Представьте себе, обреченные не выглядели слишком огорченными в это время, а лишь тупо наблюдали, как сикхи накидывают им петли на шеи — за исключением одного — жирного мерзавца в дхоти, который стонал, бился и даже на секунду вырвался было из рук сикхов и бросился на землю перед Роуботемом, но солдаты тотчас оттащили его прочь. Он извивался в пыли, молотя по дороге руками и ногами, в то время как другие стояли молча.
— Посадим их на лошадей, сэр — ускорим это дело? — предложил Чизмен.
— Нет! — рявкнул Роуботем. — Сколько можно вам повторять — я не хочу быстрой смерти этим… этим мерзавцам! Они будут повешены в наказание, мистер Чизмен, и я не намереваюсь облегчать его! Пусть мучаются — и чем дольше, тем лучше! Неужели это слишком много за все те зверства, которые они сотворили? Нет и нет — даже, если бы с них живьем содрали кожу! Слышите вы, негодяи? — Полковник погрозил пленным кулаком. — Вы знаете, чем расплачиваются за мятеж и предательство — сейчас вы заплатите справедливую цену и благодарите любых ложных богов, которым вы молитесь, за то что вас ждет милосердная смерть — вас, которым совесть позволяла мучить и убивать невинных!
Теперь он почти бредил, потрясая руками в воздухе, а затем, заметив мертвое тело, лежащее на дороге, крикнул сикхам вздернуть и его, так чтобы все были повешены вместе, как того требует правосудие. Пока они тащили тело, полковник медленно проехал вдоль шеренги пленных, внимательно осматривая каждый узел на петлях, а после, сняв шляпу, начал молиться вслух, призывая Господа милосердного, как он его называл, в свидетели, что это лишь возмездие, которое они творят именем его, добавив по адресу обреченных, что им нисколько не помешает провести несколько тысяч лет в аду.
Затем он торжественно скомандовал сикхам тянуть, те дернули за веревки и пандиповисли в воздухе, а толстяк при этом ужасно захрипел. Я был уверен, что он не был мятежником, но, очевидно, было бы не слишком тактично обсуждать это в такой момент. Остальные пленники корчились, задыхаясь, и бились в своих удавках — пока постепенно все не успокоились, и, посинев, не обвисли, слегка раскачиваясь под лучами яркого солнца. Зрители же завороженно следили за тремя счастливчиками, которым удалось ухватиться за веревки; теперь они пытались подтянуться, чтобы хоть немного ослабить петли на глотках. Они били ногами и судорожно стонали, дико раскачиваясь в разные стороны, и видно было, как их мускулы напрягаются в невероятных усилиях.
— Пять к одному на раджпута, [148]— предложил О'Тул, роясь в карманах.
— Ерунда, — ответил кто-то. — У него нет шансов; ставлю на вон того, маленького — видите ли, ему приходится поддерживать меньший вес.
— И все равно никто из них не пропляшет в петле столько, сколько тот артиллерийский хавилдар,которого мы поймали у Бартаны, — добавил третий. — Помнишь, которого старый Джей Кей нашел спрятавшимся под женской накидкой? Я уж думал, тот черномазый будет барахтаться до скончания века — сколько он выдержал, Чиз?
— Шесть с половиной минут, — ответил Чизмен. Он устроился в седле, подогнув ногу, и достал записную книжку. — Кстати, вместе с сегодняшними их набралось уже восемьдесят шесть, — он кивнул в сторону дергающихся фигур. — Считая троих, которых мы застрелили прошлой ночью, но без тех, которых удалось убить из засады на Майнпурской дороге. Если повезет, к завтрашней ночи мы округлим это число до сотни.
— Я бы сказал, что это неплохо — эй, О'Тул, вот и спекся твой раджпут! Не повезло тебе, сынок — пять монет, а? Говорил же я тебе, что мой маленький петушок — отличная лошадка, не так ли?
— Смотри-ка — да он того и гляди выберется из петли! Видал!
О'Тул ткнул пальцем в маленького сипая, которому удалось почти освободиться от удавки, просунув в нее локоть и оттягивая петлю другой рукой. Один из сикхов подскочил было, чтобы дернуть его за лодыжки, но Роуботем рявкнул на него, а потом вытащил револьвер и, тщательно прицелившись, выстрелил сипаю в живот. Пленник конвульсивно дернулся, затем тело его опало, голова свесилась набок и веревка натянулась; кто-то рассмеялся и крикнул: «Позор!», но другие загудели и через мгновение все повыхватывали пистолеты и начали палить по болтающимся в петлях фигурам, которые подергивались и раскачивались под ударами пуль.
