– Возможно, – примирительно сказал Лео. – Но, возможно, это больше не имеет никакого значения.
Автобус отвез их из дальнего конца аэропорта до взлетной полосы, где стоял самолет, огражденный двумя полицейскими машинами и одним бронированным автомобилем. Смех евреев-ортодоксов оглашал салон, где пассажиры занимали свои места.
– Они хотят показать, что давно привыкли к подобному, – сказал Откомб, пока они с Лео протискивались по проходу. – Обыск, расспросы, полицейские, пистолеты… Они торжествуют, ибо лишний раз доказано, что Земля Обетованная дается лишь ценою крови, пота и слез.
– А мы этой линии разве не придерживаемся?
Они взмыли в весеннее небо. И по мере того как самолет взбирался все выше над Средиземным морем, бедлам, в который превратилась римская жизнь Лео, понемногу упорядочивался. Мысли о Мэделин исчезали, таяли на линиях перспективы, достигая точки полного растворения. Сидевший рядом с Лео французский священник принялся читать требник. За иллюминатором, на высоте в тридцать тысяч футов, ледяной ветер с воем мчался над сверкающей серебряной пустыней.
Когда он вышел из отсека для прибывающих пассажиров в аэропорту Лод, то увидел знакомую фигуру, ожидавшую его за ограждением.
– Вы помните меня? – спросил мужчина.
– Святые покровители… – ответил Лео.
– Именно. Одного недосчитались. Сол Гольдштауб. – Он протянул мощную лапу для рукопожатия. Когда Лео в последний раз видел этого человека, тот, в рубашке с воротником-стойкой и при галстуке, сидел за обеденным столом у Брюэров и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Теперь же он имел поистине смехотворный вид в сандалиях и шортах, с соломенной шляпой на голове, которая была бы куда более уместна на лужайке для крокета. На футболке, плотно облегавшей брюхо, красовалась надпись: «Содержимое кошерно».
На мгновение Лео как бы в шутку предположил, что это все было изощренным, дурацким замыслом Мэделин.
– Я не понимаю…
– Я теперь работаю на ВБЦ, – объяснил Гольдштауб. – Отдел по связям с общественностью.
– Какое странное совпадение.
– Вовсе не странное. Вы знаете, что однажды я написал статью о нексусе[60] человечества?
– А что такое «нексус»?
– Нексус, плексус, сексус, – невразумительно проворчал Гольдштауб. – Давайте я понесу вашу сумку. – Они прошли на парковку, Гольдштауб продолжал тарахтеть без умолку. В Риме была весна, а в Израиле – лето: за стенами аэропорта все заливало раскаленным добела солнечным светом, цикады трещали в листьях агав. – Понимаете, один профессор из Бостона доказал, что все люди в цивилизованном мире связаны друг с другом через, максимум, шестерых посредников.
– И что?
– А то, что в нашей внезапной встрече нет ничего странного. Это происходит постоянно. В этом и состоит моя теория о нексусе человечества.
– Ну, расскажите же, из-за чего разгорелся весь сыр-бор, – попросил Лео, усаживаясь на пассажирское сиденье авто возле Гольдштауба. – К чему вся эта секретность?
Но Гольдштауб лишь рассмеялся.
– Вы сами вскоре узнаете. Создается впечатление что Стив Кэлдер получил скрижали с десятью заповедями лично от Моисея.
Выехав с раскаленной прибрежной равнины, они очутились в прохладе холмистого города: Иерусалим, Yerushalem, название которого на иврите происходит от имени ханаанского бога Шалема, однако за многие века успело слиться со всем известным словом из иврита, словом, обозначавшим то, чем вообще-то, всегда был обделен этот пыльный уголок Средиземноморья – словом «shalom», мир. Подъезжая с запада, они вынуждены были проехать Старый город, судьбу которого столь рьяно оплакивали пророки. Лавируя между автобусами и грузовиками, Гольдштауб и Ньюман приближались к обширному пригороду. Новые постройки отливали неправдоподобной белизной в солнечных лучах; корпуса, точно игральные кости, были разбросаны среди голых холмов, где прежде лишь ящерицы облизывали пасти, а пастухи стерегли стада.
– Как дела у Брюэров? – спросил Гольдштауб. – Как поживает Мэделин?
