— Другая мать, — заговорила она дрожащим голосом, — другая мать променяла бы вас на мужа. Но я жила для вас. Вспомни Марву… Дочку не уберегла, мать раньше времени сошла в могилу, от нее самой осталась одна тень…

Можно было подумать, что семья тети Марвы просто вымирает. А ведь у нее родилось двое малышей, сейчас они весело вырастали и, конечно же, радовали мать. В конце концов у нее были дикарики и муж.

Пожалуй, никогда прежде я не чувствовал так, как сейчас, шаткость ее доводов, а никогда прежде она не казалась мне такой чужой, сумасбродная хранительница ветшающего человеческого жилища.

Через несколько дней я был изумлен, увидев сидящих на лавочке Ираиду и мою маму. Я принял это как посягательство на моего друга и в первую минуту даже подумал: уж не сама ли мама съездила и привезла в гости Ираиду?

Мама проницательно угадала мое настроение и поднялась мне навстречу, прежде чем я приблизился к ним.

— У нас гостья, — сказала она, широко улыбаясь, и тут же шепнула скороговоркой: — Все очень хорошо. Я вела себя примерно.

Ираида щурилась на меня сквозь толстые стекла очков. Пожалуй, и она побаивалась меня и в то же время была не прочь подчеркнуть свою самостоятельность в этой ситуации.

— Иди пей чай, — сказала Ираида, как будто была моя жена. — Лепешки превкусные.

Делать нечего, я отправился пить чай.

Познакомить Ираиду с мамой — это казалось мне сложнейшей задачей. Но теперь, прихлебывая чай и поедая аппетитные мамины лепешки, я усмехался своей излишней осмотрительности. Не такая уж темнота моя матушка, чтобы не суметь с достоинством встретить гостя и поговорить с ним. Их мирное, удовлетворенное сидение на лавочке лучше всего сказало, как все просто и естественно сделалось.

Я продолжал чаевничать, когда вошла мама.

— Ира поливает помидоры, — сказала она веселым голосом. — Ей понравилось качать воду из колодца. Ей вообще у нас нравится.

— А тебе нравится болтать с ней, — сказал я и поглядел на нее пристально. Все-таки мне хотелось знать, не слишком ли болтливо держала она себя с Ираидой. И попал, что называется, в точку. Она слегка потупилась.

— Да, я рассказала ей историю с Галеем. Но ведь и ты, наверно, не скрыл от Иры?

— Так стоило ли лишний раз перемалывать одно и то же, — усмехнулся я.

Она пропустила мимо ушей мою колкость.

— Как разумно она рассуждает. А я всегда была труслива. Страшного-то, оказывается, в этой истории ничего и не было.

— Твой малыш набедокурил, в результате должен родиться ребенок. Чего же тут страшного?

Она засмеялась:

— Вот именно! Но ты помнишь, как я перетрусила?

— Я, пожалуй, помогу Ираиде, — сказал я и вышел во двор.

Ираида поливала грядки с помидорами. Рукава кофточки закатаны, ноги голы, волосы взбиты. Я сел на бревна и закурил. Она подошла и села рядом, запросто задев меня бедром.

— Слушай, ты не сердишься, что я заявилась вдруг? Честное слово, мне стало так скучно!

— А теперь? Ведь вы так мило поговорили.

Она тихонько, со стоном засмеялась и сжала мою руку.

— Тетя Асма предупреждала, какой ты мнительный. Но она не могла не рассказать мне эту пикантную историю…

Я хотел спросить, почему же не могла не рассказать, но промолчал.

— Боже мой, — продолжала Ираида, — боже мой, сказала я тете Асме, этакое в наше время случается с каждой третьей девицей…

— А с тобой? — вдруг спросил я.

— Что — со мной? — Ее лицо покрылось пунцовыми пятнами, она отстранилась от меня. — Как ты можешь… говорить такие гадости?

«Но ведь сама ты легко примеряешь гадости на других», — хотелось мне сказать, но я только пробормотал:

— Прости, пожалуйста.

Смущение оставило Ираиду, и она продолжала:

— Раз уж тетя Асма решила действовать, надо было кое-что подсказать несмышленой девчонке.

— Но прежде выдрать как следует своего оболтуса.

— Бедный мальчик, бедная мать… она стала жертвой своей щепетильности… Хватит тебе курить, идем поливать. Вот выйду за богатого мужа и куплю домик в каком-нибудь тихом городке. А тебе нравится такая жизнь?

