— А что ты еще натворил?
— Я оказался свидетелем.
Не сводя глаз с языков лунного пламени, я коротко доложил, как обнаружил «свет в озере», а несколькими днями позже, вчера, наблюдал самоубийство Цуана. И оба раза это был я: что, видимо, кантональная полиция сочла весьма подозрительным.
— Но, бог мой, это же не причина, чтобы отдыхающего на курорте человека доставлять в полицию с жандармами, — решил дед. — Донос из Вены сплошное мошенничество, это и Мавень, он парень не дурак, сам отлично понимает.
— Очевидно, кто-то, быть может, анонимно донес, что я упражнялся в стрельбе на Лангарде.
— К примеру, твои соотечественники Икс и Игрек, иначе говоря, Мостни и Крайнер.
— К примеру. Но самое главное для Мавеня, что я оба раза был свидетелем — в деле Цуана непосредственно, вместе с рыболовом Кадуф-Боннаром, в деле де Коланы вместе с Йоопом, мужем Полари, — свидетелем, постфактум обнаружившим запертых в «фиате», гм, утопленников.
И тут дед запел, хоть и басом, но приглушенно:
Никакого смысла в твоем предположении нет, приятель. В Верхнем Энгадине просто-напросто опять «легкая» эпидемия самоубийств, у них такое частенько случается, особенно к концу мертвого сезона.
— Но самоубийством покончил жизнь только Цуан.
— А де Колана стал жертвой несчастного случая, сев за руль в нетрезвом виде, так я прочел в разделе «Несчастные случаи и преступления».
…И преступления. Мимолетное желание проинформировать деда об эпизоде «Грузовик марки „ящер“» я тотчас подавил. Но не удержался, чтобы не возразить:
— Сев за руль в нетрезвом виде. Конечно, это вполне приемлемое объяснение катастрофы. Но я за день-другой до этого несчастья убедился, что де Колана после изрядной попойки и по тому же самому шоссе мчался, правда, как сумасшедший… но вместе с тем и как бог.
— Что ты хочешь сказать… Что он с умыслом вкатился в Кампферское озеро? Что это все-таки самоубийство?
— Этого я не хочу сказать…
— Полагаю, каждый пьянчужка более или менее сознательно расшатывает свое здоровье. Когда я в последний раз видел его, это была развалина, развалина в окружении спаниелей. Постой-ка… ему только-только исполнилось пятьдесят… Ты не представляешь себе, какой это был дельный парень… всего двадцать пять лет назад. Известно ли тебе, что Гауденц в девятьсот одиннадцатом на состязаниях в Морице по пятиместному бобслею стал чемпионом Швейцарии? Сани тогда еще были пятиместные, обычно брали с собой даму. Спустя два года мы познакомились, это был молодой адвокат и поверенный своего семейства; я имею в виду вымирающую его ветвь. Форму головы с едва заметными приметами вырождения скрадывал серый цилиндр…
— И не похож был на крестьянина, вырядившегося к обедне?
— На крестьянина? На картинку из английского журнала мужских мод. Мы в тот раз совместно выработали договор купли-продажи, по которому я заполучил эту стародедовскую недвижимость. Ну и вид у тебя в этом кроваво-оранжевом свете. Да, неужто тебе неизвестно, что Луциенбург был родовым гнездом семьи де Колана?
Род де Колана из Цернеца и Сольо, равно как и род де Салис из Сольо, знатное семейство кантона Готтесхаусбунд в епископстве Кур, одно из лучших семейств союза трех кантонов[189] (одна ветвь — графская, другая — баронская), ныне род этот в противоположность породнившемуся с ними семейству Салис почти вымер. Пошел же он примерно с 1200 года от некоего Луциуса Коланы, владельца Луциенбурга в Домлешге, прозванного Павлиний рыцарь. Семья, видимо, происходила из Рима: павлин, распустивший хвост, низведенный после средневековья до символа тщеславия, в Древнем Риме почитался священной птицей богини Юноны, а в искусстве раннего христианства символизировал, дивно сверкая всеми цветами радуги, воскресение плоти. Так павлиний хвост попал в герб рода де Колана; отсюда и Павлиний двор.
