— Чудесно! Конечно, это всего лишь учебная работа, не такая уж значительная. И все же, Нора, для меня было бы очень важно, если бы вы приехали посмотреть.

— С удовольствием. Когда?

— Не раньше весны. Точная дата еще неизвестна, но я пришлю вам приглашение.

— Хорошо, непременно постараюсь приехать. Ну, а как твои успехи, Бейб?

— Как вы знаете, я отдала предпочтение политическим наукам, занятия меня не сказала бы, чтобы очень волновали, но мне весело. Наконец-то я встретила много мальчиков и хожу на множество вечеринок. — Все рассмеялись. — Но я хочу, чтобы вы это знали, Нора. У меня очень улучшились отношения с моими родителями. Мы с мамой имели долгий разговор, и она признала, что была несправедлива. Понимаете, я имею в виду, что она ничего не говорила мне о моем настоящем отце.

Нора нагнулась, чтобы поцеловать ее:

— О, Бейб, это очень хорошая новость. Я так рада.

— Да. Она сказала, что раньше не хотела говорить об этом, потому что было очень болезненно даже думать об этом. Они так любили друг друга, а он погиб при несчастном случае в лодке вскоре после моего рождения. Она сказала, что я не должна беспокоиться относительно его происхождения — понимаете, его происхождения, — потому что он принадлежал к прекрасной старой южной семье. И единственная причина, почему судья позволяет себе пренебрежительно отзываться о нем, — ревность. Понимаете, потому что он был ее первым мужем, и я была его дочерью, и они так любили друг друга, и все такое. Так что я вполне понимаю, почему судья мог так ревновать. Я даже испытываю к нему некоторое сочувствие.

— Да, я понимаю, — сказала Нора, взглянув на Хани. Ее лицо было непроницаемо, но пальцы так сильно стиснуты в кулачки, что даже побелели.

Хани понимает, что к чему, хотя истинных фактов не знает, но, как я, понимает, что некоторых людей надо оберегать от подлинной правды.

— Мама даже назвала мне его имя: Вильям Батлер Крэнфорд из чарльстонских Крэнфордов. Разве это не красивое имя?

— Прекрасное, — согласилась Нора.

Если Кэтрин Ли из Вирджинии и Вильям Батлер Крэнфорд из Чарльстона перебрались в Атланту, они могли пережить современную версию «Унесенных ветром». Но главное, что Бейб была счастлива и что на какое-то время, как бы то ни было, они с матерью стали друзьями. В конце концов, примирение — это целительный процесс.

И тут есть над чем задуматься!

Затем она, стараясь выглядеть беззаботной и веселой, спросила девушек, не хотят ли они перед уходом подняться и поздравить Т. С. с Рождеством.

— Для него это так много значит — увидеть рядом с собой молодые лица, теперь, когда Сэм нет в доме, к тому же сейчас самая пора всем добрым людям быть вместе, чтобы поддерживать дух мира и доброй воли.

Девочки колебались лишь несколько секунд перёд тем, как согласиться, и Нора попросила их немного подождать, пока она проверит, как там Т. С. Но Т. С., как обычно, смотрел кино.

— Там внизу Бейб и Хани. Они хотят заглянуть к тебе, чтобы пожелать счастливого Рождества.

Т. С. даже не оторвал глаз от экрана.

— Уверен, что они прямо умирают от желания увидеть меня, — улыбнулся он. — Снова принимаешься за свои старые фокусы, Нора? Но ведь мы согласились, не так ли, что я во всем буду следовать своему собственному стилю. Скажи девочкам, что я желаю им всего самого доброго, но меня нельзя беспокоить. Я сейчас смотрю «Рождество в Коннектикуте», Бэбс Стэнвик главенствует на рождественском ужине. Я должен посмотреть, все ли будет о'кей.

После того как Хани и Бейб ушли, она достала из-под елки подарок Тедди. Если она раскроет его до Рождества, никто не будет знать об этом. Она разорвала веселую обертку, раскрыла маленькую коробочку и обнаружила там золотую подвеску — копию музыкального нотного знака. Она улыбнулась про себя. Они действительно были двумя людьми, думающими одинаково. Ее подарок был точно такой же музыкальной нотой, вделанной в булавку для галстука.

