— Давайте, давайте, поднимайте кавардак, — храбрился он. — За койкой вы ее не найдете.

— Может, ты ее засунул себе в жопу? — сказала Милена. Макс побледнел.

Милена выпрямилась и с хладнокровием, какое только позволял ей гнев, перешла к содержимому шкафов. С верхней полки она выгрузила залежи бумаги — дефицитной, нотной, линованной типографским способом. Вся она была изведена самым неблагодарным образом. Ноты на листках были нарисованы вкривь и вкось, многие нотные линейки были нервно зачеркнуты; местами каракули выдавали разгневанность того, кто их торопливо корябал. Иногда ноты переходили в беспорядочные рисунки — бессмысленные узоры, рожицы или женские гениталии.

— Что бы я только ни отдала, чтобы иметь такую бумагу, — заметила Милена, презрительно поджав губы.

— Ну ладно, — сказал Макс и взялся помогать с таким видом, будто делал одолжение. Он был выше Милены и мог дотянуться до верхней полки. Встав впереди нее (и загородив таким образом поле зрения), он начал пачка за пачкой перебирать бумагу.

Проходясь по первой полке, он то и дело повторял:

— Здесь ее нет! Ах, и здесь тоже. — Фраза повторялась с каждой новой стопкой бумаги: — Надо же, и здесь нет! И здесь, — как будто подразумевая: «Что я говорил, а? Говорил же я! Дескать, ну что, теперь видишь? Ушла твоя книга, ушла навсегда».

— В этой комнате ее нет, — произнес он наконец как эпилог.

— Так попытайтесь вспомнить, Макс. Большая серая книга. Что вы с ней сделали, Макс? — Молчание. — Макс, когда вы ее последний раз видели?

— Не знаю. Давно уже.

— Почему вы ничего не сказали мне?

— Я думал, она как-нибудь всплывет.

— Макс! — вскрикнула Милена, чувствуя, что сейчас брызнут слезы. — Макс, как вы могли так поступить? Так поступить, и при этом сохранить хоть чуточку самоуважения!

Его лицо не выражало решительно ничего.

«В тебе нет никакого самоуважения, — горько подумала Милена. — Вообще. Вся твоя жизнь — маска. Что ты пытаешься за ней спрятать, ничтожество?»

У человека подобного толка есть мотивы, представляющие загадку даже для него самого. Сам того не сознавая, Макс, ты пытался уничтожить «Божественную комедию». Мысленно представив себе залежи изведенной бумаги и те сердитые, бессмысленные каракули, Милена без всяких слов поняла, что он подсознательно хотел потерять книгу.

Милена окинула взглядом этого человека — такого безобразного и беспомощного, что понятие жалости было к нему даже как-то неприменимо. Чувствовались лишь гнев и насмешливое презрение. Где-то в этой одутловатой голове лежит ответ; настолько глубоко, что ему даже самому не доискаться. А чтобы все же сделать это, нужен кто-то способный считывать мозг.

«Мне нужен Нюхач», — поняла в ту секунду Милена. И тогда стало ясно, что следует предпринять.

— В течение недели ставить в известность Министра я не буду, — сказала она. — Я не буду ему докладывать, что вы потеряли весь огромный, неоценимо важный проект; не буду — в течение одной недели. Начинайте думать, Макс. Я не скажу ему о происшедшем, если книга будет мне возвращена. Но до той поры, пока она не отыщется, я буду постоянно приходить — опять, и опять, и опять.

После него она отправилась прямиком к Аптекарше.

Без слоя клоунской косметики лицо у этой женщины было красивым, хотя и резковатым. Пожалуй, чересчур трепетные ноздри, чересчур алчные глаза, слишком четко очерченный рот. Лицо преступницы. Вот она-то и была нужна сейчас Милене.

— Мне надо найти Нюхача, — сказала ей Милена. — Ты мне поможешь?

ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКА СТОШНИТ в условиях невесомости, рвота его свободно парит, слегка распластываясь под сопротивлением воздуха, пока во что-нибудь не угодит. Тогда она к тому предмету пристает, но ненадежно, удерживаясь только благодаря силе трения. Та же ткань не впитает влаги и не сгодится на то, чтобы ее подтереть, — она ее просто снова оттолкнет в свободный полет. В конечном итоге рвота покроет в летательном аппарате любую поверхность слоем настолько ровным, насколько позволит ее текстура.

