Попытка Кавама эс-Салтане заставить СССР вывести свои войска из Ирана до 2 марта не увенчались успехом. 2 марта он все еще оставался в Москве, а советские войска — в северных районах Ирана. Меморандум Садчикова от 28 февраля способствовал не прогрессу, а регрессу ситуации. Однако несмотря на резкие заявления Советский Союз, чтобы успокоить международное общественное мнение, сделал маленький шажок навстречу требованиям Тегерана: вечером 1 марта Московское радио объявило о решении правительства вывести войска из Мешхеда, Шахруда и Семнана. Одновременно ТАСС заявил, что советские войска в других районах Ирана останутся до выяснения положения[615].

Ознакомившись с этой информацией, Кавам 3 марта послал Молотову резкую ноту протеста, в которой говорилось: «Согласно тройственному договору, заключенному в Тегеране 29 января 1942 года между Ираном, СССР и Великобританией, вывод войск из Ирана до 2 марта 1946 года является обязательным и не подлежащим обсуждению. В соответствии с документом в указанный срок английские войска полностью выведены из Ирана. Поэтому оставление части советских войск в некоторых районах Ирана ни в коей мере не согласуется с вышеуказанным договором и противоречит неоднократным заявлениям советского правительства о безоговорочном согласии советского правительства со всеми положениями договора. Кроме того, решение советского правительства противоречит Основному Закону Ирана, а также существующим договорным отношениям между двумя государствами.

«Принимая во внимание изложенное, я вынужден, к сожалению, от имени моего правительства выразить протест по поводу решения советского правительства и прошу вас дать соответствующее распоряжение о немедленном выводе всех советских войск из всех районов Ирана», — заключает Кавам[616].

Через день после вручения этой ноты, Кавам выступил с новым меморандумом, в котором уверял, что советское правительство неправильно поняло его отношение к созданию ирано-советского смешанного общества. Он писал, что и во время переговоров ставилось условие: если советское правительство пойдет на немедленный вывод войск, то по возвращении в Тегеран у него будет достаточно времени, чтобы согласовать все условия создания этого общества и получить согласие парламента[617]. Право предоставления концессий является суверенным правом независимого государства, требующим утверждения парламента. Если в течение полувека, еще до конституционного режима в Иране, при тогдашних условиях и предоставлялись какие-либо концессии, то это не повод считать, что сегодня СССР поставлен в дискриминируемое положение.

Что же касается азербайджанского вопроса, то Кавам вновь повторил свои старые мысли: «…Я искренне намерен осуществить все реформы, которые пожелает население этой провинции, если только они не противоречат законам страны. Однако необходимо, чтобы при моральной поддержке советского правительства эти реформы были бы осуществлены без внутренних беспорядков, в атмосфере мира и порядка».

Официальной реакции Москвы на заявление Кавама не последовало. Но из проекта ответа иранскому правительству на его протест от 3 марта и дополнений к советским меморандумам от 25 и 28 февраля следовало, что основанием для возможного соглашения советское правительство считало: стабилизацию положения в Иранском Азербайджане посредством переговоров Тегерана с азербайджанскими лидерами, изменение отношения иранских властей к СССР и решение вопроса о «северной» иранской нефти[618]. Естественно, что возможные в случае вывода советских войск вооруженные столкновения в Иранском Азербайджане между отрядами народного ополчения и подразделениями иранской армии, а также остававшаяся без должной охраны граница Ирана с Турцией — ее охраняли советские войска — тревожили Москву. Тем не менее, учитывая всю сложность мотивов советского руководства, нельзя не признать тот факт, что затягивание сроков вывода советских войск с территории Северного Ирана использовалось также в целях давления на иранское правительство.

Таким образом, и в меморандуме от 4 марта Кавам упорно настаивал на скорейшем выводе советских войск из Ирана. Говоря об упомянутых Советами заявлениях Самсама ос-Салтане и ноте Мошавера ол-Мамалек, Кавам утверждал, что «эти государственные деятели боролись против политики русского царизма в отношении Ирана. И эти документы, актуальные 27 лет назад, сегодня не могут служить основанием для присутствия советских войск в Иране»[619].