Я буду любить тебя всегда… Любовью, которая будет настоящей всегда…

Накануне Рождества позвонила Сэм.

— Нора! Вы не поверите, где я! — выпалила она. — Я и сама в это не могу поверить! Я в Париже, в «Ритце»! Можете представить? Рождество в Париже!

— Что ты там делаешь, Сэм?

— Подбираю натуру. Тони думает, что «Ритц» будет великолепной площадкой для некоторых сцен в «Во имя любви», так что мы проверяем это.

Сначала она подумала, что надо немедленно переговорить с Тони. Но потом велела себе сдержаться. В конце концов, если Бэбс Стэнвик могла проводить Рождество в Коннектикуте, почему бы Сэм и Тони не провести Рождество в Париже? В этом есть большой смысл. В конце концов, может быть, они сменят название: вместо «Во имя любви» на «Рождество в Париже»…

61

Когда Т. С. уже не смог есть мясо с картошкой, свое любимое блюдо, а она не смогла пробудить в нем интерес ко всяким кремам и желе, они заключили сделку: за каждую порцию рисового пудинга, который он съедал, она вознаграждала его рюмкой-двумя бурбона. Но позже, когда даже крем проходил с трудом, она позволила ему плутовать. На обеспечение бурбоном он мог рассчитывать. Не исключалось, что съемки фильма Сэм и Тони могут начаться еще при жизни Т. С.

Ей становилось все труднее достойно держаться в эти дни с Т. С. Она обещала ему, несмотря ни на что, сохранять свою улыбку, но выполнять это обещание становилось все тяжелее. Не помогло и то, что дождь, о котором молил весь штат, наконец начался и лил недели подряд. И хотя дождю радовались все, он все же угнетающе действовал на— тех, кому больше подошли бы солнечные дни.

В последнюю неделю января произошло чудо. Елена, вновь нанятая горничная, сказала, что пришел какой-то человек и спрашивает ее.

— Как его имя? — спросила Нора. Но Елена, слабая в английском, пожала плечами и развела руками:

— Кто знать?

— А ты спросила, что ему нужно?

Елена повторила жест:

— Кто сказать?

Он стоял к ней спиной, но она почему-то знала, что эта спина ей знакома. Потом он обернулся, улыбаясь, и ей показалось, что словно выглянуло солнце. Ни у кого не было такой чарующей улыбки, как у ее Хьюби! И он был таким же красивым, несмотря на то, что годы наложили свой отпечаток. У него был сильный загар, белокурые волосы под солнцем выгорели почти добела, он отрастил усы и бороду того же цвета, и на загорелом лице появились морщинки там, где их раньше не было. Появилось еще что-то неуловимое, она попыталась понять что, когда они обнимались.

— Я так скучал по тебе, мама, и знаешь, совсем по-другому, чем тогда, когда был во Вьетнаме.

— О, Хьюби, то, что ты сказал, не имеет смысла. Разве может быть разница в том, как скучаешь по матери? — улыбнулась она сквозь слезы.

— Не знаю, но когда я был во Вьетнаме, то часто испытывал страх. И тогда мне хотелось, чтобы ты оказалась рядом и все стало хорошо. Но на этот раз, в Легионе, я хотел слышать, как ты смеешься и говоришь так, что всем становится легко. Получается, что я как бы еще больше скучал по тебе. Это звучит странно?

— Нет, это звучит чудесно.

Это звучало так, что он скучал по ней уже не как мальчик, но как взрослый мужчина. Может быть, в этом и заключалась та самая разница — мальчик наконец вырос в мужчину?

Потом до нее дошло, что он все еще стоит в своем мокром пальто, с которого капало и уже набежала лужица. Хьюби и его лужицы!

— Снимай скорее эти мокрые вещи! Время обеда. Ты голодный?

— Изголодавшийся, — усмехнулся он, — готов съесть целую лошадь.

Т. С. запретил кому-либо, кроме Норы, а после энергичных настояний и доктора Росса, входить в его комнату — никаких посетителей, никаких сиделок, слуг, кроме Олафа, чтобы зарядить проектор, или домоправительницы, чтобы принести поднос или сменить постельное белье, если Норы почему-либо не было дома. Для Хьюби он сделал редкое исключение, объяснив это так: