягушонка ракушку. – Пливет! Миня завут Игаль Ламáновиць Клутой. Я сицяс падплыгну.

Мальчик подпрыгнул и протянул ракушку дракоше.

– У меня нету ни отчества, ни фамилии, – пожал плечами Кеша.

– Надо придумать себе прозвища, – предложил Гучок. – Ну, что-то вроде Птичьей Лапки.

Ракушка пошла по кругу. Каждый, кто называл себя, при этом подпрыгивал как бы вместо рукопожатия.

– Привет! Меня зовут Дракон Кеша Длинный Хвост.

– Привет! Меня зовут Лягушон Гоша Длинный Язык.

– Привет! Меня зовут Гучок… Люблю Ходить В Поход.

– А ещё с нами есть Красивая Добрая Молчаливая Кукла Простомаша, – взял ракушку дракоша. – Она передаёт тебе просто привет.

Какое-то время друзья ещё привыкали к своему кораблю. У них было странное ощущение, ни на что не похожее. Под ногами на добрую сотню метров была толща воды. Над головой висело бездонное небо. Край земли остался позади. Огромное животное, ни головы, ни хвоста которого они не видели, везло их на край… наверное, воды. Вместе с теряющим свои очертания берегом от них удалялась старая и знакомая жизнь, а впереди ждала какая-то совершенно другая, неизвестная и абсолютно непредсказуемая.

Друзья смотрели на удаляющийся берег и, казалось, не могли насмотреться. Они как бы цеплялись за него глазами, стараясь сохранить хотя бы в памяти то чувство, которое всю жизнь им давала земля под ногами. Впервые они ощутили какую-то странную и незнакомую тоску по той жизни.

– Теперь я понял, каких девчонок я люблю, – глядя на теряющийся вдали берег, тихо произнес Кеша.

– Тех, у кого в голове одни тряпки? – поддел друга Гоша.

– Нет, мой юный и неопытный друг, – притворно-насмешливо ответил дракоша. – Тех, кто знает, когда молчать и о чём молчать.

– А раньше ты любил только нас, – помолчав, грустно произнес Гоша.

– Так я и сейчас вас люблю. Только вы, ведь, не девчонки. А недавно я понял, что их тоже можно любить. Только, по-своему, потому что они другие, не такие, как мы.

Берег постепенно превращался в узкую тёмную полоску, которая исчезала в сероватой дымке. На этой полоске поблёскивал так здóрово придуманный сусликом маяк-самовар. Вода тихо шуршала за бортом… то есть, за китом.

Всюду носились неугомонные чайки. Некоторые из них с любопытством уселись на спину кита и прохаживались по ней, как у себя дома. Игорёк начал ёрзать. Потом он поднялся и с криками «Кыш! Кыш!» стал их прогонять, громко хлопая при этом в ладоши.

– Ты думаешь, кит их не выдержит, и мы потонем? – недоумённо спросил Гучок.

– Ни знаю, – деловито и с чувством выполненного долга ответил Игорёк. – Но папа гавалил, сто зенсина на калабле, эта как васпитателница в децкам саду. Ат ниё адни неплиятности.

– А, что, все эти чайки женщины? – снова удивился Гучок.

– Канесна! – уверенно ответил Игорёк. – Цяйка – ана, суслик – он, девацька – ана, мальцик – он, утка – ана…

– … Медведь – он, – закончил его мысль лягушонок. – А, что? Приятный мужчина. А, главное, хорошая компания.

– М-да, – почесал голову Игорёк. – Пазалуй, мидведь, как спициалист по неплиятностям, паклуце васпитателницы.

Чайки продолжали подлетать и кружить над флотилией китов. Вдруг Кеша заметил, как одна из них, зажав что-то знакомое в клюве, зависла над ними и выпустила это что-то из клюва. Путешественники не верили своим глазам. На палубу их круизного лайнера шлёпнулась… Простомаша. Изумлению друзей не было предела. Так же, как и вопросам. Но на все вопросы Простомаша не отвечала с таинственной улыбкой на лице.

