Жрец медленно поднял уставшие глаза на Теодориха Второго, и особой любви в их отрешенном взгляде, пожалуй, не было заметно:

– Признаюсь, Теодорих, твоя судьба как короля меня интересует крайне мало, ибо просчет твой действительно велик, да и к нам, жрецам, ты всегда относился без особой симпатии, заигрывая с арианскими миссионерами, единственной целью которых было, бесспорно, препровождение тебя в выдуманный ими Ад. Но я гот, и судьба моего племени для меня превыше старых счетов, посему я поделюсь с тобой, вождь, своими мыслями…

На восемнадцатый день после этого разговора по приказу из Тулузы войско вестготов, разделившись на две части, одну из которых возглавил Сумерих, один из испытанных боями приближенных короля, другую же – Теодорих лично, выступило в поход, дабы привести в исполнение тщательно разработанный и лишенный какого бы то ни было милосердия план укрепления позиций готов на восточных и юго-восточных рубежах, где это было действительно необходимо.

Ведомые Сумерихом воины, пройдя немалое расстояние ночной рекой, которую вандалы чтили как западный оплот своих тогдашних границ, с первыми лучами ленивого красного солнца врезались в тыл последним, крайне обескуражив сонных обитателей угрюмо-безобразных берлог и уничтожив добрых две трети презираемого племени. Лохматая голова правителя вандалов, окруженная компанией схожих атрибутов его жрецов, украсила, отвислыми щеками и выбитым глазом повеселив завоевателей, большой кленовый кол, воткнутый в землю прямо у входа в его мерзкое жилище. Все те, в ком можно было заподозрить его родственников или же свойственников, были казнены с особым подходом – продуманно, вычурно и, можно сказать, изящно. Остатки лишившихся от ужаса разума вандалов рассеялись по окрестностям, не постигая, как могла провалиться столь блестяще, как им ранее казалось, спланированная сегодняшним королем свевов, Агривульфом, операция по умножению их мощи. Конечно же, отдельные части племени, разбросанные по долине, не могли быть выявлены и уничтожены столь быстро, но разгром главного стойбища вкупе с обезглавливанием, в прямом и переносном смысле, верхушки племени долго еще не позволит вандалам действовать хоть сколько-нибудь слаженно в своих набегах, успех которых через это, без сомнения, пострадает.

Главным же было, тем не менее, не это. Теперь, после лишения вандалов какой-либо организации, те не могли даже помышлять о том, чтобы прийти на выручку возглавляемым Агривульфом мерзким собакам свевам, с которыми лишь короткое время назад было заключено соглашение о совместных действиях против вестготов и которыми так для них неожиданно занялось ведомое Теодорихом войско.

В то самое время, когда Сумерих сортировал по рангам головы жрецов и «знати» вандалов, удар сокрушительной силы обрушился на недобитых в предшествующих боях свевов, в считанные часы сломив их достаточно слабое неподготовленное сопротивление и взяв Брагу – их мерзкую столицу.

В отличие от постоянно кочующих вандалов, места расположения отдельных групп племени свевов были достаточно стабильны и, следовательно, хорошо известны готам, что и обусловило их тотальный успех.

Расположенный непосредственно вокруг резиденции новоиспеченного короля и его полюбовницы отряд искусных бойцов, когда-то отобранных Теодорихом и впоследствии гнусно предавших его, не смог серьезно противостоять яростному напору основного войска готов и был поголовно истреблен, оставив едва вскочившего с «брачного» ложа и дико вращающего глазами Агривульфа безо всякой защиты. Не вникнув еще в суть происходящего, король свевов, наскоро обмотав талию какой-то грязной тряпкой и выставив вперед меч, пораженно взирал на глумящегося над ним из седла своего коня Теодориха, окруженного «свитой» из бойцов-готов.

– Оставь это, Агривульф! Не смеши ни людей моих, ни коня моего! Слишком долго махал ты иным мечом в объятьях этой шлюхи, чтобы быть в силах управиться с истинно-железным! Ты глуп, Агривульф. Глуп и гнусен в своей подлости. Ты проиграл.

