Он сел, сдержанно зевнул и, щуря сразу заслезившиеся глаза, прислушался к музыке, приглушенно звучавшей в радиоприёмнике: передавали Римского-Корсакова.

— А что ваша Снегурочка, спит уже?

— Спит. Мы с ней подрались сегодня: зеркало она разбила и сама чуть-чуть не изуродовалась, — хмуро ответила Анна, просматривая принесенные бумаги.

— Это плохая примета — разбить зеркало, — сказал Ветлугин, привычно подумав о Валентине.

— В приметы не верю.

— А во что же вы верите?

— Иногда верю предчувствию. Это всё же как-то оправдывается нашим подсознанием.

— А помните, вы пожелали мне счастья... — стесняясь и сразу обретая свой девичий румянец, спросил Ветлугин. — Что это — предчувствие?

Анна оторвалась от чтения докладной записки, подняла голову.

— Пока только предчувствие, — сказала она. — Я так счастлива сейчас, — продолжала она с особенным выражением, милым и гордым, — что, мне кажется, этого счастья хватило бы на всех.

3

У крыльца веранды, сплошь увитой буйно разросшейся фасолью, листья которой, прополосканные последними дождями, уже начинали желтеть, были положены в грязь длинные доски. Маринка пробежала по ним и остановилась, оглядываясь.

— Вот, — сказала она и показала на узкую, изогнутую полоску, ярко белевшую на голубом, после ненастья небе.

— Ну, что же такого? Обыкновенное облачко.

— Да нет... Ты посмотри.

Маринка потащила мать за угол дома, и тогда Анна увидела далеко над горами самолёт. Он шёл на юго-восток, и прямая облачно-белая полоса тянулась за ним. Он тянул её за собой, всё суживая, как будто не мог оторваться от неё, и всё вместе походило на необыкновенную комету.

— Впервые вижу такое. Просто даже внимания никогда не обращала, — сказала Анна.

— Он на полюс полетел? — спросила Маринка, довольная произведенным впечатлением. — Мы теперь знаем, какой бывает полюс. Это такое большое поле, на котором ничего не растёт. Ледяное. Или он в Америку полетел?

— Нет, это, наверно, местный, с Лены. Может быть, он полетел туда, где были лесные пожары, — сказала ещё Анна, вспомнив радиограмму, полученную от Андрея.

И снова ревниво представила она его встречу там, в тайге, с Валентиной. Теперь ведь они едут вместе.

«Ну и хорошо, — говорила себе Анна, хмуро глядя на исчезающий самолёт. — Хорошо, что всё так благополучно обошлось. Только бы забылось то неприятное, что было у нас с Андреем в последнее время. Вот я скажу ему...»

При мысли о том, что она собиралась сообщить Андрею, лицо Анны прояснело. В этот раз ей особенно хотелось поскорее встретиться с ним.

— Ну, пойдём — сказала: она Маринке, легко повернулась на каблуках и увидела подходившего Ветлугина.

Они шли втроем по нагорью над новым шоссе, хорошо укатанным, но грязным после дождей. Наверху было суше, но и здесь решёточки от новых калош Ветлугина так и отпечатывались на чисто вымытой дорожке. Маринка сосредоточенно шагала по ним, затирала их своими тупыми, уже сношенными калошками, весело приговаривала:

— Вафля. Нет вафли.

После дождливых дней солнце крепко согрело землю, испарина от неё поднималась даже после полудня, и так приятно было итти по сырой ещё дорожке, обрамлённой кустами мягкой травы, ощущая нежное прикосновение тёплого, влажного воздуха.

— Прямо как во Владивостоке, — говорил Ветлугин. — Вы бывали там, Анна Сергеевна?

— Приходилось.

— Ну, вот, — горячо заговорил он. — Помните, там в июле, когда начинают расходиться туманы и солнце парит землю... Ах, как я люблю Владивосток!

При этом восклицании Анна невольно усмехнулась, но искоса взглянула на очень похудевшее лицо Ветлугина и улыбнулась уже иначе, как улыбаются в добрый час своему отражению.

— Да, очень люблю, — продолжал он со своей откровенной, немножко наивной манерой высказываться, не замечая улыбки Анны. — Не осенью, когда он золотой, а в эти вот розовые, туманные дни. Я раньше любил уезжать с рыбаками под парусом... Море не такое, как в Крыму, где оно хвастливое, синее до черноты. Нет, оно у нас зеленоватое, сказочное. И вот лежишь на корме и смотришь, как туманятся сопки... А какие зелёные сопки!.. Какая у нас вообще яркая зелень!

