Ему не хотелось бросать так хорошо начатое дело. Но оставаться здесь было нельзя.

К северу вздымались гранитные бастионы хребта. Он хмуро глядел провалами черных ущелий и сеял в сердце тревогу. Там, где–то в ущелье, притаился Кудрат–бий, и кто его знает, что замышляет басмач?!

Быть может, сидит сейчас не так уж и далеко, с недоумением взирает в бинокль на непонятную для него затею красноармейцев и копит, и копит ярость.

— Время, время, — сердито пробормотал вслух Кошуба, опять взглянув на плотину. — Время. Недельку бы нам, только недельку. И тогда никакой паводок нас бы не напугал, а слава о коммунистическом субботнике разнеслась бы по всем горам и долинам, а может быть, понеслась бы и далеко на юг, за рубеж.

Он снова взглянул на поток. Ну, и силища в этой воде! Сколько огромных глыб сворачивает она. Сколько людских усилий пропадает зря… Эх, нет опоры у камней, нет связок. Беда, что он, Кошуба, ничего не понимает в ирригации.

Вдруг новая мысль вспыхнула, заметалась беспокойным пламенем в мозгу. Глаза командира проследили за длинной узкой тенью, пересекавшей русло потока и легшей темнозеленой полосой выше плотины и почти параллельно ей.

Тень падала от гигантского, стройного как древний минарет самаркандского Регистана, чинара, стоявшего у самой плотины.

Многолетнее дерево гордо вознесло свою пушистую крону к синему бездонному небу.

А! Вот как!

Кошуба снова перевел глаза на реку. Посмотрел жадно на ствол чинара, на его вершину.

— А что, если… — вслух проговорил Кошуба. Он махнул рукой чернобровому силачу: — Сюда!

Подошел чернобровый и еще два–три дехканина.

— Ну–ка, несите топоры! — он показал на чинар.

Через несколько минут, перекрывая рев потока, застучали топоры. Брызнули зеленые щепки. Засучив рукава, комбриг взялся за длинную рукоятку колуна.

Подошло еще несколько дехкан. Удары сыпались на основание ствола без передышки.

Уставших немедленно сменяли.

«Теперь дело пойдет, — думал комбриг. — Черт возьми, я не инженер, но ясно, что огромный ствол перегородит поток, послужит основой для плотины. Свалим дерево и двинемся… Пора.

Действительно, пора было продолжать поход. Уже два или три бойца разведки один за другим примчались полным карьером и шепотом докладывали комбригу о появлении подозрительных всадников.

О плотине теперь можно было не беспокоиться. Она будет достроена.

Это было ясно и строителям. Движение людских масс на плотине ускорилось, каменная лавина почти непрерывным потоком хлынула в пучину. Увидев близкий успех, на помощь мужчинам пришли женщины, старики, подростки. Люди забыли про голод, про лишения, надежда вселила в людей новые силы. Успех был обеспечен. Понимал это и старец–ишан. Он появился под стрельчатым сводом мазара. Несколько минут ишан смотрел из–под ладони на плотину, на первую в истории горной страны народную стройку. И он понял ее смысл не хуже самого Кошубы. Он понял, что тысячелетний несокрушимый авторитет ислама вдруг зашатался. Он понял, что покорная паства безвозвратно ускользает от него.

Перед его обезумевшим взглядом мелькнули видения разрушенных домов молитвы, мечетей, мазаров. Рев реки превратился в грохот разрушения…

Он оттолкнул прислужников и широкими шагами пошел к группе дровосеков. Он закричал, но крик его сорвался в старческий визг. Он так и шел, громко визжа.

Стук топоров смолк. Дехкане опустили руки и растерянно смотрели на приближавшегося ишана. На плотине тоже движение замедлилось. И оттуда с тревогой смотрели, что же будет дальше.

Выхватив топор у замершего в страхе дехканина, Кошуба крикнул чернобровому.

— А ну–ка!

И ударил со всей силой по дереву.

Но чернобровый не поднял топора. Все его огромное тело дрожало. В глазах застыл страх.

Ишан приближался. Полы его белого халата развевались.

— Прекратите! — негодующе прокричал он. — Прекратите… Священное дерево посажено нашими предками с молитвой, благоговением… Прекратите, или небесный гнев покарает вас!

