— Завтра вас переведут в Петропавловскую крепость… От офицера слышал… Вот, братцы, какое то дело, — вздохнул он и отошёл от двери.
Петропавловская крепость! Страшные слухи о ней доходили и до Кубани. Знали казаки, что только тех, кого царь считал своим смертным врагом, бросали туда.
— Час от часу не легче, — вздохнул Осип.
Молчаливо, один за другим улеглись казаки на нары, и теперь тишину нарушал лишь писк мышей да возня крыс, вылезших из углов.
Несмотря на то, что лагерь повстанцев удалось разгромить и главари восстания были в Петербурге арестованы, наказной атаман не чувствовал себя спокойным. Его тревожила мысль, что часть казаков–бунтовщиков и пришлые из Закавказья укрылись в низовьях и могли в любое время, накопив силы, снова двинуться по станицам.
Правда, Михайлов, которому за подавление восстания присвоили чин генерал–майора, обещал со дня на день послать в низовья пехотный полк, но Котляревский понимал, что изловить бунтовщиков в плавнях будет делом нелёгким. К тому же наказного атамана заставляли задуматься и команды на кордонах. Имелись достоверные слухи, что во время восстания казаки, нёсшие кордонную службу, были заодно с бунтовщиками, и только боязнь оголить границу помешала им примкнуть к бунту. Да и по станицам не было ещё нужного порядка и спокойствия. На виду казаки будто смирились, но чувствовалось, что стоило лишь подуть ветру, как искра смуты снова вспыхнула бы жарким пламенем.
Нет–нет да и прорывалось это пламя то в одной, то в другой кубанской станице. В Ирклиевской атаманский дом спалили, видать, за то, что тамошний атаман добывал подводы для Вятского полка. В Брюховецкой атамана так измолотили, что он богу душу отдал. У старшины Гулика на хуторе скирды сена подожгли…
Военно–полевой суд при Черноморском войске, прензусом которого был назначен все тот же новоиспечённый генерал Михайлов, начал следствие над казаками, брошенными в Екатеринодарский острог.
После того, как Котляревский преподнёс Михайлову черкесскую шашку в серебряных ножнах и пистолеты с чеканной отделкой, между ними установилась крепкая дружба. И теперь наказной атаман не опасался, что на следствии вскроются какие‑либо компрометирующие его материалы.
Котляревский торопился побыстрей уладить все свои дела на Кубани и выехать в Петербург, чтобы обвинить главных бунтовщиков, дабы они паче чаяния своими речами ему, наказному атаману, вреда не причинили.
А если‑кто из петербургских вельмож и заинтересовался бы жалобой казаков, то этот интерес Котляревский думал притушить ценным подарком. Недаром в Ачуеве уже старались самые лучшие икорщики. Не случайно из‑за Кубани один князь — кунак Котляревекого— привёз наказному десяток драгоценных кинжалов работы знаменитого черкесского умельца.
Однажды вечером в Екатеринодар из станицы Полтавской прискакал сын станичного атамана. Волнуясь, путано он рассказал, что станицу заняли несколько сотен бунтовщиков. Они повесили атамана и теперь собираются на Екатеринодар, чтоб освободить острожников.
Известие это не на шутку обеспокоило наказного. В тот день донесли ещё ему, что колодники, отправившиеся в полдень за подаянием, кричали собравшейся толпе, чтобы шли казаки на кордоны и звали людей к ним на выручку, что обманули их, дескать, офицеры, нарушив обещание никого не трогать и разобрать дело по правде.
С нерадостными вестями наказной заторопился к Михайлову. Тот внимательно выслушал Котляревского и сейчас же дал приказ по полкам готовиться к выступлению.
Ночь Котляревский спал беспокойно и просыпался от каждого лёгкого шума во дворе…
Глава X
Солнце всходит и золотит камышовые крыши. Его яркие лучи скользят по белым мазаным хатам, по плетням, по лицам черноморцев, собирающихся па майдане, посреди станицы. Казаки все подходят и подходят.
Вооруженные мушкетами, пиками, кривыми турецкими саблями, а иные с пистолетами за кушаками и кавказскими кинжалами, черноморцы идут молчаливо, не торопясь, уверенные в своей силе.
