А второе — мировая война началась со схватки внутри империалистического мира, нам удалось использовать противоречия между капиталистическими государствами. Я вижу здесь некую аналогию с Брестским миром. Сталин не раз подчеркивал необходимость использовать противоречия в лагере империализма. Он приковывал внимание к главному выводу, сформулированному В.И. Лениным по итогам Брестского мира в 1918 году: пока международный империализм не побежден, "прямой долг социалистов, победивших в одной (особенно отсталой) стране, не принимать боя с гигантами империализма, стараться уклониться от боя, выждать, пока схватка империалистов между собой еще более ослабит их".[14]

Именно этот вывод лежал в основе всей политики, которую проводил Сталин в предвоенные годы, что и способствовало, в конечном счете, нашей Победе.

Благодаря пакту изменилось направление немецко-фашистской агрессии. Монстр, вскормленный и выращенный западными державами, вышел из-под их контроля. И вместо желанного нападения на СССР ринулся на Польшу. Великобритания и Франция, связанные Договором о взаимопомощи с Польшей, отказавшейся заключить аналогичный договор с Советским Союзом, вынуждены были объявить войну Германии. Вторая мировая война стала явью. Но пока это была "странная война".

Мы оказались, к неудовольствию Запада, реалистами и не дали втянуть себя в долгоиграющую игру с ними, раскусив их неискренность. Тогдашний посол Великобритании в СССР Сиде писал в одном из своих отчетов в 1940 году: "Я должен признать, что реализм большевиков и их национальные интересы диктовали им единственно приемлемое решение". Это свидетельство дипломата высокого ранга, который жил в том времени и фиксировал все рисунки того полотна, которое вскоре станет историей. Этого реализма не могли простить Сталину западные публицисты и историки, как до сих пор не прощают наши "демократические историки", черпающие свои аргументы из того же западного источника. Но тех-то понять можно, они апологетировали свои национальные интересы, которые отнюдь не совпадали с интересами СССР.

Хочу привести еще одно суждение — американского историка Б. Лиддел Гарта: "Сталин прекрасно сознавал, что западные державы давно склонны позволить Гитлеру двигаться на восток, на Россию. Возможно, он считал советско-германский пакт удобным средством, с помощью которого агрессивную деятельность Гитлера можно повернуть в обратном направлении. Другими словами, Сталин сталкивал лбами своих непосредственных и потенциальных противников. А это по меньшей мере означало ослабление угрозы Советской России и, вполне возможно, общее ослабление ее противников, что обеспечивало бы России доминирующее влияние в послевоенном мире".

И еще о двух моментах. Польша не была нашей жертвой. Ее судьба была решена еще 3 апреля 1939 года, когда Гитлер принял решение о войне с Польшей. Срок 1 сентября был определен в том же месяце и подтвержден 16 мая. И военный маховик был запущен. Американский историк Ф. Шуман заметил: "Все западные державы предпочитали гибель Польши ее защите Советским Союзом. И все надеялись, что в результате этого начнется война между Германией и СССР". Версия же, что пакт будто бы открыл зеленую улицу второй мировой войне, которую старательно дублируют наши "новые историки", сочинена в недрах послевоенной немецкой историографии, находившейся под влиянием национал-социализма. И второе. Что бы сегодня ни говорили о вхождении в состав Союза прибалтийских государств, Литва, Латвия и Эстония вошли в него в 1940 году совершенно добровольно и при заметном энтузиазме его народов (трудящихся, разумеется), на этот счет имеются многочисленные свидетельства западной прессы, передававшей свои репортажи с мест событий. Правда, оказалось, что правящая верхушка и владельцы капитала предпочитали бы власть германскую с ее новым порядком. И то, что под гитлеровским протекторатом эти территории становились не просто сателлитами, а заурядной колонией, которую хозяева просто в расчет не берут, их, видимо, не волновало. Как бы то ни было, но Советский Союз имел в 1940 году не враждебные государства на своих западных границах, а дружеские республики.

Иное дело обстояло с Финляндией. Здесь военный конфликт оказался неизбежным, хотя мы пытались его избежать и договориться на мирной основе. Вначале мы предложили заключить оборонный союз между СССР и Финляндией, но не нашли поддержки, затем попытались договориться о переносе советско-финляндской границы на Карельском перешейке на несколько десятков километров к северу от Ленинграда в обмен на вдвое большую территорию в советской Карелии. Переговоры по этому поводу начались в октябре 1939 года. С финской стороны их вел Ю.К. Паасикиви, будущий президент страны. Он считал эти предложения вполне приемлемыми, и войны можно было бы избежать. Паасикиви говорил впоследствии: "Со своей стороны, я считал еще во время переговоров, как и после них, лучшей для нас альтернативой достижение соглашения". Но эта разумная позиция не была поддержана финским правительством, переговоры были прекращены по указанию министра иностранных дел Элиаса Эрко, цинично заявившего, что у Финляндии есть "другие важные дела", видимо, он руководствовался девизом президента П.-Э. Свинхуда, считавшего, что "любой враг России должен всегда быть другом Финляндии".

Финны рассчитывали на свою мощную линию Маннергейма, которую они считали неприступной, и на свой альянс с фашистской Германией. Эту свою уверенность они не раз проявляли, совершая на нашей границе военные провокации. 28 ноября 1939 года СССР заявил о денонсации Договора о ненападении, заключенного между СССР и Финляндией в 1932 году, и отозвал своих представителей из страны. Через два дня началась война, которая завершилась 12 марта 1940 года заключением между СССР и Финляндией мирного договора. За месяц была сокрушена мощнейшая оборонительная линия Маннергейма в условиях, когда мороз в зоне боевых действий достигал 40–45 градусов, а глубокий снег при полном бездорожье сильно препятствовал применению военной техники.

Победа над Финляндией нам далась трудно, что позволило У. Черчиллю бросить фразу о том, что для Советской Армии финская кампания оказалась довольно плохой рекламой. На фоне фейерверковских блицкригов Гитлера эта трудная победа породила у некоторых политиков Запада, в том числе и в Германии, ощущение, что при более серьезном столкновении советский гигант рухнет и развалится.

В марте 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) критически проанализировало итоги этой войны и сделало важные выводы о необходимости значительного повышения боеготовности армии и флота. На расширенном совещании Главного военного совета, состоявшегося в апреле, Сталин призвал отказаться от преклонения перед старым опытом гражданской войны и ориентироваться на современный опыт войны в Европе и с Финляндией. И тем не менее победа была на нашей стороне.

В результате СССР получил даже больше, чем предлагал на переговорах: граница севернее Ленинграда была отодвинута на линию Выборг — Сортавала — Карельский перешеек; к СССР отошли небольшая территория с городом Куолоярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний. СССР получил также в аренду на 30 лет с правом создания военно-морской базы, прикрывающей вход в Финский залив, полуостров Ханко. Одновременно договор предусматривал, что обе стороны "обязуются взаимно воздерживаться от всякого нападения одна на другую и не заключать каких-либо союзов или участвовать в коалициях, направленных против одной из Договаривающихся Сторон".

Нельзя при этом не заметить, что финнов подначивали к конфликту с нами с одной стороны Германия, с другой — Великобритания и Франция. Последние даже рассчитывали: если мы увязнем в этом конфликте, под видом помощи Финляндии нанести удар по Ленинграду и Мурманску, предполагая при этом, что японцы втянутся в конфликт на востоке, а Германия ударит по нашим центральным районам. Вот какие планы вынашивала британская и французская военщина вместо организации военной помощи поверженной Польше, с которой эти страны были связаны договорами о взаимопомощи.