Изменить стиль страницы

Гиппий

Святой отец, сам бог с тобою здесь! Но что я?
Ты сам, быть может, бог. О, счастие какое!

Гермий

Да, их соединить пора уж наконец.
И верно, хорошо ты это сделал, жрец!
Пусть будет из быков заколот самый лучший;
С двенадцати столов вино струей текучей
Польется; пастухов с округи соберу
И виноградарей на свадебном пиру…

Дафна

Готовьте же ваш пир, но только похоронный!
Из сети не уйти, создателем сплетенной.
О, как жестоко ты мне протянул, старик,
И жизнь и счастие в последний этот миг!

Гиппий

О Дафна милая, что шепчешь ты страдая?
В моей руке твоя совсем как ледяная!

Дафна

Готовьте мирру вы и саван для меня!
Так ты подумал, друг, — тебе не изменя,
Я матери своей и богу изменила
И, полюбив тебя, осталась жить, мой милый?
Пришла я потому, что умереть должна,
И весь мой дар тебе — лишь смерть моя одна.
Про яды слышал ты, что варятся ночами
И фессалийскими настоены цветами?
Я в чаше бледного отведала питья,
И стынет кровь моя, и умираю я.

Гиппий

О горе, о тоска! Венок цветущий, падай!

Дафна

Что я свершила, то свершилось. Так и надо.
Любви могущество по мне познайте вы,
Запомнив все, что здесь вы видели, увы!
Пускай же матерей моя отучит доля
Своих детей губить, на мрачный брак неволя.
Будь воля господа, все вышло бы не так.
Жизнь улыбалась мне. Меня манил очаг,
Где, нежности полна, но и сознанья силы,
Жена покорная, дитя бы я растила,
Чтобы его расцвет любовью овевать…
Вот и заря, друзья, и скоро день опять!
Так поспешим туда, где холм алеет низкий,
Где милый мой родник бьет из-под тамариска.
Но ночь ко мне идет, все мраком осеня, —
Скорее, мой супруг, снеси ты сам меня
На ложе, где бы я нарядная лежала.
Сам на меня набрось ты мертвых покрывало.
Прощай, отец, вы все! Живи, любимый мой!

Гермий

Она мертва. Дитя, прощусь навек с тобой.
Убийца ты — жена. Бог с буйной дернул силой, —
И ты уж удила, все в пене, закусила.
И потому-то вот без чувства, без ума
Меня, и дом, и дочь сгубила ты сама.
Да, человек жесток, богами одержимый!
Бежать, свои сады, Элладу, дом родимый,
Твой лоб запятнанный — все кинуть навсегда!
Цветок мой, дочь моя! Ох, горе мне, беда!

Каллиста

А сердце матери — как на копье подъято.
О боже, просвети, когда я виновата,
И накажи меня. Но нет моей вины,
И все дела мои к тебе устремлены,
Во славу господа и людям во спасенье.
Ведь милости твоей я чую дуновенье.
Мой драгоценный дар тебе — слеза моя.
Из глубины скорбей тебя восславлю я,
Твоею мудростью ниспосланную муку.
Ты взял дитя, — твою благословляю руку!

Феогнид

Ты только рвением была ослеплена.
Но в сердце вера есть. Тебя спасет она.
Кладите мертвую лицом к заре востока!

Гиппий

Назад, она моя! Я с ней уйду далеко,
Покину вместе с ней опустошенный свет,
Где больше ни любви, ни красоты уж нет.
Пусть богу мертвецов все на земле подвластно, —
Уйду туда, где жизнь, где свет сияет ясный.
И сосен и дубов нарубит мой топор,
Чтоб для обоих нас один пылал костер.
И в этом пламени и в ярком этом свете
Мы в амиантовой, единой крепкой сети
Покинем мир земной, что мне уже постыл, —
И возлетим к богам, в священный хор светил.

Музыка. Занавес медленно падает, в то время как Гиппий уносит Дафну и восходит на холм в глубине сцены.

Конец

ИОКАСТА (JOCASTE)[26]

I

— Как, неужели вы кладете лягушек в карманы, господин Лонгмар? Вот гадость!

— Дома, мадемуазель, я распластываю лягушку на дощечке, вскрываю ее и тоненьким пинцетом раздражаю брыжейку.

— Вот ужас! Ведь лягушке больно!

— Летом больно, зимой не очень. Если брыжейка воспалена из-за старых повреждений, боль становится такой острой, что сердце останавливается.

— Чего же ради вы истязаете бедненьких лягушек?

— Ради создания экспериментальной теории боли. Я докажу, что стоики[27] сами не знают, о чем говорят, и что Зенон[28] был олухом. Вы не знакомы с Зеноном? И не знакомьтесь. Он отрицал ощущение. А ощущение — это все. Вы получите ясное и полное представление о стоиках, если я скажу вам, что они были скучны, глупы и только прикидывались, будто презирают боль. Полежал бы такой проповедничек, как лягушка, под моим пинцетом, тогда увидел бы, можно ли подавить боль одним усилием воли. Впрочем, способность испытывать боль в высшей степени полезна для животных.