Не бросилась ли мне в глаза, продолжал дед, когда мы на минуточку заезжали к ним в прошлый раз, деревянная ставня на зловеще замурованном окне Павлиньего замка, на которой еще заметны следы павлиньего хвоста из герба семейства де Колана? (Я не стал уточнять, что он именно сегодня бросился мне в глаза.) До 1400 года семьи де Колана и Салис играли главенствующую роль в кантоне Готтесхаусбунд, к которому присоединился Кур с жителями долин Домлешг, Оберхальбштейн, Берджель, Энгадин, дабы дать отпор угрожавшему им герцогу Австрийскому. «Вот, друг мой, в какие незапамятные времена приходилось уже остерегаться австрийца!» Прошло столетие — Реформация к этому времени одерживала в республике победу за победой — Готтесхаусбунд, Ценгерихтенбунд и Грауербунд объединились, но в этом союзе наряду с семействами Колана и Салис главную роль стало играть также семейство Планта из Цуоца.
К самым видным протестантам союза принадлежали молодой священник из крестьянской семьи Юрг Иенач и аристократы из семей де Колана и Рувенелль. Здесь, неподалеку, в Тузисе, они объявили руководителей католической партии, Рудольфа и Помпеуса Планта, вне закона. Братья Планта, хоть и были сыновьями протестантов, перешли обратно в католичество. А Иенач был, как говорят англичане, local boy[190].
— Один из здешних, из Домлешга. Понимаешь, этакий швейцарец эпохи Возрождения, просто не верится, но вот был же такой!
Помпеус, глава австро-испанского блока, организовал вельтлинскую резню: банды, подстрекаемые к возмущению против «еретиков», за одну ночь пристрелили, закололи, спалили, утопили в Адде шестьсот протестантов Вельтлина. В ответ на это Иенач снял свой пасторский сюртук и взялся за меч.
Так, стало быть, именно в Альпах началась Тридцатилетняя гражданская война христиан против христиан. Тридцатилетняя война номер один. Бароны Планта приветствовали вторгшиеся в Граубюнден австрийские и испанские войска. Помпеус рискнул даже опять ночевать в своей крепости в Домлешге, в замке Ридберг, вот, здесь, напротив. Ну, ладно. В ночь с 21 на 22 февраля 1621 года…
— Все хронисты отмечают, что ночь была мрачная, дул теплый фён, беда, в этих местах часто дует фён…
Экс-священник Иенач в сопровождении небольшого отряда всадников примчался из Претигау в Домлешг. Они остановились…
— У тебя, дед. О, прошу прощения, шампанское ударило мне в голову, мило, ничего себе. Я хотел сказать, в Луциенбурге…
…где жил потомок Павлиньего рыцаря со своими двумя сыновьями, воинствующие протестанты, старший звался, как и его предок, Луциус, а младший — Гауденц. После полуночи Иенач и девятнадцать всадников проскакали вниз по подъемному мосту. Рядом с ним скакал юный Гауденц Колана…
— По моему мосту! Прислушаемся-ка. Может, услышим эхо от стука копыт по доскам… всего-навсего три сотни годочков минуло.
Кавалькада перешла вброд речушку. Рейн. Малютку Рейн. Во время половодья, в кромешной тьме. Атаковала замок Ридберг.
— Вот здесь, напротив, замок барона Помпеуса де Планты… Надо думать, их роду во время оно, в незапамятные времена, еще император Траян пожаловал титул…
…так вот, главу католической партии Помпеуса они выволокли из камина, куда тот забился, выскочив из кровати, и без лишних разговоров прикончили благородного ренегата в измазанной сажей ночной рубахе.
Смертельный удар коротким боевым топором нанес ему не кто иной, как юный Гауденц Колана.
Кавалер тропиков, подхватив меня под руку, повлек к восточной стороне площадки, меньшей стороне прямоугольника, длину которой тем не менее я сравнил бы с длиной приконченной им некогда анаконды — в ней было метров десять. Здесь тихое постукивание Сабо было едва слышно, но его деятельность подтверждалась лесом антенн, под которыми Куят и расположился в шезлонге, а я подошел к одной из амбразур. Ущербная луна выкарабкалась из облаков, более не напоминая далекий бушующий пожар, но все еще бесформенная, какая-то раздутая.