С Марией Воллесен простился за руку:

— Ну, всего хорошего, милая фру, извините, что побеспокоил... Ты можешь мне сейчас же отдать и документы на машину, — обратился он к Йенсу.

Они вместе вышли.

Когда Йенс Воруп вернулся и хотел пройти в свой кабинет, Мария остановила его; ей было не совсем понятно, что же произошло.

— Ты у него занимал деньги? — спросила она.

— Да, я совсем забыл! Неприятная история... — Йенс охотно прервал бы на этом свои объяснения, но Мария последовала за ним в кабинет.

— Выходит, у нас теперь нет машины? Так, что ли? — проговорила она.

— Суть не в этом! Я еще удачно от него отделался: никогда он на ней не вернет своих денег!

— Ну, а еще, что он еще говорил, Йенс? Что под этим кроется? Я боюсь его!

— Просто зависть разобрала, ничего больше и не кроется. Нет, тебе его бояться совершенно нечего, он добрый малый.

Да, наверно добрый, если все дело обстоит так, как он говорил. Самой машины, которой они теперь лишились, ей не жалко, хотя вышло это довольно-таки странно. И она вообще не против, если Воллесен окажется прав и крестьяне скоро опять будут жить, как полагается крестьянам. Пустой стала жизнь, с тех пор как началось все это новое! День шел за днем, не принеся никакого удовлетворения; и радости были уже не радостями, миновали — словно и не было их. Ничему не давали спокойно созреть — ни мыслям, ни плодам; отчаянная спешка и жадность заставляли снимать все плоды зелеными. Лишь бы скорее кончилась война!

Или хотя бы жизнь в стране стала опять нормальной!

XIV

В Дании снова наступила весна. Однако многие из тех, кто ждал ее с бьющимся сердцем и тревогой в крови, кто не мог спать по ночам от волнения, теперь едва замечали ее приход. Например, Йенс Воруп в этом году еще небрежнее, чем в прошлые годы, подготовил свою землю к весне; казалось, Хутор на Ключах и его хозяин все больше отдаляются друг от друга. Йенс Воруп стал очень беспокойным, то висел на телефоне, то внезапно мчался в банк, а потом еще куда-то.

Но тут вмешалась Мария. «Довольно! — решила она. — Хватит такой жизни!» Она помнила слова Воллесена и считала, что давно пора крестьянину снова стать крестьянином.

Во всяком случае, их хутор должен сделаться опять настоящей крестьянской усадьбой, пусть даже Марии самой придется для этого работать. Рабочую силу теперь можно было достать, и Мария наняла работников и поденщиков. Большое счастье, что удалось снова нанять их прежнего старшего работника, который служил у них до войны и хорошо знал их хозяйство, — он вернулся с разработки торфа и сам опять попросился к ним. Он мог почти во всем заменить Йенса Ворупа, настолько глубоко проникся его планами и усвоил его методы ведения сельского хозяйства.

От самого Йенса Ворупа ждать было нечего, он прямо помешался на своем акционерном обществе, и когда нужно было, его почти никогда не оказывалось под рукой. И вот Мария с помощью старшего работника стала сама вести все хозяйство хутора, а когда ей приходилось уж очень трудно, она обращалась к старику Эббе. В первый раз ей было нелегко пойти к нему; но отец ведь знал все поля вдоль и поперек — когда какое готово для обработки, и как с ним нужно обращаться, и как взять от него самое лучшее, что оно может дать.

Однажды, когда Йенс был дома, Мария серьезно поговорила с ним. И он поклялся ей во имя всего для него святого, что займется ликвидацией всех своих предприятий, которые сейчас на ходу. Он хотел сохранить за собой лишь руководство акционерным обществом — ведь это его любимое детище.

— Да я и так уже свертываюсь, мать, — ласково сказал он. — Но тут торопиться нельзя, иначе наверняка потеряешь. Если люди увидят, что ты продаешь по необходимости, они всегда сбавят цену.

Мария заметила, что в муже появилась какая-то кротость, что-то таксе, чего раньше никогда не чувствовалось. С тех пор как у них побывал Воллесен, Йенс уже больше не важничал. «Может быть, его дела идут не так уж гладко?» — думала она, но его уже ни о чем не расспрашивала; его предприятия перестали интересовать ее.