— Да вы шутите! Зачем нужна боль?

— Боль необходима, мадемуазель. Она оберегает каждое живое существо. Если бы мы, например, обжигаясь, не испытывали нестерпимой боли, то так, незаметно, и сгорели бы дотла.

И, взглянув на девушку, Лонгмар добавил:

вернуться

26

Первые опыты Франса в области художественной прозы относятся еще к началу его литературной деятельности.

В 1865 году в газете «Petitesnouvelles» была опубликована новелла «Эзильда, герцогиня Нормандская», а в 1876 году в «Musee des Deux Mondes» новелла — «Метод лечения доктора Арделя». В 1871–1872 гг. Франс работает над своим первым романом «Желания Жана Сервьена». Этот вариант романа никогда не был напечатан. Значительно переделанный роман был напечатан только в 1882 году, после успеха «Преступления Сильвестра Бонара».

Таким образом, повести «Иокаста» и «Тощий кот» — первые значительные прозаические произведения Франса, увидевшие свет.

Повесть «Иокаста» печаталась фельетонами в газете «Temps» в 1878 году. Она должна была появиться отдельным изданием у Лемерра. Это издание, хотя и полностью подготовленное, однако не увидело свет. Франс, желая освободиться от невыгодных условий издателя Лемерра, отказался от этого издания и передал значительно переработанную рукопись повести издательству Кальман-Леви. (В издательстве Кальман-Леви публиковались затем все последующие произведения Анатоля Франса.) В 1879 году «Иокаста» вышла вместе с повестью «Тощий кот». Книга была посвящена Шарлю Эдмону — главному библиотекарю библиотеки Сената, где с 1876 года работал Анатоль Франс. В первом издании «Иокасте» и «Тощему коту» было предпослано авторское предисловие, написанное в форме письма-посвящения Шарлю Эдмону. В последующих изданиях предисловие было снято. Небольшой отрывок из предисловия Франс позже включил в «Книгу моего друга» («Андре»).

В отличие от большинства последующих романов Франса «Иокаста» строится на основе четко очерченного сюжета, подчас явно рассчитанного на то, чтобы заинтриговать читателя. Особенности романа-фельетона безусловно сказались на общем характере произведения. Интригующая загадочность обстоятельств смерти героя, образ мрачного злодея, образ таинственного и хитрого ростовщика, самоубийство героини — все это в той или иной мере детали романа-фельетона. Но по своим художественным достоинствам, по значению созданных Франсом образов «Иокаста», конечно, стоит намного выше модных в то время романов-фельетонов.

Знакомство с «Иокастой» вводит читателя в круг научных интересов, литературных и философских увлечений писателя. Как и другие ранние вещи Франса, повесть раскрывает трудный и сложный процесс формирования его мировоззрения и творческого метода. Читая «Иокасту», можно безошибочно сказать, что французской литературе уже знакома болезненная психика неврастенических героев Гонкуров, что уже известны ранние романы Золя с их подчеркнутым физиологизмом в создании человеческого характера.

Воздействие натуралистического метода на Франса сказалось главным образом на раскрытии характера героини повести — Елены Хэвиленд. Тщательное, скрупулезное описание переживаний Елены, ее психического состояния и даже физиологии ее ощущений занимает основное место в повести. Елену преследует мысль о ее вине в смерти мужа, это чувство вырастает в гнетущее неотступное чувство страха, ужаса; болезненное расстроенное воображение рисует ей страшные видения, ей чудится призрак умершего Хэвиленда.

Следуя принципам гонкуровского романа, Франс в «Иокасте» описывает не столько сами события, сколько отражение их в сознании героини: Елена Хэвиленд, так же как Жан Сервьен в первой редакции романа, родственна героям гонкуровских романов с их обостренными ощущениями и болезненной восприимчивостью.

В 70-х годах наряду с увлечением античной культурой Франс с большим интересом относился к развитию естественных наук: биологии, медицины, астрономии, химии. «Я горжусь, что не менее других преклонялся перед наукой. Да будет позволено мне здесь вспомнить те длинные и долгие часы, которые я посвящал изучению мира природы», — писал он впоследствии, в 1889 году. Выше уже говорилось об увлечении Франса учением Дарвина (см. комментарии к «Золотым поэмам»). Известно, что во время работы над «Иокастой» Франс в течение некоторого времени посещал в качестве ассистента физиологическую клинику доктора Пеана. Стремление к научной достоверности художественного произведения, привнесение в литературу элементов науки, документации, как известно, было чрезвычайно характерным для романов 70—80-х годов.

Интерес Франса к естественным наукам, и к проблемам физиологии в частности, связан с его увлечением в те годы позитивистской философией. Среди кумиров Франса этого времени были Спенсер и особенно Ипполит Тэн, виднейший представитель позитивистской мысли. Но Анатоль Франс, всегда склонный к философским обобщениям, скоро понял слабость и ограниченность своих учителей, настаивавших лишь на опыте и эксперименте, не стремившихся вскрыть причины наблюдаемых явлений. Все эти увлечения, размышления и сомнения Франса нашли свое отражение в повести «Иокаста».

