Тем не менее вид на старый город оставался романтическим. В сумерках Иерн стоял на башне, рядом была молодая женщина, и он ощущал, как зарождается в нем любовь. Ветер нес холодок, курилось дыхание, но плащи с капюшонами грели их, как и соединившиеся руки. Под ними простирались крыши и темные улицы. Вдалеке начинали светиться огни Турнева и газовые лампы, освещавшие самые крупные улицы и бульвары.

Светляками подпрыгивали лучи фонарей, рабочие на окраине отыскивали путь домой. Вдалеке блестела река, огибая темное скопление барж и лодок. Усеянный фермами правый берег ее поднимался к северу до холма Консватуара. Из-за плюща на окнах кое-где просвечивали немногочисленные огни, отмечая комнату, где допоздна засиделся школяр.

С незапамятных времен многие пейзане считали это место священным. Холм этот был самой высокой точкой на дуге, с которой в определенное время года можно было видеть, как луна или солнце проходят за Скайгольмом.

Аэростат висел прямо над головой, в семь с половиной раз превышая видимый размер обоих светил. Солнце еще прикасалось к нему. Как и всегда в течение двадцати минут после наступления ночи и перед рассветом, он светился отраженным светом. В этом свете Эшкрофт Фейлис Мейн казалась Иерну существом из брежегской легенды; обитательницей лесов и дольменов, слишком прекрасной для существа из плоти и крови.

— Как часто я бывала здесь и мечтала, — негромко проговорила она. — Но никогда не думала, что мне предстоит разделить свои думы со святым.

Музыкальный бургойнезский акцент шел нежному голосу.

Сердце Иерна затрепетало. Невысокая стройная девушка, с большими серыми глазами и длинными светящимися волосами… сосредоточенная и вдумчивая, студентка исторического факультета Консватуара. Не из той породы девиц, которых можно не церемонясь валить в постель — весьма добропорядочная дева. Его родственник Талонс Джовейн Орилак познакомил их несколько дней назад, и Иерн сразу же потерял интерес к портовым девчонкам.

— Ну что ты, — проговорил он с неловкостью, изредка посещавшей его. — Ты не деревенская пастушка; ты женщина из Клана и знаешь, что все мы, аэрогены, просто люди. Я выполнял свой долг, и ничего больше.

Она поглядела на него.

— Но мы носим в себе анимы наших предков, так ведь? И мне все кажется, что твой аним когда-то принадлежал первому Капитану, — Что? Нынешний Капитан… Кстати, хочу сказать, что ты мне просто льстишь, и, кроме того, я не верю в это…

Она улыбнулась:

— Я тоже… если говорить откровенно. Но тем не менее, по-моему, ты…

— Она помедлила. — Ты… органелла, которая истинно эволюционирует.

В недоумении он глотнул.

— Ты геанка?

— Ах нет. Но я полагаю, что геанцев осеняет иногда истинное озарение… но сама я — просто мечтательница, мышка, грызущая старинные книги. — Она поглядела вверх и вздохнула. — Я считаю, что существование наше имеет определенную цель. Иначе в нем просто нет смысла, правда, Иерн? Вспомним нашу историю. Разве могли бы мы с тобой стоять этим вечером, счастливые и в безопасности, если бы судьба силой своей не вела наших предков?

— Ну…

Он попробовал отыскать слова, но сдался: зачем вступать в спор и портить, кажется, складывающиеся отношения? Прошлое он воспринимал куда прозаичнее.

Непосредственно после окончания войны Судного Дня, когда вся Юропа лежала в радиоактивном хаосе, те, кто был в первом экипаже, перевели Скайгольм, стоявший прежде над Парижем, на его нынешнее место над избежавшим разрушения Туром. Конечно, в последующие годы и голод, и болезни не миновали его, но аэростат отгонял отчаявшихся чужаков, силой своей помогая выздоровлению.

Пытаясь — простейшим и бесхитростным образом — сделаться благородными правителями, тридцать — двадцать два мужчины и восемь женщин из полудюжины наций, ныне оставшихся лишь в памяти человечества да в наименованиях местностей — думали о себе. Небо давало им безопасность.

