Карен, проходя мимо девушек, молча сделала им знак, чтобы они не тревожили хозяйку. Но все-таки странно, что и в такой день хозяйка тоже о чем-то грезит, а не радуется вместе со всеми таким необыкновенным событиям в доме.

Мария Воруп была красивая женщина, высокая и стройная, энергичная и в то же время кроткая. Еще красивей она казалась, когда глаза ее, вот как сейчас, словно видели свою мечту, недоступную ни для кого другого, когда она, по словам Карен, уносилась в волшебное царство. В эти минуты Мария Воруп казалась как бы существом с другой планеты. На гладких черных волосах, обрамлявших светлый лоб и причесанных на прямой пробор, она всегда носила серебряный обруч; ворот платья был застегнут брошью в форме старинного щита, а на поясе висела тяжелая связка ключей. Именно такой рисовалась ей Фрейя, древняя северная богиня, в образ которой она влюбилась еще школьницей.

Для замужней женщины, хозяйки, у которой было на руках и обширное хозяйство и дети, она слишком часто бродила с отсутствующим видом. Взгляд ее становился ищущим, скользил мимо реальных вещей, витая где-то вне их или не доходя до них; глядя на нее в такие минуты, думалось, что она видит незримое. Но стоило заговорить с ней, и все существо ее точно возвращалось из полета и медленно спускалось на землю. А ступив на землю и словно сложив крылья, она умела прекрасно справляться с действительностью; и хозяин Хутора на Ключах мог с полным правом сказать, что жена его умная и дельная женщина, которой он гордится.

На этот раз она, как голубь-турман, кувырком спустилась на землю: в кухне со звоном грохнулось на пол несколько тарелок, и Мария Воруп, вскрикнув, проснулась. Она рассмеялась и вся обратилась к живой действительности! Она никого не выбранила за тарелки, а, наоборот, еще даже пошутила на этот счет; казалось, она прямо-таки рада, что Эльза разбила тарелки.

У нее и в самом деле были все основания гордиться и радоваться. На хутор довольно часто приезжали разные люди — нередко издалека — знакомиться с хозяйством ее мужа; здесь уже бывали посетители из Швеции, из Норвегии. Но гости из такой далекой страны, как Россия, — это уж что-то совсем необыкновенное! Хотя и знаешь по карте, где эта Россия расположена, но кажется, будто она находится за тридевять земель, в другом полушарии! Работники и работницы понимали, конечно, что их хозяин не так уж знаменит, чтобы о нем знали во всем мире; но разве не замечательно, что министерство и Общество содействия сельскому хозяйству направляют сюда иностранцев, желающих изучить сельское хозяйство Дании? Здесь есть чем гордиться! Именно в то мгновение, когда раздался звон бьющихся тарелок, эта мысль блеснула в голове Марии Воруп; она появилась и зазвучала, как песня, и Мария невольно стала что-то тихо мурлыкать. Хорошо, если б отец, нередко сурово критикующий их хозяйство, на минутку заглянул к ним сейчас.

В это время года, когда все занесено снегом, на полях трудно что-либо увидеть, и поэтому гости больше всего осматривали постройки, где содержался скот. Да, гостей главным образом интересовало животноводство, а конюшни, коровники и свинарники Йенса Ворупа не стыдно было показать. Гости всё осмотрели и, оживленно разговаривая, шли по двору; в своих длинных шубах и черных каракулевых шапках они и в самом деле казались какими-то особенными людьми. Это были русские помещики — целых восемь человек; в качестве переводчика их сопровождал профессор из Сельскохозяйственного института. Вот гости остановились посреди двора и, сильно размахивая руками, принялись тараторить безумолку: русски, дуски, пилатцки! Ох, какой невозможно быстрый язык! Тарабарщина какая-то! Девушек до того душил смех, что они боялись нос высунуть во двор; Марии Воруп пришлось самой выйти и сказать, что на столе стынут бифштексы с глазуньей. Иностранцы сняли шапки, низко поклонились и вошли в дом.

В людской работники и работницы сидели за ужином; они молча жевали, прислушиваясь к голосам, доносившимся из столовой.

