— Да тут и есть Городище, вон за рощей!

— Знать, и вы с завода?

— Все мы здесь закабаленные заводу — жжем уголь.

— А как насчет работы? Ковачи здесь нужны? — прохрипел дед из телеги.

— Не ты ли ковать собираешься? Тебе умирать пора.

— Умри-ка ты сегодня, а я завтра…

— Какой храпец! Жизнь тебе, что ли, не мила, что ищешь прикабалиться к нашему заводу?

— Там виден будет тын, где дед добудет алтын, — сказал Наумка. — Лучше объясни, где дорога.

— Чего объяснять? Езжай прямо — к заводу и приедешь.

Городищенский завод оказался множеством сараев и изб, рассыпавшихся вдоль речки Глядяшки. Четыре плотины подпирали речку, образовав запруды. Водяные мельницы осели возле плотины; вертелись большие колеса, и тяжелые глухие удары доносились из построек.

Многочисленные подводы тянулись с разных сторон. Одни везли красновато-бурые камни — железную руду, другие — уголь. Возле подвод шагали крестьяне, бабы и дети.

— Не здесь ли хочешь остаться? — спросила бабка.

— Деда, поедем дальше, — поддержала Аленка. — Смотри, здесь народ, ой, сумрачный! Видно, и здесь не лучше, чем было в Пеньках. А это что за чудной человек?

Мимо проходил высокий незнакомец, одетый непривычно для крестьянского глаза. Старое, в морщинах, лицо было тщательно выбрито. На плечи накинут темный плащ без рукавов. На голове шляпа с широкими, загнутыми кверху полями; на ногах полубашмаки с медными пряжками и красные шерстяные чулки до колен.

— Што вам за люди? — спросил, остановившись, незнакомец. — Откуда приехал?

— Едем издалека, — ответил Наумка. — Где были, оттуда сплыли. Ищем работенки, пока есть силенки. Не все же на одном месте век вековать.

— Ковать? Ви умеить ковать?

— Я говорю — не в одном же месте век вековать, сиднем сидеть. Да и ковать мы тоже умеем.

— Мне надо челофек умей ковать. Работа есть, хлеб я давай, лапти давай и крупа давай. Ступай на староста Гафриля. Эйн, цвей, дрей, иди на съезжи изба.

— Значит, мы на хозяйских харчах будем? А где жить? Где будет дом?

— Дом? Зачем дом? Лес близко, в лесу дрова много, дом ви сами строить.

— А жалованье какое положите?

Незнакомец сердито постучал тростью по телеге:

— Жаливане? Все ви хотить сейчас жаливане. Сперва надо посмотреть, что ви умеить делять, а тогда и говорить, какой вам жаливане. Искайте старост Гафриля.

И незнакомец зашагал дальше, опираясь на трость с серебряным набалдашником.

Попадавшиеся навстречу крестьяне с возами снимали шапки и низко кланялись, крича:

— Добрый день, Петр Гаврилович!

— Кто же это такой? — спросил Наумка проходившего мимо худого крестьянина. Он подгонял облезлую лошаденку с телегой, полной угля.

— Как ты не знаешь? Видно, дальний. Это хозяин всего завода, немец Петр Гаврилович Марселис.[112] Ну и сердитый! Понукает работать день-деньской и всех еще колотит своим посошком.

— Знать, работы много?

— Дай только работы, да день мал!

— Разве нельзя уйти отсюда?

— А куда уйдешь? Мы Саломыховской волости, двести пятьдесят дворов. Все по царской грамоте приписаны к заводу, народ нужной, бедный.

Только Наумка стал расспрашивать о харчах и жалованье, как разговор был прерван окриком:

— Чего стал? Будешь в праздник разводить лясы. Домнушка не ждет, угля просит. — К крестьянину подбежал мужик с длинным батогом в руке. Он ударил батогом сперва по спине лошаденки, потом по шапке мужика.

— Но-но, Сивка, трогай!

Телега покатила дальше, раскачиваясь из стороны в сторону, а человек с батогом подскочил к Наумке, уставился на него, затем быстро перешел к Касьяну. Схватив его за руку, повернул ладонь, вмиг очутился около телеги, нагнулся к деду и потряс его за плечо.

— Никак, подыхаешь? У нас отъешься. Немец вдвойне хлеба даст. Беглый, сразу видно. Каширские или подальше? Никуда не бегите, зиму у нас перезимуете. Работа всех прокормит.

