Ну и, наконец, однажды ночью я вдруг осознала, что иду по лесу, а за руку меня держит та самая женщина, что когда-то несла меня, умирающую, через тайгу. Но теперь все было иначе: она больше не была мне чужой, я хорошо-хорошо знала ее, хоть и не смогла бы объяснить, откуда. Едва слышный звук ее мерных, похожих, как я уже говорила, на стук часов, шагов действовал на меня благотворно, а ее рука, жесткую силу которой я чувствовала через ткань моих рукавиц, вселяла в меня уверенность. Я отчего-то боялась поднять глаза и посмотреть на нее, словно кто-то невидимый, но очень влиятельный и могучий наложил табу на это, но мне было хорошо и так.

Мы вышли на дорогу и женщина, легонько подтолкнув меня в спину, шепнула: «Иди прямо. Не бойся. Как-то будет…». А через какое-то время я обнаружила себя стоящей на деревенской улице, где меня и увидел Яков Угрюмов, а затем привел в свой дом. Он ничего не спрашивал и не пытался разыскать моих родителей, не уговаривал домочадцев «быть со мной помягче» и не искал мне пристанища по соседям, – он просто взял меня к себе жить. Вот и все. Я ответила на твой вопрос?

– Более чем, – откликнулся я, хотя, вроде бы, ничего конкретного и не спрашивал. Ну, что ж… Иногда человеку просто хочется выговориться, и такой вот, как я – малознакомый и неинтересный персонаж, подходит для этой цели как нельзя лучше.

Внезапно что-то насторожило меня. Нет-нет, с товаркой Алеянц все было в порядке, – она стояла, кутаясь в свое не по сезону тонкое драповое полупальто, рядом и, кажется, думала о чем-то. А вот между улюкских развалин определенно что-то мелькнуло. Что-то быстрое, похожее на тень, выскользнуло из-за одной из обгорелых бревенчатых стен и тут же скрылось за бесформенной грудой полусгнивших досок забора, на мгновение заслонив собой блестевший меж руин скупой луч заходящего солнца. Что это могло быть? Животное? Человек? Галлюцинация?

Раздумывал я недолго. Сорвавшись с места, чем перепугал тихо вскрикнувшую Аглаю, я совершил огромный прыжок в том направлении, где мне почудилось присутствие неведомого шпиона. Я намеревался в несколько секунд достичь этого места и разоблачить мерзавца, но обидно просчитался: моя нога, не привыкшая к прыжкам по осклизлым, покрытым мхом таежным кочкам, предательски заскользила, и я, долю секунды безуспешно побалансировав на ней, рухнул на сырую землю, ударившись коленом о какой-то чертов выступ и мгновенно промочив насквозь брюки.

Когда смех Аглаи смолк, она весело поинтересовалась, что случилось. Подойти и заботливо помочь мне подняться она даже и не подумала, чем нанесла мне очередную смертельную обиду. Я что-то невнятно пробурчал, поднимаясь с земли – колено мое болело, и я не был расположен подыгрывать противной девке в насмешке надо мною. Хватит с нее и того, что я терплю ее издевательства и не пытаюсь мстить за выходку в городе.

Пошевелив руками и ногами и удостоверившись, что ничего не сломано, я заковылял прочь, чертыхаясь про себя и понимая, что выгляжу по-детски глупо. Разве обиделся бы на такую мелочь, скажем, Яков Угрюмов или профессор Райхель? Хотя этот бы, возможно, и обиделся… Как бы там ни было, я не желал сегодня более разговаривать с товаркой Алеянц, и мечтал об одном – поскорее добраться до дома и приложить что-нибудь холодное к начавшему опухать колену. К счастью, во дворе Якова имелся ледник, и кусок льда оттуда очень помог бы мне.

Я шел медленно, превозмогая боль, однако Аглая не обогнала меня, бесшумно двигаясь шагах в двадцати позади и наблюдая за моими мучениями. Наверное, она хотела продемонстрировать озабоченность моим состоянием и готовность прийти мне на помощь, но я в этом не нуждался. Она не пыталась со мной заговорить, и меня это вполне устраивало. Гораздо больше меня занимало другое: на самом ли деле я кого-то видел на развалинах Улюка или мне это лишь привиделось? Ни слух, ни зрение никогда еще не подводили меня, так с чего бы это мне начать видеть несуществующую чушь? Разве ж привиделся мне мой преследователь тогда, после побега из психбольницы? А может, вся та история в альбертовой квартире, пережитая мною в детстве, мне померещилась? Тогда уж и вся моя жизнь – мираж! С другой стороны, судя по снисходительному смеху Аглаи, она ничего не видела, хотя и смотрела в ту же сторону, что и я, и ничто не насторожило ее и не привлекло ее внимания.