Скучавшего несколько минут назад Кешу нельзя было узнать. Сияя от счастья, он подхватил куклу и крепко-крепко прижал её к себе. У смотревших на него мальчиков внутри вдруг появилось щемящее чувство. Оно звало домой. Игорёк отвернулся и, нахмурив брови, стал смотреть в другую сторону. А Гучок вспомнил маму, её глаза, волосы, пахнущие чем-то приятным, и улыбку. От всплывавших из памяти картинок становилось тепло и хорошо. Однако, очень скоро вновь восторжествовавший разум напомнил, почему они здесь.

Игорёк был явно не готов к появлению на палубе Простомаши. Хотя он и успокоился насчёт чаек, но вопрос о совместимости женщин и кораблей, похоже, не давал ему покоя.

– Стланное дело, – начал он. – Тока я падумал а том, как халасо, сто на насем калабле нет зенсин, тут зе паявились цяйки. Стало не оцень халасо. Тока мы выяснили, сто мидведи хузе цяек, снова стало халасо. Так тут зе паявилась эта… зенсина! Снова стало нехаласо!

– А ты не парься, – посоветовал ему лягушонок. – Думай, что это кукла.

Гоша с интересом глядел на мальчика, пока тот пытался понять, как ему живётся с этой новой мыслью.

– Снова стало халасо! – просиял Игорёк.

– Так ты на этих качелях постоянно будешь кататься, – произнёс Гучок. – Хорошо-нехорошо, хорошо-нехорошо… Как будто над тобой кто-то постоянно шутит. Подсовывает то чаек, то медведей, то Простомашу-женщину, то Простомашу-куклу. Вот, залезет сюда какая-нибудь русалка, и тебе снова станет нехорошо.

– А я савсем забыл пла лусалок, – насторожившись, стал оглядываться Игорёк.

– Тьфу, ты. Я тебе не про русалок… Нету их здесь. Они в речках и озёрах живут. Ты сам подумай, какие неприятности могут быть у корабля?

– Ну-у… Патонет. Или на мель сядит. Или не туда заплывёт.

– Так, – продолжал Гучок. – И при чём здесь женщина? Тут, скорее всего, или команда не выспалась, или капитан с утра зубы не почистил.

– Или пилаты напали, – таинственно понизив голос, предположил Игорёк и для яркости картины добавил. – Ниумытые.

– Пираты – женщины?

– Ни знаю, – удивлённо ответил мальчик.

На некоторое время Игорёк замолчал.

– Я понял. Самая стласная ниплиятность, католая мозет быть у калабля, эта када на ниво нападут пилатки, – наконец произнёс он со зловещим лицом.

На лице у Простомаши появилась сдержанная улыбка. Все остальные чуть не свалились в воду от смеха.

– Представляю себе пиратов, которые перед тем, как идти на абордаж, делают причёску и накрашивают глаза и губы, – сквозь смех проговорил Гоша.

– А ещё надевают вечерние платья и обувают «шпильки», – добавил Кеша.

Игорёк не разделял всеобщего веселья.

– Зля смиётесь, – заявил он со спокойной уверенностью знатока. – Мне папа па секлету ласказывал, сто в битве с пилатками оцень тлудно устоять. Ани ево узе многа лаз блали на абалдаз. Но он всегда побездал! Он гавалил, сто плицёска, макияз, платье и спильки это у них самае сильнае алузие. И, дазе, если это всё отоблать, у них исё какое-та алузие где-та плиплятано. … Я всё хател узнать, где и какое, но папа сказал «Подрастёшь, узнаешь». Тока он пледупледил, сто маме этат сиклет гавалить низя. Мама оцень не любит истолии пла этих пилаток. Она его пилит каздый лаз, када бываит такой абалдаз.

– А у тебя папа, что… деревянный? – осторожно спросил Гучок.

– В том та и дело, сто нет! Он так маме и гавалит «Я же не деревянный!» А ана иво всё лавно пилит. Вабсе, у миня такое падазление, сто мая мама тозе… пилатка. У ниё целых два скафа такова алузия есть! Думаю, ана када-то давно взяла папу на абалдаз. Исё да таво, как я ладился. И типель не атпускает. Так сто, если я плавильно падазлеваю, папа адну битву таки плаиглал.

Друзья некоторое время переваривали эти познания Игорька о пиратках.