Основная часть рвотной массы Милены задрейфовала было к вентиляционному люку. Но на полпути вдруг неожиданно устремилась назад, раздувшись пузырем, как будто самопроизвольно обзаведясь головой, а заодно и сообразительностью. Колыхаясь, подобно диковинному спруту, она держала курс на Милену.

Что-то схватило Милену за лодыжку. Она лягнула.

— Тихо! — прикрикнул сзади голос. — Не шевелитесь!

— Уа-а-а! — заклокотала Милена, понимая, что вот-вот угодит в объятья своего недопереваренного завтрака. И тут ее резко потянули назад. Бывший завтрак покорно потянулся следом, нимало не беспокоясь о том, хотят с ним общаться или нет. Он уже собирался вязко чмокнуть Милену, но тут ее осенила спасительная идея. Выпятив губы, она резко дунула. Спрут попятился, частично распавшись на шарики-капли. Милена изогнула шею, но тут у нее кончился запас воздуха. Пока она вдыхала, привлеченный вдохом спрут снова придвинулся.

Лягаясь свободной ногой, Милена всеми силами пыталась увернуться. Краем глаза она замечала мужчину, пытавшегося ее удержать. Спрут тем временем угрожающе навис над ней. Милена снова дунула, и он опять частично рассеялся на капли.

Где-то поблизости послышался звук, что-то вроде сдирания кожуры с плода.

— Вот черт, — беззлобно произнес мужчина, — прямо по плечу.

Опасность миновала. Вместе с оставшимися капельками рвоты Милена устремилась куда-то в бездонную воронку.

ОНА КАК БУДТО ПРИЗЕМЛИЛАСЬ среди заснеженного поля. «Хэмпстед-хит», — вспомнила Милена [11]. Спускающийся под ногами склон холма был покрыт снегом. Сзади извилистой цепочкой тянулись ее собственные следы. Ветви деревьев покрывал ледок, будто их окунули в стекло.

Милена дожидалась, когда с ней поравняется Аптекарша. Взобравшись на холм, женщина какое-то время постояла, переводя дух и уперев руки в колени. Слышно было, как у нее под ногами приятно похрустывает снег.

— Вон там, — еще не совсем отдышавшись, указала Аптекарша с вершины холма. При этом изо рта у нее вырвалось облачко пара. — Видишь? Во-он там.

Она указывала на вагончик, черную коробку на двух больших колесах. Над трубой печурки вился белесый дымок. Женщин пристальным взглядом встретили двое зимних пони — миниатюрные мохнатые создания с шерстью, волочащейся по снегу. Эта порода славилась своей необычайной, ревнивой преданностью. Если кто-то незнакомый чересчур близко подходил к их хозяину, они готовы были наброситься на пришельцев.

«Какие у них глаза, — отметила про себя Милена, — совсем как у людей».

— Салам! — поздоровалась Аптекарша с пони. Это было похоже на пароль. Животные спокойно возвратились к своему обычному занятию: выкапыванию копытцами травы из-под снежного покрова. К вагончику по снегу вели и другие следы. Это было своего рода передвижное собрание для Нюхачей и тянущихся к ним бродяг. Их называли кибитками. Кибитки эти постоянно кочевали с места на место. В них собирались Нюхачи. Для чего именно, Милена представление имела самое смутное (кажется, что-то связанное с незаконным оборотом вирусов). Да, и еще они здесь друг перед другом солировали. Танцы ума — так это у них называлось.

По лесенке-приступке Аптекарша поднялась к двери вагончика и постучала.

— Али! Али, это я, — подала она голос.

Дверь изнутри толкнули. На полу, в той части, что была накренена вниз, скрестив ноги, сидели мужчины и женщины. Снаружи чувствовалось, что в вагончике жарко натоплено. Аптекарша толкнула Милену перед собой и, войдя, захлопнула у себя за спиной дверь.

— Прошу у всех прощения, извините, — учтиво сказала она. — Ну как он нынче, хорош?

— Просто в ударе, — мечтательно растягивая слова, произнес какой-то бородач с затуманенным взором. — Всех нас буквально оплел.

Перед вагончика дыбился кверху; половицы словно указывали на человека в черном, тоже сидевшего скрестив ноги на куцей подстилке.