— В магазине не купишь. А мы завтра пойдем в магазин для новобрачных, так можем купить.

— Нет, не нужно, — сказала Аля, уже досадуя, что связалась с Марой.

Когда та ушла, Аля вынула два апельсина и протянула Зинке, себе взяла и стала чистить. Но Зинка спрятала апельсины в сумочку.

— Один Люське, один Петюшке, а Генке нет, так я ему конфет куплю.

Аля вынула еще один апельсин и протянула Заике. Зинка засмеялась:

— Бог троицу любит! Ну, я побегу в столовую.

Аля положила сверток в авоську, сунула авоську в шкаф и тоже пошла в столовую. Машиносчетная сплоченной дерзкой группой приближалась к раздаточному окну, и Аля, конечно, миновала длинную очередь и приблизилась туда, где Зинка воинственно отражала ворчание механиков, которые, кстати, тоже пытались вовлечь в очередь своих.

— Аля, становись! — велела Зинка.

Было смешно глядеть на Зинку. Она совсем недавно стала ходить в столовую, а прежде обедала тем, что привозила из дому: малосольными огурцами, вареными яйцами, кусочками сала. А сейчас, говорят, она устраивается в общежитие, так что привыкает к казенной пище.

Они сели за один столик: Агния Павловна, Зинка, Мара и Аля. А Зинка напрасно строила таинственные рожицы насчет Мары, та как раз ничего не скрывала. Вон сколько еды набрала — на двоих хватит. Аля молчком хлебала суп и краешком уха слушала Агнию Павловну. Агния Павловна говорила, что она согласна — пусть хоть три, хоть четыре месяца — работать в ночной смене. Это все ради сада. Говорят, летом она не вылазит оттуда. И сад, говорят, у нее замечательный. У других еще ничего не произросло, а у Агнии Павловны уже ранние огурчики, августовские заморозки у других побивают плоды, а она как раз перед заморозками успевает снять урожай. И виктория у нее на участке крупная, выращенная по какому-то особому способу. Цветы, ранние плоды — все она приносит на работу. Слесари и механики, говорят, привыкли: кто не успел перекусить утром, бегут к Агнии Павловне угоститься.

— По мне, тоже в ночной смене лучше, — рассуждает Зинка. — А что, я ночь поработаю, сосну часика два, а потом до самого вечера могу заниматься.

— Куда же ты хочешь поступить? — спросила Аля.

— В механический техникум, — сказала Зинка. — Я буду стараться, кровь из носу, а чтобы поступить! Очень буду стараться.

Она говорила это так серьезно, с такой страстью, что повлажнели глаза. Аля никогда не видала Зинку такой серьезной и сперва удивилась, потом вспомнила потасовку перед окнами барака и то, как отчаянно, отважно оттаскивала в общем-то трусливая Зинка своего, как она выражается, молодого человека.

А знает ли она хорошо этого Бурлака? Аля уже рот было раскрыла, чтобы заговорить о Бурлаке, но, спохватившись, не произнесла ни слова. Она ведь, в сущности, тоже плохо знает Бурлака, только понаслышке, ну, прежде, когда жила в поселке, видала его пьяным, дерущимся. Может, Зинка и сама все знает и полна решимости повлиять на него.

Войдя в переднюю, она крикнула звонко:

— Мама! Гляди, что я принесла…

Мама обрадовалась апельсинам и тут же предложила:

— Может, пирушку устроим? И вина бы я купила.

— Давай, — согласилась Аля. — А в магазин я сама схожу. Только, знаешь… — Она смущенно посмеялась. — У меня ведь рубль остался.

Мама ушла в комнату и вернулась с деньгами. Она вроде тоже была смущена.

— И у меня не густо. Зарплата-то когда?

— Ой, — сказала Аля. — А я хотела дубленку купить!..

— Ладно, беги.

В тот вечер они напекли блинов, наготовили закусок и, водрузив посреди стола бутылку с вином, стали ждать Александра. Прождав его час, другой, сели ужинать, но вина не тронули.

— Ты с ним будь поласковей, — сказала вдруг мама.

— Да уж куда ласковей, — с улыбкой ответила Аля. — Я ведь понимаю.

Мама вдруг прослезилась:

— Они все мне как дети. Вот как ты, так и они. Слава богу, все пристроены. Бабушка-то твоя, жива еще была, говорила: не отрывайтесь со своего корня, куды-ы вас несет, в Сибирь, ох, дети, дети!.. А дети вон как пошли, теперь уж корни-то у них здесь — вот какая судьба.

