— Жулановская голова! — похвалил жену Дулесов. — Пропасть бы мне без нее.

— Молчи, — мягко угомонила мужа Анна Васильевна. — А если мы на старом фундаменте, который был кладен еще в кои века отцом деда Андрея Андреевича, срубим новый дом, то уж никому и в голову не придет урезать нашу землю.

Это всем понравилось. И в тот же вечер пошли смотреть старый дулесовский фундамент. Он прятался в сухих стеблях прошлогоднего репейника и крапивы. Но час дружной работы по прополке обнажил его гранитную «вековечность».

— В те годы гранит-то дешевле кирпича был. Сажень вглубь идет. Никакие морозы не подведут, — принялся нахваливать Андрей Андреевич старый фундамент. — Нашему бы дому на нем стоять, да некуда было переехать тогда из старого дома, пока новый дом ставился. А ставился он чуть ли не три года.

Обсуждение было продолжено и завершено за чайным столом, в присутствии Руфины и Сергея:

— Три комнаты, кухня, ванная с умывальником, центральное отопление с малым котелком. Впоследствии водопровод от колонки и прочая канализация, — проектировал Роман Иванович Векшегонов.

Деньги общие. Против каждого дулесовского рубля — векшегоновский рубль. Ударили по рукам, запили рюмкой перцовочки и, по другой, белой водочки, — решили не откладывать.

Разрешение на приобретение материалов было получено до того, как Сергей, Руфина и техник-строитель Андрюшка Кокарев нашли на чертежной доске строительное решение применительно к периметру старого фундамента.

Это были увлекательные вечера. Пересмотрев десяток строительных альбомов, заимствуя из них расположение комнат, выбирая фасад, сечение крыши, фасоны дверей и рам, они остановились на доме с башенкой. Крутая крыша, чтобы не надо было сгребать снег, и башенка, начинающаяся выступом эркера с фундамента и вырастающая потом из правого ската крыши вторым этажом, завершалась метровым штоком.

В проекте дома продумывалось все до мельчайшей детали, даже расстановка мебели, томящейся в ящиках на пустующем сеновале.

Сережа много раз перерисовывал фасад, ища краски наружным стенам, наличникам, орнаментам карнизов и ветровым доскам. И с каждым новым рисунком домик выглядел сказочнее, захватывая все существо Сережи, нашедшего теперь едва не потерянное счастье и гнездо, где начнется его семья, долгожданная семья Векшегоновых-Дулесовых.

Отцы и матери не менее своих детей воспламенились предстоящим строительством. Роман Векшегонов и Андрей Дулесов, сообразовав свои отпуска, решили своими руками заготовить бревна для стен. Они получили разрешение на вырубку лиственниц в заводских дачах, И они из всего леса выбрали самые погонистые деревья.

Полностью ушли отпускные дни Романа Ивановича и Андрея Андреевича, помогавших плотникам, зато результат налицо. Стены сели на старый фундамент. Башенка поднялась выше конька крутой крыши. Стропила стали на место, укрепленные временными раскосинами в ожидании обрешетника, а за ним оцинкованного железа, которое не надо ни олифить, ни красить.

У справных Векшегоновых и запасливых Дулесовых хотя и были сбережения на… светлый, в данном случае, день, все же строительство в таком темпе потребовало некоторого напряжения. Дулесовы кое-что продали из лежавшего впрок. А Любовь Степановна Векшегонова не сочла плохим воспользоваться брошенной на ее попечение и, наверно, уже забытой Алексеем сберегательной книжкой, на которую все еще поступали начисления по экономии от его изобретений и перерасчеты но премиям за рационализацию, когда-то занижение подсчитанных осторожными бухгалтерами «предварительно и впредь до выяснения окончательного эффекта».

Алексей, как видно было из редких писем, не нуждался материально, да и к тому же разве он сказал бы хоть одно слово, если бы узнал о тратах на своего родного и любимого им брата… И на одного ли его? И на Руфину, вольно или невольно обиженную им.

В застекленном осенью доме не прекращались работы и зимой по внутренней отделке.

И когда строительство близилось к концу и счастливая пара торопила день свадьбы, неожиданно приехал Алексей Векшегонов.