Человек с батогом подбежал к бабке, которая отвернулась, заворчав:

— Ну тебя, чего ищешь?

— Чего ищу? Работничков ищу. Немец наш для кого работает? Для царя работает, по царскому приказу работает, ядра каленые льет. А вы для царя постараться не хотите?

— Что же мы можем здесь делать? — сказал Наумка. — Мы посошные, около землицы ходим.

— Какие такие посошные, — ответил человек с батогом, роясь в телеге. — Эге, вот и кувалда, и ручник, и клещи, и ось железная. Кто же не узнает, что ковачи едут? Да и этого молодца, — указал он на Касьяна, — сразу узнал, что молотобоец — вся ладонь в мозолях. Ну-ка, айда за мной!

— Куда ж ты нас тащишь? — заголосила бабка Дарья. — Здесь сторона чужая. Мы к сродственникам едем, помирать нам пора.

— Ладно, ладно, какие там сродственники! Повременят они, и тебе еще помирать рано. Будешь около телеги ходить, из лесу уголь и руду возить. И девчонка пригодится за конем ходить.

Гнедко потащил телегу дальше, путники миновали первые избы, такие же, как в Пеньках, черные, покосившиеся, курные, с дымом, валившим прямо из дыр в крышах. Но из изб доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба, и путники после стольких дней беспокойной дороги невольно думали: «Теперь бы миску щей!»

6. ЧУГУННАЯ ПЛАВИЛЬНЯ

Дед и остальные путники расположились в съезжей избе, а Касьян вышел к реке посмотреть на завод, о котором он много слышал.

«Как это можно, — думал он, — заставить реку колеса вертеть и молотами бить?»

Касьян никогда не уходил из Пеньков, и то, что он здесь увидел, показалось ему диковинным.

Небольшая речка была запружена четырьмя плотинами, и возле них расположились приземистые темные строения. Из них глухо доносились тяжелые удары.

«Там водяные молоты железо бьют, — соображал Касьян, — и все это построено по умыслу этого хмурого немца в развевающемся шабуре и широкой шляпе. Ну и башковитый же парень!»

Возле второй и третьей плотины подымались две приземистые пузатые печи, сложенные из тесаного камня. Печи казались Касьяну очень высокими после того маленького горна, у которого он работал с дедом Тимофейкой. «Вот это, наверное, сыродутные домницы, где плавится здешняя руда», — подумал Касьян и подошел к одной из домен.

Домна была сажени в четыре-пять вышиной. С двух сторон у ее подножия были прилажены громадные трехсаженные кожаные мехи. Мехи раздувались и сжимались сами, без помощи рабочих. Подойдя ближе, Касьян увидел, что они движутся с помощью деревянных рычагов и большого мельничного колеса. Мехи действовали непрерывно, и два железных сопла снизу хриплыми вздохами вдували воздух в дымящуюся закоптелую домну. Касьян оглядел мехи и сообразил, что, отведя рычаг, связанный с колесом, можно остановить действие мехов.

К верхушке домны вел довольно крутой земляной накат с помостом, устланным бревнами. Тощий конь с выступающими ребрами, надрываясь, тащил телегу, груженную железной рудой. Возчик и двое рабочих помогали втаскивать телегу. Конь, с дрожащими от усилия ногами, скользил по бревнам и не мог вытянуть телегу. Касьян подбежал к телеге, напер сзади плечом, и конь, громыхая копытами, втащил телегу на верх помоста.

Здесь рабочие переложили тяжелые куски руды в ручные тачки и придвинули их к железной заслонке в стене домны.

Старичок-немец, одетый так же странно, как тот человек, которого они раньше встретили, делал записи свинцовым карандашом в маленькой книжечке.

— Ну, готовы? — спросил немец.

— Готовы, — ответили рабочие у тачки.

— Колошник! — крикнул немец.

Стоявший у железной заслонки рабочий в кожаном фартуке и больших кожаных рукавицах со страшным напряжением ухватился крюком за кольцо заслонки и отодвинул ее. Клубы дыма и языки пламени вырвались из отверстия, Рабочие быстро подкатывали тачки к отверстию, опрокидывали руду и отбегали назад.

Последний рабочий, приблизившись, зашатался и остановился, — его обдало клубом дыма. Он несколько мгновений стоял, закрыв лицо рукой, и упал бы вперед, но Касьян, подскочив, схватил его под руки и оттащил назад. Рабочий бессильно опустился на землю.