Все хорошо у Брюэров. Мэделин поживает отлично. Ее имя, ее слова, кружась в танце, путали мысли Лео, пока Гольдштауб маневрировал среди машин.
– Вы часто видитесь?
– Более-менее, – уклончиво ответил Лео. – Время от времени.
– Сложная женщина. – Гольдштауб покачал головой и засмеялся без повода. – Сумасшедшая. Вся эта история с покровителями… – Что-то явно ему досаждало.
– Ну, так уж она шутит, – сказал Лео. Он отвернулся от Гольдштауба и уставился на чужие, непривычные улицы. Чувство вины разъедало его мозг, как тонкая струйка яда. «Остерегайся блуда. Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить – значит грешить против собственного тела». Они проехали автобусную станцию и главный рынок. Всю округу оглашала полицейская сирена. За окном Лео видел строй солдат, неуклюже шагавших по тротуару и забавлявшихся с оружием, как дети со своими игрушками. «Тело твое – храм Духа Святого. Ты не принадлежишь самому себе; ты куплен дорогой ценой».
– Нашли бомбу в пакете из супермаркета, – пояснил Гольдштауб, притормаживая у КПП. Солдаты заглянули внутрь, но им был дан указ осматривать только машины арабов. – Облава на обычных подозреваемых… Откуда эта строчка? Облава на обычных подозреваемых…
– Из «Касабланки»,[61] – ответил Лео.
– А священнику почем знать?
– Священники тоже смотрят кино.
Там стояли указатели с надписью «Старый город», но Гольдштауб свернул и помчал вдоль бульвара, взрезавшего северные предместья, по направлению к арабскому кварталу восточного Иерусалима.
– Почему вы не можете рассказать мне об этой находке? – спросил Лео.
– Стив убил бы меня на месте. Он хочет сам преподнести вам сюрприз. – Они миновали пустырь, ранее разделявший город воротами Мандельбаум, которых теперь не существовало, и дорогой на Дамаск, которая существовала по сей день и не исчезнет никогда. Наконец машина выехала из-за домов и Гольдштауб остановился. Перед ними открывался поросший редкими кустиками песчаный склон; вдали, на расстоянии примерно в милю, лежал на ладонях холмов окруженный сиянием Старый город. Все было знакомо; темная, погребальная зелень Оливковой горы терялась в долине у подножия, стена Сулеймана Великолепного напоминала золотую кулису, а за стеной, посреди сгрудившихся крыш, высился подобно бирюзовой шкатулке с золотым венчиком Гибралтарский купол. Возможно, именно этот вид оплакивали пророки.
«И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего».[62]
– Хотите выйти посмотреть? – спросил Гольдштауб.
– Нет.
– Все уже видели?
– Не в этом дело.
Гольдштауб фыркнул.
– Беда в том, что все это означает что-то свое для совершенно разных людей. Одному месту не по силам вынести столько религиозного рвения. В том-то и беда. – Снова заведя машину, он отъехал от бордюра и двинулся на вершину холма. Вскоре они уже ехали по узкой дороге мимо таблички со словами «Всемирный библейский центр».
Центр был одним из тех учреждений, что бороздят, подобно океанскому лайнеру, воды финансовых вливаний из США. Отчасти музей, отчасти конференц-зал, отчасти храм, отчасти университет, он стоял на склонах горы Скопус в восточном Иерусалиме и взирал на долину Кидрон и Старый город с современной, самодовольной ухмылкой. В нем размещалось большинство исторических находок Второго храмового периода, останки времен царя Ахава, важные фрагменты древнего города Иерихона, свитки из пещеры Кумран. У Центра имелся доступ к самым передовым технологиям и самым светлым умам; он считался одним из лидеров в мире текстового анализа. Само здание представляло собой корявое смешение стилей; облепленный колоннами и фронтонами фасад напоминал какой-нибудь суд, а низко опущенные крылья были выполнены в псевдовосточной манере. Когда-то оно было лишь флигелем при больнице королевы Августы, затем, во время Мандата, служило штабом британским военным. Перед лестницей стояла скульптура, изображавшая открытую книгу; слово «Логос» было высечено поперек обеих страниц, а на постаменте был выгравирован девиз учреждения: «Слова со знание». Бугенвиллия оплетала парадный вход. Цветы блестели и радовали глаз, но цветом они совпадали с похоронными одеяниями священников.