Ну, да черт с ним! Своей жизнью он распорядился так, как хотел. Своими научными занятиями тоже. Его труды были гладкой компиляцией, словесная вязь не выдерживала простейшего испытания — конспектирование его лекций обнажало их пустоту. Книги, написанные им, не поддавались пересказу: слова цеплялись за слова, а мыслей, оказывается, просто не было.

Но скольким молодым людям, которые попадали в его орбиту, нанесен духовный ущерб! Были у него последователи, воспитанные на его примере, которые считали, что его способ утверждения себя в науке не так уж плох.

И как непросто преодолеть заразу, которую несет в себе подобное безнравственное отношение к науке. Наука и безнравственность столь же несовместимы, как гений и злодейство.

Вот еще пачка писем. Небольшая. Во всех бедах современности здесь обвиняют науку, учение, знания.

Как ни странно, одно из этих писем подписано «Старый учитель».

В этом письме смешалось все. Тут и примеры произношения дикторов, которые в соответствии с законами русской речи произносят, например, слово «часы» не так, как «старому учителю» это кажется правильным, и он восклицает: «Мне неприятна эта стиляющая речь, и происходит она, вероятно, от „учености“».

Тут и справедливые сетования, что в школьной программе нет некоторых произведений русской и мировой классики, а рядом такое: «Учеников насильственно заставляют читать „Что делать?“— эту скучную, слабую в художественном отношении и написанную эзоповским языком, с грубой философией книгу».

Если «старый учитель» не может или не хочет объяснить своим ученикам, почему эта книга написана «эзоповским языком», что писалась она в камере Петропавловской крепости и десятилетиями была евангелием русских революционеров, — тогда, конечно, неудивительно, что его учеников придется заставлять читать эту книгу насильно.

К чему же все это написано? А вот и вывод:

«Повальная учеба — это болезнь века, это гнойник на теле общества». Как тут не вспомнить Фамусова: «Ученье — вот чума! Ученость — вот причина!»

Ему вторит автор другого письма — некий Вячеслав. Он заканчивает письмо мрачным прорицанием: «Мы живем в такое время, когда знания и наука не облагораживают человека, а ведут его к гибели… Предотвратить это нельзя, это действие великого закона борьбы за существование».

Вячеслав упоминает в своем письме Руссо, Низами, Данте и даже Энгельса. Может показаться, что он человек образованный. Но это образованность на показ, образованность полузнайки. Вырвав одну терцину из «Божественной комедии», он объявляет Данте, образованнейшего человека своей эпохи, противником науки, утверждает, что человечество развивается не по общественным, а по биологическим законам. То ли не знает, то ли не желает знать, кому вторит. Ведь в недалеком прошлом биологические законы неправомерно переносили на общественную жизнь для того, чтобы обосновать превосходство одних народов над другими, объявить войну благотворной и оправдать право на насилие.

«Сейчас человек, изнеженный комфортом и развращенный цивилизацией, представляет собой жалкое, отвратительное существо — подлое я злое», — пишет Вячеслав. Он мечтает о тех золотых временах, когда первобытные люди жили в пещерах, но были довольны, сильны и счастливы.

Случилось мне повидать, каково жить в пещере. Лет двадцать назад в Африке, в одной из самых отсталых из‑за колониального господства, длившегося веками, стран. Мы побывали в деревне, где люди жили в пещерах, вырытых в незапамятные времена. В те самые времена, которые так умиляют Вячеслава. Жили они там потому, что были крайне бедны. Боюсь, что Вячеславу не удалось бы доказать «пещерным людям» XX века, что они счастливы в подземельях, куда не проникает дневной свет, где мало воздуха и, разумеется, нет ни электричества, ни водопровода, счастливы, ибо не изнежены цивилизацией.

Неподалеку от этой деревни мы встретили группу югославских врачей. Они приехали организовать медицинскую помощь. До тех пор единственными врачами здесь были знахари. Они пользовали больных раскаленным железом по обычаю тех времен, которые кажутся Вячеславу золотым веком. Немногого стоят его исступленные слова о пагубности науки и прогресса перед мужественной и скромной работой врачей во всех концах земного шара!

