Миленой овладело что-то похожее на вязкий, тягучий страх.

«Боже мой, это она мне? Что это я, нашла себе еще одну?»

— Н-ну… да! — ответила она без особой уверенности, на всякий случай.

Теперь черед осторожничать настал уже для Троун.

— «Да» — в смысле что? — переспросила она, снова меняя позу.

Лицо у Милены пылало. Не зная, как преодолеть сконфуженность, она улыбнулась какой-то медленной, боязливой улыбкой.

— Ну это… Все, что ты говоришь.

Все пошло как-то быстро, покатилось кубарем.

Троун с нервным смешком подобралась ближе.

— А если я говорю, что это может быть опасно? Если ты не знаешь, о чем я спрашиваю?

В комнате будто образовалась гремучая смесь. Как тень от двоих человек, вдруг обретающая свою, обособленную жизнь. Влечение здесь было лишь частью смеси, но при этом оно было редкой, неодолимой силы — которая и толкнула Милену к Троун.

А та с вкрадчивой улыбкой подползала навстречу.

— Ты еще не знаешь, совсем не знаешь, чего я от тебя сейчас хочу.

«Но ведь это так грубо, — мелькнуло у Милены, — так банально. Примитивный вампиризм».

Троун взасос поцеловала ее в шею. «У меня уже бывали подобные фантазии», — отметила Милена, при этом отвечая на ласки Троун. Затем Троун принялась лизать Милене лицо, как леденец.

«А мне это надо?» — подумала Милена, плотно сжав губы и веки. От Троун попахивало потом и дешевыми духами.

— О-о, сладость, коснись меня, коснись…

«Это она к чему? Она что, вправду думает, будто я при этом обезумею от страсти?» Подавшись назад, Троун стянула с себя трико. У Милены между тем желание пошло на спад, сменившись какой-то опустошенностью с легким покалыванием внизу живота.

Сощуренные глаза Троун напоминали теперь рубцы, губы расползлись в оскале. Снова опускаясь на Милену, она отвернула лицо, словно отрицая происходящее.

«Она что, действительно испытывает наслаждение?» — недоумевала Милена.

Кое-как она пробовала подстроиться под свою партнершу. Попыталась принять более комфортную позу, но коврик под спиной все время сминался и выскальзывал. Недолго полежав под самозабвенно ерзающей Троун, Милена наконец легонько похлопала ее по плечу.

— Троун, — сказала она, как будто напоминая о чем-то ей уже известном, — Троун. Ну хватит.

Та на миг застыла, а затем моментально скатилась вбок.

Милена села. Во время возни она успела удариться обо что-то локтем. Взглянула на Троун: та лежала на боку, спиной к Милене, прижимая к себе скомканный коврик. Из-за сидящих в обтяжку штанов Милена, прежде чем встать, вынуждена была неловко сесть на корточки.

— Ты так потому, что я старая и толстая? — спросила с пола Троун, изучая бахрому у коврика.

— Ты не толстая, — сказала Милена, не для того, чтобы утешить ее, а потому, что так оно и было.

Троун села и ядовито посмотрела на нее.

— Да толстая я, толстая. Не ври. — И демонстративно защемила себе складку обвислой кожи на животе. А затем встала и принялась натягивать трико, следя, чтобы эластичная ткань выгодней облегала фигуру.

— Отношения у нас должны быть сугубо профессиональными, никаких вольностей, — резко заметила Троун.

— А не поздновато ли мы хватились? — намекнула Милена с улыбкой.

— Нет! — ответила та, тряхнув гривой. — По крайней мере, что касается меня.

— Ну и хорошо. Замечательно. Рада это слышать, — сказала Милена, потирая ушибленный локоть.

— В работе я беспощадна ко всем, — холодно заметила Троун. Поверх трико она натянула еще и брюки. — Я перфекционистка. А это, доложу я тебе, такая мука: постоянно стремиться к совершенству.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — согласилась Милена, а сама подумала: «Что-то с этой женщиной не так». Локоть успел полиловеть.

— Ты меня возненавидишь, — заявила Троун со вздохом, будто констатируя факт. В голосе звенел отголосок истины. И будто бы даже чувствовался оттенок обещания. Милена вгляделась в это печальное лицо, пожирающее ее взглядом.

— Ну почему же, — возразила она негромко. Процесс увещевания начался.

ВОЗВРАЩАЯСЬ В ТОТ ДЕНЬ СО СТРЭНДА, Милена неожиданно вспомнила: «А ведь скоро мой день рождения».