Молодой врач-физиолог Рене Лонгмар, влюбленный в Елену, — убежденный позитивист. Сложность взаимоотношений людей, их внутренняя душевная жизнь — все это, с его точки зрения, вполне объясняется физиологией, научными законами и формулами. «Добродетель — такой же продукт, как фосфор и купорос», — заявляет Лонгмар, и эта его мысль очень близка к известному утверждению Тэна: «Пороки и добродетели такие же неизменные результаты социальной жизни, как купорос и сахар — продукты химических процессов».

Создавая образ Лонгмара, Франс как бы полемизирует с позитивистами. Он утверждает, что жизнь, человек богаче, глубже и разностороннее сухих выкладок позитивистской науки. Лонгмар, несмотря на свои насмешливые, а порой и несколько циничные высказывания о любви, испытывает большое, сильное чувство к Елене, чувство, которое живет в его сердце и после гибели Елены. Большая человеческая теплота, доброта чувствуется в его отношении к обедневшему, опустившемуся Феллеру де Сизаку, которого он поддерживает в память дорогой ему женщины. Придя к пониманию сложности жизни и взаимоотношений людей, Лонгмар переживает тяжелый внутренний кризис, выхода из которого позитивистская наука ему не указывает.

Общий безотрадный пессимистический тон повести «Иокаста» смягчается юмором, окрашивающим многие ее страницы. Особенно удался Франсу образ отца Елены — Феллера де Сизака, в котором есть иногда что-то от диккенсовских героев-чудаков. Творчество Диккенса восхищало Франса, который особенно ценил умение английского писателя находить в каждом на первый взгляд незначительном и неинтересном человеке нечто своеобразное, неповторимое, только ему присущее. Франса скептика, человека иронического склада ума, трогает мягкий юмор Диккенса, снисходительный к человеческим слабостям и недостаткам, ему близка большая любовь Диккенса к людям. «Я думаю, — писал Франс в статье „Безумцы в литературе“, — что Диккенс более, чем любой другой писатель, обладал даром искреннего чувства, и я уверен, что его романы так же прекрасны, как любовь и сострадание, которые они внушают». О своем долге перед Диккенсом, о своем глубоком восхищении его творчеством говорит он в предисловии к повести «Иокаста». Франс создает образ де Сизака, умело подбирая детали, выделяя одну черту как определенный лейтмотив характеристики. Главная черта характера де Сизака — позерство, он позирует и в радости и в горе, бедняком и богачом, позирует перед собой и перед другими. Подобно Микоберу из романа Диккенса «Давид Копперфильд», Феллер де Сизак всегда верит в искренность своих намерений, умиляется своим словам, тем пышным фразам, которые он так любит произносить. Это просто никчемный, мелкий и жалкий человек, и Франс относится к нему без резкого осуждения, с легкой усмешкой подтрунивая над его бахвальством и позерством.

С большей резкостью говорит писатель о Хэвиленде. Пустота жизни Хэвиленда привела к полному измельчанию и оскудению его личности.

Повесть «Иокаста», конечно, еще далека от блестящих социальных полотен зрелого Франса. Жизнь его героев протекает обособленно от явлений общественно-политической жизни Франции, в маленьком мире их личных переживаний. Только отдельные беглые упоминания о франко-прусской войне, о реконструкции Парижа определяют время действия повести. Впоследствии Франс, признанный мэтр, автор «Острова пингвинов» и «Современной истории», сурово отзовется об «Иокасте». Несмотря на отдельные недостатки композиции, на условность и мелодраматичность некоторых эпизодов сюжета, «Иокаста» — свидетельство первого успеха Франса-прозаика. Именно так повесть была оценена выдающимся современником Франса — Флобером, который написал ему следующее письмо:

«Круассе, 7/III 1879.

Мой дорогой поэт! Искренне благодарю Вас за присланную Вами книгу и за удовольствие, которое она мне доставила. Уже давно я не читал ничего столь чистого. Ваша первая повесть прекрасна… Я могу упрекнуть „Иокасту“ единственно только в некоторой неясности чувств героини. Непонятно, почему она так терзается. Мне кажется, это надо было бы объяснить более основательно. Но сколько изумительных деталей; в целом же повесть производит впечатление…»

Франс был очень тронут письмом Флобера тем более, что критика почти ни словом не обмолвилась об его первом опыте. Он ответил Флоберу следующими словами:

«Раз Вы говорите, что я умею писать, — я не повешусь, а поседею в сладких муках создания образов…»

Из «Яснополянских записок» Д. Маковицкого известно, что Л. Н. Толстой в 1908 году читал эту повесть и отозвался о ней с похвалой.

вернуться

27

Стоики — представители стоицизма — философского учения, возникшего в древней Греции около III века до н. э. Стоицизм создал этику долга, утверждая, что единственное благо — добродетель. Ради полной свободы человек, по учению стоиков, должен стоять выше страстей и страданий.

вернуться

28

Зенон. — Зенон из Кития на Кипре (ок. 336–264 г. до н. э.) — древнегреческий философ, основатель школы стоиков в Афинах.