Недавно в одной из московских клиник на операционном столе лежал маленький ребенок. Несколько лет назад его болезнь означала неизбежную раннюю смерть. У нас в институте от этой болезни когда‑то погибла милая девушка, одна из студенток нашего курса, жила она, зная, что неизбежно умрет очень скоро, задыхалась, говорила почти шепотом, ей всегда не хватало воздуха, и сколько врачи пи старались ей помочь, они ничего не могли сделать.

И вот операционный стол, на столе больной ребенок, а вокруг него целая бригада медиков: хирурги, анестезиологи, лаборанты, сестры, а кроме того, инженер, обслуживающий электрическое хозяйство операционной. Техника, наука, гуманизм нашего времени соединились, чтобы спасти ребенка!

Могло бы врачей, которые боролись за эту жизнь и победили, могло бы родителей этого ребенка убедить в чем‑нибудь письмо Вячеслава, призывающее проклятия на головы пауки и прогресса?

Итак: «Для чего человек учится?» Не для аттестатов, не для дипломов, не для степеней и званий. Не для того чтобы казаться образованным, а чтобы быть им. Строить, просвещать, лечить, создавать. Действовать ради блага людей. Не отступая от больших дел и не чураясь малыми.

Много лет спустя

Расскажу историю из своей журналистской молодости, когда я спутал сущность и видимость.

Я еще не работал в газете, но уже печатался, и когда мне пришлось поехать па юг, — говорю: пришлось, ибо ехал я лечиться, — в редакции, расположенной к молодому автору, сказали:

— Привезли бы вы нам оттуда проблемную статью. Не о литературе. О жизни! Тему найдете на месте.

Проблемных статей о жизни я тогда еще не писал, но мне казалось, я представляю себе, как это делается. Я согласился. А мне назвали известного писателя, который жил в южном городе, куда я отправлялся.

— Он хорошо относится к начинающим. Посоветует, о чем написать. Не забудьте пойти к нему.

Отдышавшись в санатории, я решил нанести этот визит. Вылез из белой санаторной пижамы и панамки, надел костюм, повязал на шею галстук. Костюм был черным, никак для южного июля не подходил, но другого у меня не было.

Дом, в который я шел, стоял на горе, и когда взобрался к нему по крутым улочкам, пот катил с меня в три ручья. Хозяин дома был непохож на свою известную довоенную фотографию — худощавый молодой человек в круглых очках. Меня встретил в саду человек пожилой, не то чтобы полный, но, во всяком случае, совсем не худощавый. Когда я сбивчиво объяснил, кто я и зачем пришел, он помог мне преодолеть скованность, сказав:

— Прежде всего снимайте ваш… фрак. А то расплавитесь! А потом поговорим.

Говорил он. Я слушал.

Он рассказывал о жизни города и области, щедро называл одну тему за другой, объясняя, чем они интересны для журналиста.

— В наш ботанический сад отправляйтесь непременно. Там работает король персиков! Вывел десяток новых сортов! Добивается, чтобы персиковые сады, плодоносили от раннего лета до глубокой осени. Статью назовете так: «Персики на конвейере!» Нет, это скучно. Лучше, так: «Сад волшебника». Он действительно волшебник! И поэт! Научную книгу о персиках — научную! — начал фразой: «Если верить, что змий искусил в раю Адама и Еву плодом, то этим плодом было не яблоко, а персик». В издательстве эту фразу но превратно понятым атеистическим соображениям вычеркивают, а он без нее не согласен печатать свой труд. Вот какой человек! Завтра же к нему. Скажите — от меня. Он вам все покажет!

Известный писатель помолчал, подумал и добавил:

— Но писать портреты знаменитостей для начинающего слишком благостное занятие. Что должно быть в статье? Проблема! Конфликт! А в тему о персиках они заложены… — Он чуть помедлил: — Как косточка в персик! — и прищелкнул пальцами. — Вот так и надо написать статью — сочно, вкусно, внутри твердое ядро конфликта, который вы разгрызете своими молодыми, здоровыми зубами. В чем конфликт? Пожалуйста! Как сказал поэт: «Хоть четверть персика! Персика нету!» Сколько лет с тех пор прошло, как он это о здешних местах написал, а персика по-прежнему нету. Кроме как на опытных участках волшебника. Вот это и есть проблема будущей статьи. Она формулируется так: почему на опытных участках научного учреждения произрастают плоды, которые и в раю не снились, а за его оградой— «хоть четверть персика! Персика нету»?