Минул уже год, как ушла Ролфа. Эта мысль словно пригвоздила Милену к месту. Она сейчас стояла на мосту Ватерлоо, как раз где они с Ролфой возвращались из того паба, «Летящего орла». В этом году сентябрь выдался жарким, влажным, каким-то субтропическим. Однако именно этим вечером небо прояснилось и приобрело тот самый сливовый оттенок, как тогда, когда они с Ролфой шли домой после знакомства с Люси.

Все так же выглядел свинцовый купол белокаменного собора Святого Павла. Различие состояло в том, что по обоим берегам реки теперь тянулись цепи электрических огней. Свет от них лужами разливался по тротуарам.

«Вот так теперь и будет, Ролфа, — размышляла Милена. — Я буду от тебя отдаляться, все дальше и дальше. А твой образ будет понемногу тускнеть, проступать все слабее, как один из тех огоньков на конце цепи».

Времени разгуливать у Милены особо не было. Сегодня был ее черед смотреть за маленьким Берри. Она медленно побрела, опустив голову.

Год с той поры, как ушла Ролфа; месяц с тех пор, как при родах умер Бирон. Как все же несправедлива жизнь. Он вынес все до конца. Ребенок родился, издал свой первый крик. Бирон еще успел ему сказать: «Ну, привет! С появлением!» А потом оборвалась плацента; кровь брызнула до потолка. И на свете стало одним сиротой больше. Правда, не совсем: у него осталась мать, Принцесса. Просто у нее не было сил его видеть.

Милена прошла мимо ступеней Зверинца и направилась дальше, в Детский сад.

Она вошла в помещение, где рядком тянулись деревянные кабинки с разноцветными картинками. Пахло малышами: молочной смесью, застиранными пеленками, распашонками. Было тепло до духоты, у Милены даже закружилась голова. Няня подвела ее к люльке, где лежал Берри: трехнедельный младенец с вдумчивыми, серьезными голубыми глазами. Он неотрывно смотрел на Милену. «Ну, кто еще на этот раз?» — казалось, говорил этот взгляд. Милена подняла его из люльки; малыш тоненько захныкал.

— Ч-ш-ш. Я знаю, знаю, — сказала она, легонько похлопав его по попке.

Из углов комнаты по застеленному матрасами полу сползались другие малыши. Они тихонько между собой переговаривались.

— Все эти люди, они к нему постоянно сюда приходят…

— Да, но это же не его родители, разве не так?…

Голоски были высокие, писклявые, дрожащие от ревности:

— Его отец умер…

— Мать не приходит к нему никогда. Хоть бы раз навестила…

Умишки малышей изобиловали вирусами. Они умели разговаривать, читать, знали действия арифметики. Шушукаясь, они неотвязно окружали Милену, как какое-нибудь враждебное племя. Звук чужого плача их раздражал, злил. Им невероятно хотелось расплакаться самим — в голос, так чтобы легкие наизнанку. Вирусы побуждали в них желание говорить.

— Почему он не умеет разговаривать? — сердитым полушепотом допытывался один розовощекий бутуз, осиливший ходьбу на четвереньках. — Почему ему не дали вирусы? Ему пора дать вирусы.

Милена им не отвечала. Она лишь молча через них перешагивала. В комнате было душно, ей нездоровилось. Хотелось поскорее отсюда уйти.

Она толком не знала, почему ей здесь так неуютно. Ощущение было такое, будто она, опекая, защищает Берри от других ребятишек. Медленно переведя дыхание, Милена почувствовала, что ее бьет легкий озноб. Когда она укутывала маленького Берри в одеяльце, руки у нее подрагивали. Прижав сверток к себе, Милена отправилась на прогулку по тротуару моста, откуда ее взгляд случайно остановился на здании Раковины.

Отражающие закат стекла полыхали огнем. Вот оно опять, то сентябрьское зарево. Вспомнился Джекоб, спешащий к Раковине — разносить сообщения.

«Теперь, благодаря вам с Ролфой, я во сне еще и слышу музыку..»

И вот уж нет ни Ролфы, ни Бирона. Не стало и Джекоба. «Неужели все это сразу, вот так, в один год?» На Джекоба Милена наткнулась одним весенним днем. Безмолвным горбиком он лежал на лестнице, как старенькая тряпичная кукла; как тот костюм с Кладбища. Закатный пожар в окнах прежде казался ей огнем человеческих жизней. Теперь он представал стылым свечением призраков.