К тому времени Джон взялся за физические недостатки людей: карликов, слепых и калек, которых он жестоко пародировал при каждой возможности. Многие персонажи его рисунков обладали длинными шеями, одной ногой — или тремя — или двумя головами. На одном из знаменитых рисунков Джона изображен слепой человек, которого слепая собака (оба в черных очках) ведет мимо знака «автобусная остановка», под которым автор коряво написал слово «почему?».

Среди наших одноклассников спрос на его литературные опусы был настолько сенсационным, что Джон составил список очередности. Даже после неизбежной конфискации журнала он продолжал привлекать к себе интерес читателей; один из учителей рассказал по секрету, что эта тетрадь циркулировала по учительской и что некоторые из его коллег с более широкими взглядами были очень впечатлены талантом и воображением Джона. Однако, ряд других учителей не разделял их восторгов. Первая «книга» Джона так и не была возвращена ему до самого конца 60-х, пока какой-то школьник Куари Бэнк где-то не откопал ее и не отправил автору. Возможно, сейчас она хранится у Йоко.

Отрицательное отношение к Куари Бэнк проявилось у Джона даже в его интервью 15 лет спустя. «Разве никто не видел, — риторически спрашивал он, — что в школе я был умнее других? Что сами учителя тоже глупы? Что вся их информация была мне просто не нужна? В школе я был ох…нно одинок…»

«Хотя бы пара учителей могла бы поддержать мое стремление делать то-то или то-то, рисовать или писать картины. Но вместо этого они пытались вылепить из меня какого-то ё…го дантиста или учителя… Я не стал чем-то после успеха БИТЛЗ, или когда вы там обо мне услышали, я был таким всю свою жизнь.»

В начале второго года учебы в Куари Бэнк состоялась еще одна наша стычка, чуть не оказавшаяся последней. Это произошло во время лабораторных занятий, на которых мы с еще четырьмя ребятами сидели за одним из длинных столов, уставленных разными сосудами и бунзеновскими горелками. Я тогда только-только завязал свою первую романтическую дружбу и с гордостью показал Леннону цветную фотографию юной леди, с которой подружился. Краснея, как рак, я видел, что Джон изучает портрет и тут же пожалел, что доверился ему, заметив, как его губы искривляются в циничной усмешке.

Мои наихудшие опасения подтвердились, когда он, не раздумывая, передал этот бесценный фотоснимок моему заклятому врагу — мальчику по имени Билл Смит. «Это подружка Пита, — сказал Джон. — Как ты ее находишь, Билл?»

Пока я корчился от стыда на своем стуле, Билл Смит покосился на портрет и издал непристойный возглас разочарования, от которого Джон разразился сиплым смехом, и это окончательно вывело меня из себя. Дело было даже не в Билле, хотя мы и были смертельными врагами, а в том, что Джон предал мое огромное доверие, которое я оказал ему, показав первому из людей эту фотографию. Я уже почти решился вылить на него бутылку кислоты. «Ё… ган…, Леннон!» — заорал я и сбросил его со стула.

Учебники и бунзеновские горелки полетели в разные стороны, а мы, яростно пинаясь и дерясь, упали на пол. «Эй, кончай, Пит! — закричал вдруг Джон. — Ты что, шуток не понимаешь?»

Тут до меня дошло, что он больше не отвечает на мои удары, а лихорадочно ощупывает пол лаборатории. «Мои очки, Пит! — с трудом произнес он, — ты не видел мои очки?»

Заметив лежавшие неподалеку очки, я занес над ними ногу, словно собираясь растоптать их. «Вот они, Джон», — произнес я, драматически опуская к полу свой ботинок.

«Нет, Пит, не делай этого! — завизжал он. — Пожалуйста, Пит, не надо!»

Я «неумолимо» опустил ногу в нескольких сантиметрах от очков. Лицо Джона побелело от ужаса.

«На, забирай, пидор четырехглазый, — сказал я, возвращая ему невредимые очки. — Будешь знать как обси… мою подругу.» В этот момент подоспел преподаватель и за волосы протащил нас через всю лабораторию, после чего заставил принести взаимные извинения и пожать друг другу руки.