Однажды Йенс спросил Марию, как она отнесется к тому, чтобы продать его любимых лошадей и купить вместо них автомобиль? Ведь автомобиль гораздо практичнее — и едешь быстрее и, главное, обходится дешевле. Мария несколько удивилась, но против самой покупки не возражала. Однако время шло, а автомобиля вое не было, и тогда она заподозрила, что муж продал своих любимых лошадей, чтобы раздобыть денег.

Постепенно она убедилась, что есть в его жизни одно обстоятельство, которого он боится; и это каким-то образом связано с Андерсом Нэррегором, — уж слишком часто Йенс заводил разговор о бывшем депутате.

Предположение Йенса Ворупа относительно болезни Нэррегора оказалось правильным. Случайно — хотя иные утверждали, что это отнюдь не было случайностью, но что это . дело рук его политических противников, — в номере, который занимал Нэррегор в гостинице, было обнаружено около двадцати старых и новых дождевых зонтиков — урожай, собранный им за два месяца, пока продолжалась сессия ригсдага. За год он, вероятно, наворовал несколько сот зонтов/ И самое постыдное то, что он не пощадил даже собственности своих партийных единомышленников.

Поэтому его партия оставила его на произвол судьбы. Устроили так, чтобы он мог исчезнуть без шума. Сначала он-де должен быть взят под наблюдение в нервную клинику, через некоторое время ему разрешили вернуться домой и играть роль выздоравливающего, и, наконец, третьей ступенькой его ликвидации, как выразился Йенс Воруп, было заявление, что он по состоянию здоровья вернуться в ригсдаг не сможет.

Ни для кого не было тайной, что в преемники ему прочат Йенса Ворупа. Здесь, в родной округе, об этом скоро заговорили все, и Андерс Нэррегор вынужден был констатировать, что о причинах его ухода знают даже дети. То, что он находился в нервной клинике, ничего не меняло. Конечно, господа могут лечь в нервную клинику, коли они на руку нечисты и не хотят, чтобы их признали просто ворами. Но куда девать Андерса Нэррегора, оказавшегося клептоманом? И слово-то это не выговоришь! Ведь он простой крестьянин, хоть и нанимал для разъездов коляску, а теперь приходится ему опять привыкать к тому, что и люди в нем видят только крестьянина. Тот факт, что он заботился о своей выгоде, очень многие в Эстер-Вестере вполне понимали. Одно было непонятно: в такое время, когда, кажется, все само тебе в руки идет, только бери, — он не нашел ничего получше старых зонтиков!

Вот Йенс Воруп — тот понял, что к чему, и действовал совсем иначе! И Андерс Нэррегор теперь ходит чуть не в преступниках, бесится, злится, и бунтует, а Йенс Воруп сразу взял верный курс: все, до чего он ни коснется, превращается в золото или в почести! Поэтому не удивительно, что Андерс Нэррегор глаз не спускает с Йенса Ворупа, который выдавал себя за его друга, а за спиной строил козни и дал согласие баллотироваться вместо него. И нельзя требовать, чтобы Андерс Нэррегор испытывал к Йенсу Ворупу нежные чувства. Каждому ясно, отчего он выкрикивает всякие угрозы: «Подождите, кое-кто еще будет пойман с поличным!» Странно только, почему на Йенса Ворупа это так подействовало, что он даже как будто стал бояться Нэррегора...

Однажды в рабочей газете, выходившей в Фьордбю, появилась статья под заголовком «Придворные живодеры». Ничьи имена названы не были, но статью можно было рассматривать как предостережение местным деятелям. На Хуторе на Ключах этой газеты не выписывали, но редакция послала Йенсу Ворупу соответствующий номер бандеролью. В этой статье тоже имелись определенные намеки, и Мария прочла ее со смешанным чувством. В обед ей позвонил Йенс Воруп; он спросил ее, не стряслось ли чего-нибудь.

— Нет, решительно ничего! — с удивлением ответила Мария. — Но если ты чего-нибудь ждешь, то, мне кажется, тебе нужно поскорее вернуться домой, а не оставлять жену в беде...

Йенс Воруп ответил, что приедет в Фьордбю вечерним поездом и около семи будет дома.