— Русски, дуски, — нарушила торжественную тишину Карен; на ее круглом молодом лице расцвели смешливые ямочки. Старший скотник погрозил ей ножом: ну что за девка, никогда не помолчит!

Старый поденщик Сэрен Йепсен решительно встал и, в одних носках, неслышно ступая, подкрался к дверям столовой; делая знаки своим товарищам, чтобы они помалкивали, — хотя все сидели не дыша от благоговения, — он приложил ухо к дверной щелке.

— Ах, чорт! Так я и думал, — сказал он приглушенно, возвращаясь на свое место за столом. — Это такой же русский язык, как я граф! Да они же говорят по-немецки! — Ведь в 1864 году он был в австрийском плену, значит кто-кто, а уж он-то разобраться умеет!

Но Карен это нисколько не убедило.

— Это же русские, сама хозяйка сказала, — самоуверенно заявила она. — Значит, ясно — они говорят по-русски.

— Ну и что ж, что русские! — Сэрен Йепсен громко рассмеялся над такой невероятной наивностью. — Русские, да будет тебе известно, говорят на всех языках! Понятно? В бытность мою в плену про них толковали, якобы они рождаются с десятью языками во рту, — оттого они и говорят на всех десяти языках мира.

— Да ведь на свете, насколько нам известно, есть больше десяти языков, — выпалила Карен.

— Так! Ты, значит, наверняка это знаешь? Ну конечно, если прибавить твой детский лепет, тогда, может, будет не десять, а одиннадцать. Впрочем, мы можем сейчас посчитать. — Он стал загибать пальцы: — Арабский, мессопотамский, французский, русский, немецкий! — И, помолчав, продолжал: — Еще английский, и этот... забыл, как он называется, на котором в Америке говорят. Вот тебе восемь. Потом для шведов один язык и... погоди-ка, я еще один вспомнил!.. Там, на севере, в Гренландии, у них тоже свой язык, — вот тебе десять! На каждый палец по языку!

Сэрен Йепсен вытер со лба пот и воинственно оглядел всех.

Старший скотник благодушно молчал, но маленькая Карен и не думала сдаваться.

— Значит, по-твоему, датский язык не в счет? Или это не язык вовсе? — спросила она с ироническим смешком.

Старый поденщик засопел от возмущения.

— Господи спаси! Стыда в тебе, дочка, нет, что ли? Датский ведь наш любимый родной язык! Кто же спорит! Ну, скажу тебе, и дерзкой же ты стала, как поучилась в школе. Придется, видно, подрезать тебе язычок!

Вошла Мария Воруп и попросила, чтобы они потише разговаривали. Когда она повернулась, собираясь итти назад, Арне вцепился в ее юбки: он боялся этих чужих людей, но любопытство не давало ему покоя. В столовой он спрятался за отцовский стул.

Гости пообедали и переходили теперь из комнаты в комнату, восторгаясь уютом, царившим здесь, в доме датского крестьянина. Особенно поразил их кабинет хозяина, Йенса Ворупа, его письменный стол, заваленный большими папками, в которых лежали расчеты с сельским приходом и кооперативной молочной фермой. В книжных шкафах красовалось изрядное количество книг, среди которых почетное место занимал поблескивающий золотом переплета многотомный «Справочник сельского хозяина». Вдруг один из гостей изумленно вскрикнул: он обнаружил книгу Л. Толстого «Смысл жизни». Йенс Воруп скромно и вместе с тем гордо показал ему также «Анну Каренину» и «В чем моя вера?».

Профессор из Сельскохозяйственного института не успевал переводить. В заключение ему пришлось перевести речь председателя комиссии, который выражал хозяину благодарность от имени всей группы и превозносил его как представителя датских крестьян, самых просвещенных и дельных во всем мире. Йенс Воруп поблагодарил за лестное мнение, но сказал, что он маленький человек в маленькой стране и что он рад, если знакомство с ним и его хозяйством может содействовать общему благоприятному впечатлению гостей от его родины.

Русский взял на руки малыша Арне и посмотрел на него таким долгим и нежным взглядом, что материнское сердце Марии Воруп наполнилось теплой радостью. Затем гость торжественно прикоснулся к лобику ребенка и произнес что-то на своем родном языке, хотя раньше, как правильно определил Сэрен, чужаки разговаривали только по-немецки.