Но людям нужно было есть и пить; самолеты, взлетавшие с посадочных платформ, нуждались в горючем и запасных частях; сама оболочка их небесного дома требовала замены по крайней мере один раз в десятилетие — целиком, до последней панели, потому что ультрафиолет и озон разрушали материалы; нужды их были бесчисленны, и ничто не могло удовлетворить их, кроме современных технологий, лишившихся ныне своей промышленной основы. Существовавшие тогда в разных краях подобные аэростаты падали на землю: нечем больше было заменить вышедшую из строя деталь. Тридцати повезло.

Под их охраной и руководством люди здешних краев смогли выделить часть своих не столь уж обильных ресурсов для возобновления основных предприятий. Местные жители даже хотели этого: если падет Иледуциель, у них отнимутся и те крохи, что еще оставались. Бедные, не укомплектованные ни людьми, ни оборудованием заводы поначалу действовали неэффективно; их продукции едва хватало, чтобы поддержать существование Скайгольма и его машин. И все же они выжили; тем временем фермы становились снова продуктивными, начала возобновляться торговля, а у некоторых нашлось время извлечь из тлена книги и почитать их.

Между тем власть Скайгольма распространялась. Это происходило почти само собой, нужно было разгонять банды и отражать нападения организованных врагов. Поколения сменяли друг друга, оборона населения сделалась политикой — обязанностью и судьбой. Иногда аэрогены пользовались наземными войсками, летные части помогали им, лазеры находились в резерве. Чаще область была рада тому, что ее аннексируют очередным тонким дипломатическим приемом… династическим браком или чем-нибудь вроде того. В конце концов, принадлежность к Домену сулила многое. Мир на границах и свободная торговля были наиболее явными преимуществами. Надзор сверху сделал жизнь безопаснее, позволял заметить заболевание посевов и богатые места для рыбной ловли.

Скайгольм предоставлял современные карты, заранее предсказывал непогоду, а иногда и изменял ее. Консватуары, которые основывали Кланы, представляли собой сразу школы, лаборатории, библиотеки, музеи — словом, хранилища и источники знаний. Из них выходили врачи, агрономы, ученые мужи и жены любого толка. Скайгольм не требовал взамен слишком многого… ограничиваясь умеренной данью, выполнением нескольких законов, в основном касавшихся прав человека, и содействием в делах, важных для всего Домена. Во всем прочем, за исключением области вокруг Турнева, штаты оставались автономными.

Во всяком случае так гласила теория, а теории ценили во все века…

Быть может, это был миф, но трепетные предчувствия и надежды сулили божественно избранной небесной расе власть над восстановленным миром.

Конечно же, этого не могло случиться: территориальному приросту скоро был положен предел — в спорных землях, где Скайгольм чуть поднимался над горизонтом. Передвинуть к ним аэростат значило лишить поддержки тех, кто издревле полагался на нее. Аэрогены не могли управлять всей планетой; невзирая на все могущество, они действительно были только простыми смертными.

Шар наверху померк. Выступили звезды.

— Мне надо возвращаться, — проговорила Фейлис. — Хотелось бы мне остаться, но моя репутация и… — Она умолкла.

Иерн едва смог заметить, как порхнули ее ресницы.

— А моя? — вопросил он с дрогнувшим сердцем. — Со мной ты в безопасности. — Она хихикнула. — Тем не менее это так.

— Я знаю. И я хочу… но мы встретились так недавно!

— Так какая же разница?

Она не сопротивлялась, когда он привлек ее к себе. И через минуту принялась учиться тому, как-надлежит целовать мужчину.

Этим Иерн ограничился. Он не смел дальше испытывать свою удачу.

Освещая путь электрическим фонариком — знаком и принадлежностью избранного меньшинства — они неуверенно опустились по лестнице, вышли наружу и направились вниз по улице; чему-то смеясь, перебежали по мостовой.

В Турневе уже следовало соблюдать все приличия: их окружал портовый район, здесь жили люди Кланов и богатые наземники. Вообще Фейлис обитала в общежитии при Консаатуаре, но шла праздничная неделя, отмечался Урожай. И на время каникул вместе с подругами она перебралась в уютный дом, принадлежавший семейству Орилаков. Места хватало, и подобные любезности среди своих были приняты.