В круге стоит атаман Малов, рядом с ним — Митрий и Андрей Коваль. Они изредка переговариваются:
— Кабы нам нынче ту силу, что была попервоначалу…
— Поверил Федор…
— Где теперь они?
Андрей задумчиво посмотрел на летящих в высоком небе журавлей. Курлыча, они тянулись над плавнями, наполняя душу глухой тоской.
— Никому из них не вернуться на Кубань. Дари за бунт не милуют, — сурово проговорил Малов. — Погибнут ни за что… А может, уже сгибли! Палачи у царя скорые.
Леонтий припомнил своё первое знакомство с Дикуном, хмурое утро и разговор о Пугачеве… Вспомнил и тот день, когда с отрядом пришёл в лагерь под Екатеринодар.
Словно угадывая его мысли, Митрий вздохнул:
— А начали неплохо…
— Начало‑то было, да только дальше… С первого дня надо было рубить головы старшинам и1 подстаршинникам, не миловать! — сказал Леонтий.
«Хоть и круто, а верно!» — подумал Андрей и тут же спросил:
— Так ты считаешь, что на Екатеринодар нам надо идти?
— Надо попробовать товарищей из острога вы зволить. Если наши люди приведут казаков с кордонов, то теперь, когда ушли донцы, мы, может, с солдатами и справимся. Только б нежданно напасть… А как вызволим товарищей, так сразу — на Волгу. По дороге к нам из станиц присоединятся многие.
Вразвалку, не спеша подошёл старый казак, с морщинистым, тёмным лицом и турецкой серьгой в правом ухе.
— Что скажешь, Петрович? — насторожился Леонтий.
— Да вот, Леонтий Максимович, дозорные наши перехватили здешнего атамана. Сбежать хотел…
— Головка? Бежал, говоришь? А ну, показывай его!
Окруженный казаками, насупившись, к Леонтию подошёл атаман станицы Полтавской есаул Головко. Было ему уже за пятьдесят. Невысокий, жилистый, он напоминал затравленного волка. Дурную славу стяжал себе атаман. Он захватил большой пай земли, с самыми лучшими выпасами, заставлял своих должников зиму и лето работать на себя.
— Что, стервятник, куда спозаранку собрался?
Леонтий прищурил злые, колючие глаза. Головко молчал и затравленно оглядывал всех исподлобья. Кто‑то из станичников выкрикнул:
— В Екатеринодар, куда ж!
-— В Екатеринодар? Значит, Котляревекого упредить хотел? Ну и как? Не вышло? — Голос Леонтия повышался и наконец зазвенел, как струна: — Гей, ребята! А ну, приготовьте на вон той акации добрую качелю для господина есаула.
Головко рванулся в сторону, но два дюжих казака, скрутив ему руки, поволокли к акации. Над станицей повис дикий, отчаянный вой…
— Это для начала, — глядя на раскачивающееся в воздухе тело, сказал Малов. — За товарищей наша первая расплата…
Сизый дым окутал Полтавскую. Раскалывая небо, громом грохочут пушки, трещат ружейные выстрелы. Два полка, как чёрная хмара, обложили станицу, не пробиться черноморцам. Все плотней и плотней сжимают враги кольцо…
Ядра со свистом падают во дворах, поднимая чёрные султаны земли и липкой грязи.
Казаки залегли за плетнями, упорно отстреливаются. Сквозь мушкетную и пушечную пальбу Митрий кричит Леонтию:
— Опередили нас, не успели с кордонов подойти!
— Если до ночи продержимся, пробьёмся! — ответил Леонтий.
Митрий кивнул.
Солдаты то подкатывались почти до самых плетней, то под меткими пулями казаков отходили, оставляя убитых.
Подполз Андрей.
— Что снег на голову! Как быстро они подошли!.. Побило у нас многих…
Неожиданно пальба прекратилась. Откуда‑то из‑за камышей выехал верховой с белым платком на конце палаша и рысью направился к станице.
— А ну, выйду к нему, — сказал Леонтий.
— Лежи, я сам, — Митрий поднялся и пошёл навстречу всаднику. Вскоре они встретились. Леонтий не сводил с них глаз. Через минуту–две Митрий направился к своим, но не успел дойти до плетня, как из камышей затрещали выстрелы. Митрий остановился, вскинул голову, словно высматривая что‑то далёкое, изогнулся и свалился на траву.