Более того, деблокировав столицу своего государства, Константин IV с войсками высадился в Сирии и возмутил против арабов некоторые области Финикии, и уже опасность нависла над Дамаском, где пребывал стареющий Муавия. Победоносные римские войска опять ощутили вкус давно забытых побед, и их угрозы приняли явные очертания. Муавия всерьёз стал опасаться за безопасность своих земель и решил завершить войну с Римской империей. Теперь все силы он приложил для обеспечения прав на престол своего сына[747]. Это было тем более актуально, что, как казалось мусульманам, удача совершенно оставила их. Полководец Окба, воевавший в Африке, дошёл до Атлантического побережья, заявив, что при наличии воли Аллаха завоюет и те земли, что лежат за океаном, но затем был заманен маврами вглубь их пустынь и сложил свою голову в горячих песках вместе со всей своей армией[748].
Халиф отправил послов к императору с предложением заключить мирный договор, и царь благоразумно принял это предложение. Константин IV прекрасно понимал, что в настоящий момент его сил явно недостаточно, чтобы всерьёз думать о полном разгроме арабов — всё ещё очень сильного противника, а рисковать государством он считал легкомысленным. В ответ император направил к Муавия патриция Иоанна, сумевшего заключить мирный договор сроком на 30 лет, причём, в отличие от предыдущих периодов, дань римлянам выплачивали арабы (!). Мусульмане обещали выплачивать ежегодно 3 тыс. золотых монет, выдавать 50 пленников и поставлять 50 коней.
Это был несомненный успех, имевший серьёзные внешнеполитические последствия. Узнав об инициативах арабов, мятежные авары тут же прислали Константину IV подарки, свидетельствующие об их покорности[749]. Аналогичные поздравления прислали правители других государств с нижайшей просьбой «держать их в любви»[750]. Конечно, эта победа состоялась во многом благодаря тому, что после смерти Муавия среди арабов начались междоусобные войны. Но ведь искусство правителя государства и военачальника и заключается в том, чтобы использовать выпавшие ему шансы максимально эффективно. И, несмотря на молодость, 30-летний царь проявил способности опытного государя, заставившего врагов считаться с ним, и обезопасив Римское государство от внешних угроз. Может показаться удивительным, но вчерашняя смертельная опасность сменилась твёрдым миром, и вновь Римская империя возвышалась над остальными народами, полная сил, могущества и внешнего блеска. Очевидно, арабы не заблуждались на свой счёт, поскольку, как следует из сообщений летописцев, в 684 г. они просили императора подтвердить мир. В подтверждение своих добрых намерений, они предложили дополнительную дань в размере 365 тыс. золотых монет, столько же рабов и столько же благородных коней[751]. Конечно, у царя не было оснований отклонять столь выгодное предложение. Помимо арабов над ним нависли и другие заботы — славянские набеги на Севере и раскол Церкви.
Обеспечив мир с арабами, Константин IV предпринял в последующие годы ряд военных походов против славян, едва ли не полностью занявших Балканский полуостров и Грецию. Однако здесь его успехи были не столь явными, хотя в целом главная цель, которую ставил перед собой царь, была достигнута. К началу его царствия ситуация сложилась такая, что за исключением укреплённых приморских городов и недоступных горных областей почти весь полуостров уже находился в руках разрозненных, нередко воюющих друг с другом славянских племён[752]. Правда, римскому правительству удавалось удерживать их в повиновении и обеспечивать относительное спокойствие своих границ, но не более того. Пользуясь тем, что основные силы римлян отвлечены для защиты Константинополя, славяне в 678 г. осадили (в очередной раз!) Фессалоники. До лета 680 г. они грабили окрестности, и только поражение, нанесённое им осаждёнными византийцами, охолодило пыл варваров[753].