4 марта Кавам имел беседу с Временным поверенным в делах США в Москве Дж. Кеннаном. Позже Кеннан докладывал госсекретарю США, что Кавам попал в сложное положение, т. к. в Москве он не встретил взаимопонимания. Кавам сказал Кеннану, что вечером в последний раз встретится со Сталиным, а завтра постарается вернуться в Тегеран и пожаловался на грубость Сталина. Он поставил Кеннана в известность, что направил ноту протеста в Наркоминдел по поводу задержки Советской Армии в Иране, и спросил о возможных действиях США по этому поводу. Кеннан ознакомился с копией этой ноты. Кавама интересовало, на какие действия США Иран может рассчитывать в случае недостижения соглашения с русскими. Кеннан ответил, что США серьезно относятся к своим обязанностям члена ООН. Если этот вопрос будет вновь поднят Ираном или другой страной перед Советом Безопасности, то Соединенные Штаты пойдут до конца в деле решения этой проблемы в соответствии с Уставом ООН. В то же время Кеннан выразил уверенность, что в последней беседе позиция Сталина изменится в благоприятную сторону, и в этом случае он просил Кавама информировать его. Но Кавам был настроен пессимистично и считал излишним далее оставаться в Москве[620].

5 марта премьер-министр Ирана вручил наркому иностранных дел СССР еще две ноты. В них сообщалось об активизации Советов в Гиляне и выражалось беспокойство по этому поводу. Кавам никак не мог объяснить тот факт, что накануне ожидавшейся эвакуации советских войск из Ирана из Баку в направлении Бендершаха направляется корабль с военнослужащими[621]. Это были последние документы московских переговоров.

В тот же день посол Ирана в Вашингтоне Гусейн Ала поставил в известность об этих нотах Бирнса и попросил оказать содействие в деле вывода советских войск.

Переговоры в целом прошли безрезультатно. Ни по одному вопросу не было достигнуто соглашение. Новый премьер, избранный при содействии Советского Союза, вынужден был возвращаться ни с чем. Но в последний момент луч надежды сверкнул, и обнадежил Кавама лично Сталин.

В тот день вечером Сталин дал прием в честь иранской делегации, на котором Кавам пожаловался генералиссимусу на то, что переговоры с Молотовым завершились безрезультатно. На это Сталин, усмехнувшись, сказал: «Теперь ты хорошо понимаешь мое положение. Меня считают очень жестким человеком, но Молотов в нашей группе самый жесткий. Конечно, я постараюсь быть посредником между вами. Уверен, что мой посол, прибыв в Тегеран, принесет вам несколько хороших вестей»[622]. Эти слова Сталина вселили надежду в Кавама, и, действительно, вскоре его упования отчасти реализовались. Так, редактор газеты «Иране Ма» Джахангир Тафаззули по поводу приема у Сталина писал: «До выезда из Москвы в Иран глава нашей делегации Кавам сообщил нам, что генералиссимус Сталин приглашает нас на прием к себе в Кремль. Мы начали вести подготовку к этой встрече. В 5 часов вечера 5 марта из иранского посольства в Москве отправились в Кремль к Сталину. На территории Кремля на каждом шагу нас дружественно встречали и приветствовали русские офицеры. Все собрались в зале, где должен происходить прием. Через некоторое время в зал вошли Сталин, Молотов, Микоян и другие. Генералиссимус Сталин приветствовал нашу делегацию и своих соратников. Иранская делегация увидела в нем совершенно спокойного и благородного человека. Самым характерным в его поведении было то, что Сталин обращался со своими маршалами, как отец, и, одновременно, как товарищ». Газета «Иране Ма» детально описала весь прием, отмечая, что Сталин и Кавам несколько раз разговаривали тет-а-тет, а также передала разговоры членов иранской делегации с начальником Генштаба Советской Армии Алексеем Антоновым, с маршалом Семеном Буденным и другими[623]. На приеме, данном И. Сталиным в честь Кавама 5 марта, А. Вышинский имел беседу с членами иранской делегации Дорри и Шафагом. Об этом он письменно сообщил В.Молотову, отметив, что Шафаг сожалеет о безрезультатности московских переговоров, но выступает против предоставления автономии Иранскому Азербайджану. Он считает, что это нарушит территориальную целостность страны и нанесет ей экономический ущерб. Вышинский писал, что он возразил Шафагу, и в качестве примера привел Советский Союз, в котором национальные республики пользуются широкими правами, а СССР от этого не становится слабее, а только крепнет[624].