Председатель (ледяным тоном). Хорошо. Можете сесть… Матра!..

Матра, сняв портупею, предмет постоянных своих забот, подходит к барьеру.

Скажите, Матра, в тот момент, когда вы производили арест обвиняемого, не заметил ли вам доктор Матье, что вы ошибаетесь?

Матра молчит.

Вы слышали показания господина Матье? Я спрашиваю: когда вы производили арест Кренкебиля, не говорил ли вам господин Матье, что, по его мнению, вы ошиблись?

Матра. Ошибся?.. Ошибся?.. Дело в том, господин судья, что он меня оскорбил.

Председатель. Что же он вам сказал?

Матра. Он сказал мне: «Смерть коровам!»

Председатель (поспешно). Можете удалиться.

Пока Матра надевает свою портупею, в зале волнение и шум; на бледном лице доктора Матье грустное недоумение.

Лeмeрль (потрясая рукавами своей мантии, перекрывая шум). С полным доверием предоставляю суду дать словам свидетеля надлежащую оценку.

Шум продолжается.

Голос из публики (на фоне общего гула). Ну и наглец же этот фараон! Тебя непременно оправдают, старина Кренкебиль!

Пристав. Соблюдайте тишину!

Мало-помалу спокойствие восстанавливается.

Председатель. Эти бурные проявления чувств в высшей степени неуместны. Если они повторятся, я прикажу немедленно очистить зал… Господин Лемерль, предоставляю вам слово.

Лемерль открывает папку с бумагами.

Сколько времени вы предполагаете занять?

Лемерль. Немного. Я думаю, что показания полицейского Матра позволяют мне сильно сократить свою речь, и если суд разделяет это мнение…

Председатель (весьма сухо). Я спрашиваю — сколько времени вам потребуется?

Лeмeрль. Двадцать минут, не больше.

Председатель (нехотя соглашаясь). Ваше слово.

Лeмeрль. Господа! Я высоко ценю, уважаю и почитаю работников городской полиции. Случай, имевший место на этом заседании, как бы ни был он характерен сам по себе, не может поколебать во мне чувства симпатии к этим скромным служителям общества, которые, получая ничтожное вознаграждение, пренебрегая усталостью и подстерегающими их на каждом шагу опасностями, проявляют повседневный героизм — быть может, наиболее трудный из всех видов героизма. Это — старые солдаты, и они остаются таковыми…

Голоса (ропот в зале). Гляди-ка, он говорит в пользу фараонов!.. Защищай лучше Кренкебиля! Эй ты, бездельник!

Стража выводит одного из присутствующих.

Выводимый. Я же ничего не сказал такого… Право, ничего не сказал…

Лeмeрль (продолжает свою речь). О да! Я, разумеется, не могу не признавать тех скромных, но драгоценных услуг, которые ежедневно оказывают славному населению Парижа эти блюстители порядка. И я, господа, не посмел бы выступать перед вами в защиту Кренкебиля, если бы усматривал в нем оскорбителя старого солдата… Но обратимся к фактам. Моего подзащитного обвиняют в том, что он сказал «Смерть коровам». Я могу, ничуть не оскорбляя вашего слуха, повторить во всеуслышание название этой величавой королевы лугов, доброго и мирного создания, питающего нас молоком. Не отрицаю, что при известных обстоятельствах и в устах некоторых лиц это слово может приобретать оскорбительный характер. Здесь, господа, перед нами маленькая, но довольно любопытная проблема простонародной речи. Перелистайте словарь рыночного жаргона, и вы в нем найдете (читает): «коровяк» — ленивый, бездельник; кто валяется, как корова, вместо того чтобы работать. «Корова» — тот, кто продался полиции, сыщик. «Смерть коровам» — говорится в известной среде. Весь вопрос, однако, заключается в том, как это сказал Кренкебиль. И даже — сказал ли он это? Позвольте, господа, усомниться. Я отнюдь не подозреваю полицейского Матра в недобросовестности. Но, как мы уже говорили, на нем лежат тяжелые обязанности. Он бывает подчас усталым, измученным, переутомленным. При таких условиях он мог оказаться жертвой своего рода галлюцинации слуха. После того как он нам здесь заявил, будто бы доктор Давид Матье, кавалер ордена Почетного легиона, главный врач больницы имени Амбруаза Паре, светоч науки и человек из хорошего общества, крикнул «Смерть коровам», мы вынуждены признать, что полицейский Матра страдает навязчивыми идеями, что он — если уместно столь сильное выражение — одержим манией преследования.