— Хвастливая, — подзадорила Анна.

— Нет, вы это бросьте. Тут совсем другое. Зелень — это песня земли, в ней хвастовства быть не может. И море у нас зеленоватое потому, что в нём жизнь кипит. И чего только в нём нет! Меня один раз чуть не задавил осьминог, — неожиданно закончил Ветлугин.

— Правда?

— Правда, — сказал он, всё ещё мечтательно улыбаясь. — Прямо у берега схватил в камнях... на Русском острове. Спасибо, рыболовы отбили.

— Страшно было?

— Наверно страшно: закричал ведь... Потом я этих тварей-осьминогов видеть не мог. Привезут, бывало, на базар студенистое, прозрачное мясо, ноги переплетутся в узлы, все в присосках... потом их порежут на такие симпатичные куски... Вообще массу всякой дряни вывозили.

— Что же вы там делали?

— Во Владивостоке-то? Жил. Учился. Потом на каникулы приезжал к своим. Славный такой домик на Эгершельде. Козы у нас водились. Мамаша меня всё упитывала. Недавно писала: не узнать теперь Владивостока: раньше он грязноватый был, экзотика так и выпирала на каждом шагу, а теперь город что надо.

— Странно всё-таки, — сказала Анна задумчиво. — Как мы собрались: вы — с Дальнего Востока, Уваров — с Урала, Валентина Ивановна... москвичка, мы с Андреем иркутяне. Даже Клавдия — и та из Владимира.

— Знаю. Я там тоже бывал.

— А там-то зачем?

— Просто посмотреть. Я, когда получаю отпуск, всё езжу и пешком хожу много. Хочу сам увидеть, каким царством владею. Был в Средней Азии, бывал и на Кольском полуострове (вот где райское житьё для геолога!). Да... Что это вы начали говорить, что вам странно? Я перебил вас.

— Я подумала о том, что мы собрались сюда с разных сторон. Несколько лет назад мы даже и не слыхали ничего друг о друге, а теперь все болеем одним, — Анна чуть покраснела, пошла тише, легко ступая своими невысокими на каблуке сапожками. — Вот Валентина Ивановна... Она же никогда не бывала в тайге, а сегодня приезжали эвенки с верховьев Уряха и так радовались, узнав о ней хорошие новости.

— Что же они говорили о ней? — спросил Ветлугин.

— Очень хвалили. А этот Кирик такой смешной... Но они оба очень авторитетны там стали. На Уряхе, после их приезда, эвенки организовали ещё одну охотничью артель, рыбаки на Омолое баню построили... Нет, правда, она особенная, эта Валентина Ивановна, — сказала Анна, увлекаясь теперь, когда первое чувство неприязни было подавлено и когда радость ожидания целиком овладела ею. — Вы помните, как она пела тогда? Так может петь только влюблённая женщина, — неожиданно для себя сказала Анна вслух. — Счастливая, влюблённая женщина, — повторила она убеждённо.

— Да, — сказал Ветлугин радостно.

Разве мог он принять иначе для себя прозрачный намек благожелательно настроенной Анны?

4

— А ведь едут, — сказал Ветлугин. — Честное слово, едут.

Анна тоже взглянула вдаль по шоссе, лицо её сразу расцвело, она часто задышала, даже не пытаясь скрыть своё радостное волнение.

— Марина, не беги! Марина, убьёшься! — кричала она дочери, а сама едва сдерживалась, чтобы тоже не побежать навстречу.

Она совсем не заметила, какое выражение было у Валентины: лишь мельком взглянув на её, как всегда, красивое лицо, она вся обратилась к Андрею. Она видела только его, как он спрыгивал торопливо с тележки, как взял на руки подбежавшую Маринку, как, подбросив её, крепко расцеловал.

— Ты приехал. Ты приехал, — твердила Маринка и гладила тёмные от загара щёки отца, прижималась к его рту своим кругленьким, в улыбчивых ямочках, лицом.

— Приехал, дочка, приехал, — говорил Андрей, радуясь её радости; это помогло ему овладеть собой, но он всё ещё не решался взглянуть в глаза Анны и не здоровался с нею, продолжая играть с Маринкой.