Вдохновившись этой новой идеей, Лазик поручил мне создать шедевр на три колонки на тему «Весна — Любовь — Спорт».

Решил я его в стиле соцреализма: на фоне цветущего миндального дерева примерно в центре была помещена красивая, улыбающаяся девица в трусах и майке, с диском в правой руке. Левым плечом она несколько заслоняла стоящего чуть позади парня с копьем в левой руке. На заднем плане — цепочкой бегущие ребята.

Я положил на стол Лазику свой шедевр.

— Вот, оказывается, умеете, когда постараетесь! — рассматривая с удовлетворением воплощение своей идеи, сказал обычно не щедрый на похвалы Лазик.

На следующий день на летучке с досадой я не обнаружил свой фотомонтаж на газетной полосе, и спросил:

— В чем дело, Лазарь Андреевич! Где же весна, любовь и спорт?

— Снял новый редактор, — разводя руками, ответил Лазик.

— Почему Вы убрали из номера мое фото? — обратился я к главному.

Тот, несколько смутившись, ответил вопросом на вопрос:

— А где у парня правая рука?

В недоумении, я ответил:

— Как где? Рука заслонена. Не думаете же Вы, что я заснял однорукого инвалида?

— Да нет, я так не думаю. Наоборот. Я полагаю, что было бы гораздо лучше, если он действительно был бы одноруким. По крайней мере, было бы все ясно!

Боже мой! Только тут я осознал, какого мудреца нам сплавили из ЦК комсомола. В воспаленном мозгу главного редактора комсомольская борьба за чистоту нравов переплавилась в бдительность евнуха из восточного гарема.

Стало ясно, что дальнейшая работа с новым редактором — это постоянные дурацкие разбирательства и выяснения отношений. Такая перспектива меня не прельщала, и я ушел из газеты.

Впоследствии, в течение многих лет, встречаясь с моими бывшими сослуживцами-друзьями, одной из постоянных тем воспоминаний о нашей совместной работе был знаменитый диалог о шкодливой руке.

Пока я совершал свои фотокорреспондентские подвиги, незаметно пролетели три аспирантских года, и из-за отсутствия штатов в Институте физической культуры в 1948-ом я поступил в Научно-исследовательский институт того же профиля на должность старшего научного сотрудника.

Институт был крошечный — занимал всего три комнаты. Одну разгородили на три части: кабинет директора, его зама и канцелярии с одной-единственной секретаршей-машинисткой, вторая комната была общая — для всех сотрудников, в третьей помещалась библиотека.

Всего сотрудников института, включая завхоза, было человек пятнадцать. С момента организации этого учреждения прошло более пятидесяти лет. Однако никаких научных трудов и рекомендаций, которые какой-нибудь тренер мог бы использовать для подготовки спортсменов или для развития массовой физкультуры, этот институт так и не дал, как, впрочем, и многие подобные научные учреждения. Не раз ставился вопрос о ликвидации института, но по закону Паркинсона Грузинский НИИФК продолжает функционировать, постепенно увеличивая штат.

Только недавно получившая независимость Грузия разогнала этих бездельников.

В послевоенные годы это учреждение было нечто вроде клуба, где мы беседовали, спорили, играли в шахматы, в пинг-понг, писали отчеты о «научной» деятельности. Впрочем, там мне удалось завершить свою диссертацию, которую мои ироничные друзья называли «Метание гранат из яра в гору». Для характеристики нашей научной деятельности приведу сочиненные мной стихи-дразнилки:

В этой строфе отражена жгучая зависть сотрудников по поводу пайка, который получила «экспедиция» в то голодное время…

Впрочем, остатки безналичного кредита, которые висели на счетах нашего института, по статье «приобретение инвентаря», в конце каждого года лихорадочно тратились на всякую ерунду, поскольку спортивный инвентарь в магазинах тогда не продавался. Иначе на будущий год урезали бы бюджетные ассигнования. В результате этих декабрьских закупок и без того узкий коридор института был загроможден нераспакованными ящиками. И чего только в них не было. Здесь стояло даже гинекологическое кресло. На столе у директора был постоянно включенный в сеть катодный осциллограф с множеством тумблеров, при переключении которых на круглом экране можно было в разных масштабах наблюдать только синусоиду переменного тока.

Наш директор — Георгий Багратович Чикваидзе (я дал ему прозвище ГБЧ) был в прошлом известный спортсмен, рекордсмен мира в рывке штанги (впрочем, рекорд был установлен без соответствующих судей и еще в то время, когда наша страна не выходила на мировую спортивную арену). В молодости он был чрезвычайно деятельным человеком — с его именем было связано зарождение в Грузии французской борьбы, за что ему было присвоено звание «Заслуженного мастера спорта СССР». В начале свой чиновничьей карьеры он был назначен заместителем председателя республиканского комитета по делам физической культуры и спорта. Однако шли годы, и комсомольские вожаки, выходившие в тираж по возрасту, считали себя специалистами в спортивных делах (кто же в детстве не пинал ногами мячей?). Они-то и вышибли нашего ГБЧ из Спорткомитета, и таким образом он оказался в тихой заводи НИИФКа.

Откровенно говоря, у ГБЧ действительно не было навыка аппаратной работы. Он не умел нагло давать ценные указания, терял нужные бумажки, любил порассуждать на отвлеченные темы, был по-интеллигентски нерешителен. Одним словом, в Спорткомитете он был явно не на своем месте. Будучи разумным и справедливым человеком, ГБЧ понимал, что еще менее приспособлен он и к научной работе, а тем более к руководству ею. В связи с чем у него развился комплекс неполноценности, который изменил и внешний его облик. Человек маленького роста, он еще уменьшился, ужался и всем своим видом — конфигурацией головы, сморщенной шеей, маленькими глубоко запавшими глазами, вкупе с нерешительностью и боязливостью, стал походить на черепаху.