VI

О приезде Алексея было известно и Векшегоновым и Дулесовым. В одном из своих коротких писем он писал матери: «Собираюсь нынче побывать в родных местах, полагая, что мой приезд теперь уже никому не помешает». Речь дальше шла об отдыхе, а потом он должен был вернуться в Сибирь, на новый завод, и осесть там.

Приезд Алексея, ожидавшийся весной, считали вполне нормальным. Должен же сын повидаться с отцом и матерью, с дедом и бабкой. Не может же он из-за несостоявшейся свадьбы не появляться в родных местах. К тому же все сходились на том, что Алексей тогда поступил разумно. И его даже склонны были благодарить за единственно правильное решение. Теперь никто уже не видел ничего хорошего, если бы Векшегоновым и Дулесовым удалось в ту весну помирить Алексея и Руфину. Это был бы не мир, а вынужденное короткое перемирие, которое неизбежно закончилось бы куда более страшным — разрывом. Разрывом не между женихом и невестой, а между мужем и женой.

И Руфина, кажется, была благодарна своему бывшему жениху. Она теперь не могла и представить себя вместе с ним. С этим, каким-то рассудочным и каким-то «очень правильным» человеком, который, как хочется верить Руфине, «выдумал сам себя», еще, может быть, в детские годы, а потом, под гипнозом деда и бабки, перевоплотился в образ, созданный ими, поверил, что это и есть он сам.

Так Руфине казалось. Так, может быть, она хотела, чтобы ей казалось. Но все это, выглядевшее устойчивым, оказалось зыбким, и не только для Руфины. Приезд Алексея обеспокоил и Анну Васильевну Дулесову.

— И принесла же его нелегкая именно тринадцатого числа, — жаловалась она мужу. — Я не жду ничего хорошего от его приезда. На ней нет лица. Будто кто подменил ее, И надо же ей было вчера пойти на станцию! Как рок какой-то… Как злой глаз.

— Да будет тебе, Анна, — успокаивал жену Андрей Андреевич. — Уж кого-кого бояться, только не Алешкиного глаза. Добрее-то его и придумать трудно. Тактично остановился у деда… Какого еще рожна надо… Намекнуть только ему — и как ветром сдует. Не будет же он, в самом деле, становиться поперек дороги родному брату. Ты что?

— Я ничего, Андрей… Я ничего… Только вчера вечером Руфина сказалась больной и не пошла, как всегда, в новый дом, где ждал ее Сережа. Он работал один допоздна. Не было еще такой дочери, которая может обмануть материнское сердце. Руфина встретила вчера Алексея, и все как будто и не умирало в ней.

А вчера дело было так.

Руфина, получив за вечернюю переработку отгульный день, решила отправиться на станцию за журналом мод, оставленным для нее в газетном киоске. И когда она подходила к главному входу вокзала, увидела Алексея Векшегонова.

Он предстал перед нею таким же, как три года назад. Тот же синий, ненасытный, будто чего-то ищущий взгляд. Тот же, такой же упрямый, будто литой из стали, подбородок. Те же писаные, унаследованные от матери, брови. Тот же передаваемый из поколения в поколения прямой и тонкий, с еле заметной горбинкой у переносицы, векшегоновский нос. И ямочки… Знакомые ямочки на щеках. Только они теперь стали глубже, как и косая поперечная складка на лбу.

Ему можно было дать и двадцать и сорок лет. Как и три года назад, на лице Алексея отражалось состояние его души. Оно — то как солнечный день, то как пасмурное утро, то как тихий вечер.

Это было лицо, которое не могло скрыть ни одной мысли, ни даже самого малого движения души. Глянув на него, можно было сказать: «У тебя радость», — и он, не удивляясь, ответил бы: «Разве не видишь?»

Встретив его на ступенях лестницы вокзала, Руфина обомлела:

— Ты приехал, Алеша!

Алексей вздрогнул. Остановился. Потом, будто переступая из одного мира в другой, преобразился. Теперь в нем улыбалось, смеялось, радовалось все. И глаза, и брови, и ямочки, и, кажется, даже его маленькие уши.

— Руфина!.. Как я рад, что ты первой из всех наших встретилась мне. Здравствуй!..