Часто дыша и поняв, наконец, безнадежность ситуации, Агривульф попытался ухватиться за последнюю соломинку:

– Ну что ж, Теодорих, ты всегда был силен как в стратегии, так и в тактике. И я не собираюсь оправдываться перед тобой или повествовать тебе о моей любви к Кесле, которой тебе, свирепой бесчувственной глыбе, все равно не понять и не испытать. Твои глаза подернуты сейчас пеленой ревности и оскорбленного достоинства, ради спасения которого ты и двинул в бой все силы. Зная тебя, не сомневаюсь, что кишки вандалов уже украшают ветви ближайшей рощи! Сегодня плевать тебе на все далеко идущие планы и стратегические рассчеты, твоя цель – поквитаться со мной. Так сойди с коня и сразись со мной, как король с королем! Быть может, судьба станет на мою сторону!

Теодорих поморщился:

Король не сражается с собакой, тем более такой мерзкой и покрытой лишаями, как ты. Скажу тебе больше – ты даже убит сегодня не будешь. Ни ты, ни шлюха твоя проклятая, ни тот мерзкий ублюдок с твоей рожей, что притаился в ее брюхе! Вы заслужили более «перспективного» будущего!

Раскатисто захохотав, чем перепугал собственного, тотчас вставшего на дыбы, коня, король западных готов ужасающей силы ударом выбил меч из ставших вдруг ватными рук Агривульфа, который в ту же минуту был схвачен и связан сопровождающими своего короля бойцами. Теодорих же, пошарив глазами по помещению, мечом сдернул полог, скрывающий поле любовных битв плененного врага и, наткнувшись на ошалевший взгляд забившейся в самый угол и прижавшей руки к груди женщины, красноречиво ухмыльнулся. Кесла знала, что ничего хорошего ей эта его ухмылка не обещает и потому, когда он намотал на руку ее светлые длинные волосы и, пришпорив коня, волоком повлек прочь, лишь стиснула зубы и старалась не проронить ни звука, дабы Теодорих Второй, преданный и осмеянный ею король готов, не счел это мольбой. Вряд ли ее страдания могли бы быть сильнее, если бы она знала, что в это самое время посланный Теодорихом небольшой отряд воинов самым изощренным способом лишил жизни всех ее близких, предварительно изнасиловав мать и сестер и изувечив братьев. Ее теряющий сознание от боли отец, Люций, в течение долгого времени терял отрубаемые мечом части тела, начиная с пальцев и заканчивая носом, пока, наконец, и его истерзанная до неузнаваемости голова не была насажена на кол, к радости падальщиков.

Хохоча и глумясь, Теодорих рассматривал увесистый золотой медальон со скрытым в нем портретом Агривульфа, произведенным весьма искусной чеканкой. Открыть его не представило особой трудности, ибо исполнение было в ходу и знакомо и свевы, не отличаясь особой индивидуальностью, лишь повторили то, что уж с слишком сотню лет покоилось в головах и изделиях искусников готов.

То был подарок свевов своему королю, наконец-то обретенному, но, к прискорбию, так скоро утраченному. Теодорих представлял себе рожи хлопочущих и боящихся сделать неверное движение свевских мастеров и не мог, исполненный презрением к происходящему, удержаться от смеха. Как же мало нужно людям! Пришел смазливый идиот, объявил себя великим стратегом, наобещал непревзойденных успехов – и вот он уже король! Вот уже лучшие шлюхи рады его обслужить, для него уже куются золотые медальоны и всякий мечтает хотя бы однажды отобедать за его столом! Так было и будет. Люди по сути своей ничтожны, мелочны и трусливы, что и открывает дорогу всякого рода проходимцам Агривульфам, попросту паразитирующим на чужой тупости. Каждый хочет быть королем, да не каждый может… Руки Теодориха – в мозолях от рукоятки меча да суровой тетивы, ладони же Агривульфа – в смегме да склизи выделений бертолиевых желез кучи лярв, среди которых и его, Теодориха, жена. Мразь! Мразь!!!

Надо сказать, те годы вообще отличались от прочих, как предшествующих, так и последующих, относительной нестабильностью в политическом и, следовательно, военном отношении. Города меняли имена, властители сменяли властителей, а бойцы разношерстных армий гибли множеством, не считаясь на сотни и тысячи и имея лишь своих поводырей – гонцов царства мертвых Хель или же, если повезет – Валхаллы, где властвовал сам Один, Могучий и Непререкаемый!