Глава 21

Сосед и Карты

К сожалению, льда в леднике не оказалось, и проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что почти не могу ходить: колено мое распухло настолько, что просто не проходило в штанину, и я был обречен провести весь день в подштанниках. Поход в туалет, находящийся как назло в дальнем конце огорода, отнял у меня целую вечность, так как после каждого шага я вынужден был подолгу отдыхать, морщась от боли и с шипением гоняя воздух между стиснутых зубов.

Яков, заметив мое состояние, молча взял вилы и отправился в стайки, освободив меня на сегодня от этой обязанности. Кира Прокловна наколдовала на печи какое-то народное средство, показавшееся мне просто вонючей жижей, и велела приложить смоченную этим зельем тряпку к больному месту, что я покорно и исполнил. Но, ожидая постоянного внимания хозяйки к моей беде, я ошибся – уже через минуту она, казалось, начисто забыла о моем существовании и занявшись починкой одежды, предоставив мне валяться на лавке сколько угодно и чувствовать себя отщепенцем и дармоедом в одном лице. Приемная же ее дочь, из-за которой – я свято верил – со мною и случилось несчастье, всю первую половину дня провела за чтением, сидя в каких-то двух метрах от меня и упорно делая вид, что находится на необитаемом острове. Перекладывая книгу из одной руки в другую, она демонстрировала мне поочередно свои белые, с просвечивающими сквозь кожу голубыми венками запястья, и я не сводил с нее глаз, потому что она была единственным заслуживающим внимания «событием» в крестьянской избе. Не имея ни чтива, ни другого какого занятия, я до той поры заскучал, что несколько раз был почти готов заговорить с ней, но мое упрямство, которое я именовал гордостью, не позволило мне это сделать.

За обедом Яков смотрел на меня как-то странно, и мне показалось даже, что у него есть ко мне дело, но потом, видимо, передумал и, не сказав мне ни слова, снова ушел по хозяйству. После того, как и Кира Прокловна отлучилась со двора, я вновь остался вдвоем с Аглаей. Она словно издевалась надо мной, с невозмутимым видом сидя у окна и поплевывая на стол скорлупу кедровых орехов. Перед нею лежала все та же книга, и вторая половина дня обещала стать столь же невыносимо скучной, как и первая. Если бы я был точно уверен, что дамочка затеяла со мною игру, то с удовольствием подыграл бы ей и молчание могло бы длиться вечно. Но что, если она и в самом деле увлечена этой своей – наверняка коммунистической!

– книжонкой и просто не замечает меня? Что, если, дочитав ее, она заскучает и попросту уйдет из кухни, а потом уедет? Я вдруг почувствовал, что мир, как это ни банально звучит, опустеет без товарки Алеянц, съежится до маленького грязного комочка и станет черно-белым. Если эта женщина исчезнет, тои дом, и тайга, и даже легенда о страшном Улюке потеряют смысл, обезвкусятся, станут дистиллированной водой, и мне не останется ничего другого, как перебраться жить в будку Дыма – волчьего сына, где я буду вместе с ним выть морозными ночами, проклиная свою злую судьбу.

Но что же это со мной? Как мог я позволить этим странным, недостойным меня мыслям возникнуть в моей, всегда такой светлой и рациональной, голове? Неужто это болезнь, телесная немощь измывается надо мной, размягчая волю и превращая меня в достойного жалости слюнтяя? Куда делись мой бодрый дух и мои принципы? Или амнезия поразила меня и я запамятовал, что есть для меня Аглая и какую роль она сыграла в моей судьбе?!

Я собрал в кучку все свои негативные мысли и взглянул на нее, нахмурив брови. Она сидела, подложив под себя ногу, и читала, наматывая при этом на палец выбившийся из прически локон столь трогательно, что вся моя напускная сердитость сразу улетучилась, а сердце начало выстукивать какие-то странные восточные ритмы. Я вздохнул и отвернулся к стене.