Но ещё большую опасность несли активно вступившие на страницы истории болгары, ставшие очередным многовековым противником Византии. Первоначально этот тюркский народ западносибирского происхождения стал известным Византии под именем «оногуры» и проживал на восточном побережье Азовского моря. Один из вождей оногуров (болгар) Коврат долгое время жил в Константинополе, там крестился и был связан крепкой дружбой с императором Ираклием Великим. Между 619 и 635 гг. Коврат установил верховную власть над своим народом, получил от Византии титул патрикия и заключил союз с Константинополем. Созданное им при посредстве византийцев государство «Великая Булгария» занимало территорию от Кавказа до Дона и даже Нижнего Днепра и надёжно защищало Империю от аварских набегов вплоть до смерти Коврата, последовавшей в 642 г. Увы, его преемники были не столь миролюбивы и жаждали создать собственный политический союз на землях Римского государства[754].
В середине VII века Дунайская орда болгар под руководством своего князя Аспаруха (Испериха) начала свои набеги в Мизию и во Фракию. Следствием их успехов стало образование самостоятельного государства Болгарии и… полная ассимиляция со славянскими племенами, уже проживавшими здесь.
Против болгар Константин Погонат организовал в 679 г. большой поход с привлечением флота. К сожалению, кампания оказалась неудачная. Первоначально византийцы дошли до Истры, где обосновались болгары, и те, испугавшись греческой армии, заперлись в своих укреплённых местечках, со дня на день ожидая штурма имперских войск[755]. Римляне медлили, поскольку местность была болотистая и не давала возможности маневрировать. Как на беду, в этот момент внезапно заболел император, страдавший, несмотря на молодой возраст, подагрой. Он отплыл в город Месемврию для лечения, и тут же среди солдат пронёсся слух, будто царь бежал, оставив их на произвол судьбы. И победоносная римская армия, лихорадочно начала отступление, преследуемая осмелевшими болгарами. Потери были, возможно, и не очень большими, но царю ничего не оставалось делать, как заключить с болгарами довольно постыдный мирный договор на условиях выплаты ежегодной дани[756].
Впрочем, пусть и таким непопулярным способом, но император Константин IV сумел обезопасить свои границы. Хорваты и сербы признали над собой власть Византийского императора и обещали выставлять свои отряды в случае войны. Кроме этих успехов, Константин IV сумел продолжить политику разделения славянских племён, что позволяло обеспечить гегемонию Константинополя над ними[757]. Отныне до конца царствования императора Римская империя отдыхала от войн.
Едва внешние условия позволили уделить время для решения внутренних проблем, император обратился к вопросу раскола Церкви. 10 сентября 678 г. он направил письмо Римскому епископу Домну (676–678), позволяющее не только раскрыть некоторые неявные нюансы межцерковных отношений и мотивацию сторон, но и беспристрастно оценить столь часто хулимый «Типос» императора Константа II.
«Ваше отеческое блаженство знает, как и большинство вашей святейшей церкви нашего древнего Рима, что с того самого времени, как Бог повелел нам самодержавно царствовать, много раз некоторые заявляли желание возбудить движение и прения между частями вашей святейшей церкви и затем между частями всей Святейшей Великой Церкви Божьей, по поводу спорных выражений в одном из догматов благочестия. Но мы препятствовали этому, почитая это неблаговременным, и зная, что из частного прения не только не может произойти согласия относительно спорного предмета, но зло только увеличится».
Из этих слов совершенно очевидно, что императором двигал тот же мотив, который ранее был озвучен в «Типосе» Константа II. Как отец, так и сын крайне негативно относились к частным спорам по такому важному предмету, как тайна Боговоплощения. Конечно, рецепт преодоления раскола был известен — Вселенский Собор. Но в условиях тяжелейшей войны его созыв был едва ли возможен. Наконец, как посчитал Константин IV, время для Вселенского собрания пришло: «Мы поручили себя Богу нашему, провидящему лучшее о нас, в полной уверенности, что в то время, когда Его благость повелит быть исправлению самого существенного, Он дарует нам благоприятные обстоятельства для общего собрания обоих престолов, дабы, сообразуясь с определениями пяти Соборов и объяснениями Святых Отцов, они достигли непоколебимого убеждения и соединились в единые уста и единое сердце для прославления пречестного имени Бога нашего»[758]. Благоприятные обстоятельства наступили, и поэтому император повелел собрать его.