Кошуба шагнул к ишану:

— Уйди, старик, не мешай…

— Ты, презренный, погибнешь. Народ не допустит, чтобы неверный кощунствовал над мусульманскими святынями. Уйди!

На плотине работа прекратилась, — люди прислушивались к словам ишана, многие, бросив на полпути камни, перебирались через поток. Толпа вокруг ишана росла… А ишан продолжал выкрикивать угрозы и проклятия.

— Что же? — обратился Кошуба к дехканам. — Неужели вы его послушаетесь?

Кто–то смущенно пробормотал:

— Он гнев божий навлечет на нас и на наших детей.

— Нельзя рубить священное дерево! — крикнул другой»

— Гром небесный навлечет на нас. Опалит нас молния. Не надо рубить, командир. Просим тебя.

Тогда Кошуба повысил голос:

— Значит, вам плотина не нужна? Значит, вам вода не нужна? Значит, вам жизнь не нужна?

Снова раздались голоса.

— Все нужно. И плотину сделаем, и воду на землю пустим, и жить здесь будем. Спасибо, ты нас научил, помог нам, только…

— Что только?..

— Дерево не позволим рубить.

— Боимся!

— Боимся гнева аллаха!

А ишан все вопил, призывая гнев божий на головы людей, которые идут за кафиром–большевиком. Подбежал Джалалов, за ним Курбан.

— Что случилось? Народ разбегается. Все смотрят на ишана. Машут рукой и уходят.

— Они боятся ишана. Они говорят, что он может огонь с неба свести.

— Хороши агитаторы, а я на вас надеялся…

Джалалов и Курбан только руками развели. Замешательство становилось угрожающим. Тогда Кошуба обратился к дехканам:

— Хорошо. Идите, работайте. Мы не будем рубить это дерево. Идите на плотину. И заберите шейхов, пусть камни таскают.

Приказав бойцам увести ишана, Кошуба кликнул своего вестового и шепотом отдал ему какое–то приказание.

Через полчаса крестьянам и красноармейцам было объявлено, что все должны отойти подальше.

Удара взрыва из–за шума реки почти не было слышно.

Могучий чинар задрожал, застонал, медленно качнулся и с шумом рухнул в брешь в плотине, подняв корнями фонтан земли…

Единодушьый вопль сотен глоток пронесся над плотиной, над степью, отдался глухим эхом в горах.

И сразу водворилось молчание. Многие присели и в страхе закрыли головы руками. Они ждали божьего гнева, молнии, которая испепелит их бедные тела. Женщины истерически зарыдали. Им начали вторить дети.

Но небо по–прежнему было чисто и ясно. Зной умерился. Солнце спускалось к Байсуну. Постепенно плач утихал. Люди поднимали головы, оглядывались и, успокоенные, снова брались за носилки и камни.

Со стороны мазара раздался крик. У входа его в пыли бился в судорогах белый жалкий комок. Ишан не выдержал поражения…

— А теперь трубите сбор! — крикнул Кошуба.

Под серебряные звуки горна народ бежал к поверженному чинару. Застучали топорами дровосеки, обрубая ветви. В струях обузданного потока заблестели на солнце мокрые спины людей, вцепившихся в могучий ствол.

Сотни рук потянули его. Вот он шевельнулся. Еще усилие! Вот он сдвинулся… Еще, еще…

Колоссальная балка легла как раз поперек потока. И сейчас же рядом посыпались валуны, галька, обломки скалы…

Через минуту к Кошубе подошел старик.

— Таксыр! Еще дерево?

Он показал на еще более могучий чинар. Командир подозвал подрывников…

Через полчаса отряд с песней покинул плотину. Когда бойцы обогнули мазар и поднялись на возвышенность, Кошуба обернулся и посмотрел в бинокль.

Водоем выше плотины значительно вырос. Ясно было, что скоро вода проникнет в арык.

Кошуба повернулся к Джалалову:

— Запомни, товарищ, сегодняшний день. Сегодня в дебрях Азии, в Восточной Бухаре, в горах у подножья Памира ты организовал первый ленинский коммунистический субботник. — Он передал бинокль Джалалову. — На, смотри! Видишь? Раньше, при эмире, нужны были годы рабского труда, чтобы повернуть эту дрянную речушку на поля, а теперь сколько, по–твоему, им еще понадобится работать?