— А я на днях встретила Ванечку, — сказала Аля, — такой стал парень! Только не пойму, в кого такой красивый?

Мама воскликнула, смеясь:

— В Сазонова Федора, в своего деда! И силач, и красавец. И поработать умел, и воевал героем — орденов какой ряд, вот гордись! Горячий был. Ежели б не погорячился, так бы и жить сто лет. Трактористы во время сева бросили свои машины, пошли гулять — пасха. Он-то, бригадир, стал со зла трактор заводить — сам хотел пахать, — стал заводить, а рукоятка сорвалась, ударила. А у него швы разошлись, только перед демобилизацией операцию перенес… Сам доковылял до села, а в больнице на операционном столе умер. — Она помолчала. — В него Ванечка, в деда. Даже Петр признает: ваша порода, сазоновская…

— Мечтает в университет поступить, на факультет журналистики, — сказала Аля. — А вы с тетей Шурой, помнишь? — на военного будет учиться, наследник отцовской славы…

Мама смущенно отмахнулась:

— Так ведь не я, Шура говорила.

…Александр пришел в двенадцатом часу. На вопрос матери ответил, что был на переговорной станции. Улыбка не сходила с его лица. Ну, значит, жена собралась ехать!

Через несколько дней, когда они сидели вдвоем (Женечка уже спал, Александр, видать, опять отправился на телефонную станцию), мама заговорила о саде:

— Запустили мы сад. Малина заросла, викторию не разрежали. И домик протекает, и ограды нет. — Она вздохнула. — Ты вон прошлым летом и носа туда не казала, а мне одной тяжеленько, да и времени не хватает. Давай-ка, дочь, продадим сад.

Аля, как ошпаренная, вскочила с места.

— Ты что-о! — воскликнула она, становясь напротив мамы. — Ты вспомни, ты только вспомни… господи, и как у тебя язык повернулся сказать такое? Как мы грядки копали, как домик строили, ездили за саженцами… вспомни, вспомни! — В конце концов она так разволновалась, что не удержала слез и ушла к себе в комнату.

Ей было очень обидно. Она лежала в темноте и вспоминала, как впервые они поехали на девятый километр, где им нарезали участок. Место было дивное — вокруг березовые колки, а некоторые домики так прямо под березами стояли. Они полдня бродили по этим перелескам, потом сели посреди своего участка на молодую травку и пообедали тем, что прихватили с собой в узелочке.

А вечером все бараковские собрались на кухне, слушали маму и завидовали ей. И много непонятных слов звучало, от которых смутно как бы пахло деревенским житьем, деревенскими заботами. Тут же многие воодушевились приобрести свои участки, а пока решили помочь им с мамой. На стройке мама выписала кой-какой лес, гвозди, толь, и весь май вместе с соседями строили домик. У знакомого першинского садовода купили кусты смородины, вишни, малины. Потом викторию посадили. Копали погреб. Воду носили ведрами из каменоломни — там была студеная мутноватая вода.

Самое интересное было, когда поспела виктория. «Неси тарелку!» — кричит, бывало, мама. И Аля бежит с тарелкой. Не успела оглянуться, а тарелка полная. Они тут же и съели все ягоды. Опять стали собирать — и опять полная тарелка. Тогда Аля с кастрюлей прибежала. В общем, они набрали тогда полную кастрюлю, две большие тарелки, и сами, конечно, наелись до отвала. Рады были несказанно! Позже они купили капроновый тазик и в тазике возили домой викторию, ставили на кухне — угощайтесь все, кто хочет!

Скоро провели воду на участок, и в саду они поставили огромный железный бак. В том баке, помнится, Илюшка пробовал купаться. Вот было хохоту!

Сад был их счастливым приобретением, он красил их жизнь, он объединял их с матерью, как ничто, может быть, другое. Аля и сейчас гордилась садом. Как это приятно было говорить: у нас есть сад. Или: у нас есть дача.

Сейчас все чаще говорят: дача. Нет, нет, сад продавать нельзя! Она, вот только потеплеет, сразу же поедет на девятый километр и наведет там порядок, и будет все лето ездить, пропалывать, поливать, а осенью достанет саженцев и посадит новые кусты. Она просто не позволит продать их сад.