— Да, — сказал я решительным тоном. Как бы ни бунтовал я против этой жизни, все-таки она была моя жизнь, не то что порицание, но даже отчужденное удивление кого бы то ни было казалось мне оскорбительным. — Да, — повторил я, — мне нравится такая жизнь!

Ираида изумленно промолчала.

В тот же день последним автобусом мы поехали в учхоз, нагрузившись свежеиспеченными хлебами и шаньгами. Стемнело, когда мы приехали. Дядя Жумагул собирался на заимку, где оставался его внук. Он стал было хлопотать с самоваром, но я сказал, что поеду с ним.

— Мы поехали бы завтра, — сказала Ираида, и в ее голосе послышалась обида и недоумение.

Ехать завтра — значит ночевать с ней в доме старика, а мне этого не хотелось. Ираида прекрасно понимала мое нежелание и, прощаясь, едва кивнула. Мы с Жумагулом сели на его лошадь и поехали.

— Женщины этого не прощают, — сказал старик. — Ты ей нравишься.

— У меня есть девушка, — сказал я, просто чтобы он замолчал, и почувствовал невыразимую тоску. Меня томило желание любви, но воспоминание об Амине делало болезненным это чувство.

Мы подъехали к вагончику в кромешной темноте. Старик расседлал коня и привязал его к загону. Овцы тяжело колыхнулись к дальней стене загона и замерли в идиотском страхе. Я умылся парною водой из кадушки, пошел в вагончик и лег на кошму рядом с Жумагуловым внучонком. Рука моя обняла мальчика, я тут же уснул.

Я встал на заре и помог дяде Жумагулу выгнать из загона овец. Потом затопил очаг и стал умываться, за ночь вода в кадушке, казалось, ничуть не охладилась и пахла камышовым тленом. Воду на пастбища возили с озера на бензовозах. Подъедет шофер к двадцатикубометровому чану, перекинет в него шланг с привязанным к концу камнем, чтобы шланг не выпрыгивал, и сольет воду. И опять едет к озеру. Чаны, как фантастические сторожевые башни, царили над ровным горячим пространством и не давали шалить призракам. Находясь вблизи от них, я ни разу еще не видал миражи.

Едва мы сели завтракать, приехали шоферы, и Жумагул позвал их пить чай. Они опорожнили свои бензовозы и подсели к нам. И тут я решил, что поеду с ними в деревню, а там пересяду в автобус — и в город. Мне казалось, что вчера произошло что-то ужасно нехорошее, и это нехорошее заключалось в том, что после разговора с Ираидой мама придает своим действиям неопасный, даже пустяковый смысл. Но почему? Ведь все уже было сделано и сделано без Ираиды. Уже едучи в машине, я привел свои сумбурные мысли в некоторый порядок. Теперь я думал о них вместе — о матери и Ираиде. Ничего плохого в том, что они встретились, не было. И то, что Ираида судила историю Галея по-своему, было в какой-то части правомерным. Но что-то все еще ускользало от меня, и причиной тому — я понял это минутой позже — была моя неприязнь к матери. «Конечно, — думал я, — мама струхнула и поступила наивно и по отношению к Галею деспотически — ведь она даже не сообщила ему своего решения». А ее решение ставило под удар судьбу не только Галея, но и девчушки — нынешнее зыбкое благополучие назавтра могло обернуться разрывом и теперь уже горем для троих. Ираида права: мать слишком поспешила.

Но ведь не только страх подгонял ее, перед глазами у нее была несчастная, сокрушенная горем девчонка, виноватая лишь в том, что, может быть, слишком любила ее сына. «Да, — прозревая, подумал я, — моей матерью двигали жалость и сострадание!» Ничего этого Ираида как будто не увидела, ее совсем не занимала судьба ни одного из участников истории… Неужели вся наша жизнь была для нее настолько чуждой, что она не могла усмотреть в ней ничего человеческого? Рассудить, как рассудила она, мог бы любой хладнокровно мыслящий человек. Но ведь ко мне-то она была неравнодушна и готова была полюбить мою мать, так почему же она не заметила в ее действиях хоть толику добросердечия?

…Я рассеянно наблюдал тучку, сопровождавшую нас от самой заимки. Сперва она легко и безмятежно скользила во вселенской синей благодати в ладу с таким же легким и безмятежным ветерком поднебесья. Но к ней, оказывается, уже давно подбирался суровый низовой ветер, потемненный степной желтой пылью, — тучка вдруг пошла набекрень, ее тут же подхватила туча потяжелей и поглотила с плотоядной поспешностью. То ли серая тень тучи прошлась по ветровому стеклу, то ли ветер стегнул зернистой пылью.