«Получай, ублюдок!» «А вот это — за маленькую Джейн! А вот — еще и еще!» «Как тебе это нравится сейчас, ты, жирная черная свинья? Хотел бы я, чтобы у тебя было пятьдесят жизней — я выбил бы их все до одной!» «Умирай, проклятый — а потом жарься в аду!» «Это — за Джонсона, а это — за миссис Фокс — вот, вот и вот — это за Прайса!» Стрелки кружились на своих лошадях вокруг мертвых тел, которые сочились кровью из многочисленных ран.
— Они еще слишком легко отделались! — кричал белобородый вояка в соломенной шляпе, лихорадочно перезаряжая револьвер. — Полковник прав — после всего, что они натворили, с них надо было живьем содрать кожу! Получай, дьявол! Или сжечь этих негодяев. Говорю тебе, Джей Кей, почему бы нам их не изжарить?
Они палили до тех пор, пока Роуботем не приказал прекратить, и их пыл поугас. Дымящиеся пистолеты были убраны, толпа распалась и только рои мух громко жужжали над восемью лужами крови, образовавшимися под мертвыми телами. Я не удивился тому, что всадники вдруг притихли. Их возбуждение ушло, они обмякли в седлах, тяжело дыша, пока Чизмен проверял строй. Так обычно и бывает со штатскими, неожиданно попавшими на войну и получившими возможность убивать. Впервые после долгих лет, проведенных за заточкой карандашей или пересчитываем пенни, они вдруг ощущают освобождение от всего — от жен, семей, ответственности и могут наконец удовлетворить свои животные инстинкты. Через некоторое время они становятся немного сумасшедшими, и если вам удастся убедить их в том, что они стоят за правое дело, то им все это даже начинает нравиться. Ничто не разжигает жесткость в обычном богобоязненном человеке больше чем сознание справедливого возмездия, — я, который таковым не являюсь и не нуждаюсь ни в каких надуманных оправданиях своим самым диким выходкам, говорю вам это. Сейчас же, выпустив пар, они словно насытились и даже ощущали себя несколько потрясенными — как будто первый раз в жизни сходили по девкам (о чем, впрочем, эти благочестивые маленькие христиане никогда и не мечтали). Если вы спросите меня, что я думаю об увиденной картине — ну что ж, лично я поставил на предложенного О'Тулом раджпута и потерял свои деньги.
Так или иначе, теперь, когда кровавое правосудие свершилось, а Роуботем и его благочестивые спутники были готовы продолжить свой путь, я снова мог заняться решением вопроса — как благополучно добраться до Канпура.
К счастью, они сами туда направлялись, так как две недели охоты за пандив округе исчерпали запасы их фуража и патронов (чему я не удивился, помня, с каким пылом они расстреливали мертвецов). Но когда по дороге я расспросил Роуботема о том, что творится в округе и что это за канонада слышна к северу, то был весьма неприятно удивлен его ответами — худшие новости трудно было себе представить.
Канпур действительно был в осаде, причем уже две недели. Это означало, что Уилер, в отличие от других командиров, смог предвидеть надвигающиеся неприятности. Он и на чертов дюйм не доверял собственным сипаям и как только узнал о восстании в Мируте, тут же подготовил большие новые укрепления вокруг казарм на восточной оконечности Канпура, с траншеями и пушками, так что даже если бы четыре его туземных полка также взбунтовались, он смог бы запереться там с верными войсками, забрав с собой всех штатских британцев. Генерал понимал, что сам город, далеко растянувшийся вдоль Ганга, оборонять было невозможно и что он не мог надеяться спасти значительное количество белых, в том числе — женщин и детей — иным путем, кроме как эвакуировав их в новое укрепление, которое располагалось за площадкой для скачек и имело хорошие возможности для кругового обстрела.
Так что, когда пандиначали мятеж, Уилер был к этому готов и в ту же ночь хорошенько им всыпал, несмотря на то что повстанцев поддержал местный туземный принц, Нана Донду Пант-сагиб, который предал его в последнюю минуту. У Роуботема не было никаких сомнений в том, что укрепление удастся удержать; ходили слухи, что помощь уже идет из Лакноу, расположенного в сорока милях к северу, а также из Аллахабада, который лежал немного дальше к востоку вдоль долины Ганга.