И все же я был настолько возмущен, что около двух недель избегал общества Джона и завел дружбу с нашим одноклассником Дэвидом Джонсом. Как-то днем Дэвид вышел из моего дома и обнаружил, что велосипед угнали. Когда он в полном унынии пошел домой пешком, из кустов материализовался Джон с широкой улыбкой на лице, волокущий за собой пропавший велосипед. Эта картина показалась мне настолько забавной, что я тут же простил ему его предательство.

Несколько лет спустя Джон признался, что все те дни испытывал жгучую ревность. «Я жутко переср…, когда после нашей драки в лаборатории ты начал играть с Дэвидом Джонсом. Я думал, что на этот раз зашел с тобой слишком далеко и потерял тебя навсегда.»

Во всяком случае, я не стал крошить его очки: это было бы по-настоящему жестоким и ненужным наказанием. Не видящий без них ничего даже в двух метрах, Джон считал их своей самой ценной вещью. После нескольких лет упрашиваний его тетушка выписала ему приличные очки в черной оправе, уничтожение которых вызвало бы не только гнев Мими, но и вынудило бы Джона вернуться к ненавистным очкам образца «National Helth».

Но даже после приобретения по рецепту дорогих очков в нормальной оправе Джон по-прежнему очень комплексовал из-за них и одевал только в совершенно необходимых случаях. Если, например, никого из нас рядом не было и он не мог прочесть надписи на автобусном указателе, он скорее согласился бы подойти к нему вплотную, чем одеть свои очки или (не дай Бог!) спрашивать у прохожих, как проехать.

Наши местные громилы и хулиганы иногда возмущались тем, как Джон обычно смотрел на лица окружающих. Джимми Тарбак, ныне знаменитый британский комедийный актер, а тогда — знаменитая гроза Вултона, однажды подошел к нам, когда мы шатались по Пенни-Лэйн.

«Что ты на меня щуришься, Леннон?» — спросил он угрожающим тоном.

Когда Джон, по обыкновению, решил проигнорировать эту провокацию, Джимми Тарбак, здоровый рослый парень ухватил школьный галстук Джона и стал его душить. «Слушай, Джимми, — вмешался я, — этот несчастный пидор ни х… не видит. Когда он на что-то смотрит без очков, ему приходится прищуриваться, чтобы увидеть чуть получше».

«Это правда, Леннон?»

«Да, правда», — пробормотал Джон, неохотно извлекая из кармана очки в оправе. Проверив наше утверждение, Джимми Тарбак оставил в покое галстук Джона и пошел своей дорогой.

«Ё… ужас, чуть не влипли! — буркнул Джон. — Если бы Джимми затеял драку, нам бы не поздоровилось.»

Позднее, когда Джимми Тарбак и Джон Леннон стали знаменитостями, они встретились на какой-то вечеринке. «Теперь это отличный парень, — сообщил мне Джон впоследствии. — Он, наверное, и не помнит меня, когда мы были детьми.»

Помимо очков, самой большой ценностью Джона был его велосипед фирмы «Рэлей Лентон». Тогда мы ухаживали за своими велосипедами с таким же рвением, как сейчас большинство подростков заботится о первой машине. Они давали нам определенную свободу и мобильность и, как ни парадоксально, служили транспортным средством до школы и обратно.

Обычно мы с Джоном каждый будний день встречались около 8 утра на углу Вэйл-роуд и Менлав-авеню и дальше две мили до школы ехали вместе. Но как-то утром, из-за моей неизлечимой способности опаздывать, которая могла вывести из равновесия даже Джона, ему пришлось уехать, не дожидаясь меня. Мчась на всей скорости, я наконец увидел, как он медленно едет по Менлав-авеню, склонив голову над рулем. Как это часто бывало, если он не общался с кем-то, его мысли витали где-то в облаках.

Поскольку Менлав-авеню имела одностороннее движение, обычно Джону не было нужды уделять дороге свое «потустороннее» внимание (в любом случае, без очков он ничего бы не увидел). Но именно в то утро кто-то нелегально припарковал свою машину прямо на этой узкой улочке.

«Джон! Джон!» — закричал я, на секунду опоздав пробудить его от грез. Врезавшись прямо в припаркованный автомобиль, он катапультировался из велосипеда и перелетел через машину. Однако, продемонстрировав виртуозную, кошачью координацию движений, Джон сумел приземлиться посреди дороги точно на ноги.