Голоса в зале (многочисленные и шумные выражения одобрения). Вот это правильно! Правильно! Можешь больше не говорить, все ясно. Очень хорошо, очень хорошо.

Пристав. Соблюдайте тишину!

Председатель. Всякое проявление одобрения или неодобрения строго воспрещается, — я отдам приказание страже удалять из зала нарушителей порядка.

Мертвая тишина.

Лeмeрль. Господа! Передо мной лежит сочинение высокоавторитетного в данной области автора. Это — «Трактат о галлюцинациях» Бриера де Буамона, доктора медицины Парижского университета, кавалера ордена Почетного легиона, польского ордена «За воинскую доблесть» и т. д. Из этого трактата мы узнаем, что слуховые галлюцинации — явление весьма и весьма распространенное и что под влиянием сильного волнения, переутомления, чрезмерного умственного или физического напряжения слуховым галлюцинациям бывают подвержены люди психически совершенно здоровые. Какова же обычная, постоянная природа этих галлюцинаций? Какие слова должны были послышаться полицейскому Матра, находившемуся в том болезненном состоянии, когда возникают ложные слуховые восприятия? Об этом скажет вам доктор Бриер де Буамон. (Читает.) «В большинстве случаев возникновение таких иллюзий связано с профессиональными занятиями, с привычками, с увлечениями больных». Заметьте, господа: с профессиональными занятиями, с привычками… Таким образом, галлюцинирующий хирург услышит жалобы пациента, биржевой маклер — сообщения о курсе акций, политический деятель — бурные интерпеляции депутатов, своих коллег, постовой полицейский — крик «Смерть коровам». Нужно ли останавливаться на этом дольше?

Председатель отрицательно качает головой.

Допустим, даже, что Кренкебиль крикнул «Смерть коровам»; надо еще уяснить себе, носит ли этот возглас в его устах характер преступления. Господа! При правонарушениях бывает достаточно установить самый факт правонарушения, независимо от того, имелся или нет у правонарушителя злой умысел.

В зале слышен гул разговоров.

Но здесь речь идет об уголовном праве, строгом и точном. Преступное намерение — вот что подлежит преследованию прокурорского надзора, вот что караете вы, господа! В суде исправительной полиции намерение становится существенным элементом преступления. И перед нами встает вопрос: имелось ли в данном случае преступное намерение? Нет, господа, его не было.

Шум возрастает.

Пристав. Соблюдайте тишину.

Лeмeрль. Кренкебиль — незаконнорожденный сын уличной торговки, погибшей от разврата и пьянства. Он…

Чей-то голос. Вот-те на! Он позорит теперь. его мать!

Лeмeрль.…наследственный алкоголик… Умственно ограниченный от природы и лишенный какой бы то ни было культуры, он живет одними инстинктами. И, позвольте вам заметить, инстинкты эти, в сущности, вовсе не так уж плохи, но они грубы и примитивны. Душа его как бы заключена в непроницаемую оболочку. Он не понимает как следует ни того, что ему говорят, ни того, что говорит он сам. Слова имеют для него лишь смутный, рудиментарный смысл. Он принадлежит к тем жалким существам, которых столь мрачными красками изобразила кисть Лабрюйера[148], — к людям, которые живут и ходят так низко пригнувшись к земле, что их можно издали принять за животных. Вот он перед вами, отупевший за шестьдесят лет нищенского существования. Господа! Вы признаете, что он — невменяем. (Садится.)