— Я поехал, чтобы доказать нелепость ваших бредней, Требла! Ваших бредней!

Йооп был явно доволен, что знает это слово. Он вылез из машины, очень похожий на воронье пугало: кепи он надвинул на самые глаза, защищенные черно-вспыхивающими стеклами, шарфом укутал иол-лица, торчал только худой длинный нос. Мы зашагали, подставляя ветру один бок, по прибрежному шоссе, безлюдному и голому, как «кимерийцев печальный берег», который увидел Одиссей. Мой дождевик-пелерина буйно развевался на ветру; дорожное кепи Йоопа вздулось пузырем, смахивая теперь на те кепки, что некогда были непременным атрибутом фигуры с эмблемой социал-демократа на всех карикатурах, и надо же именно у тен Бройки, успел я подумать и тут же начисто позабыл о его присутствии.

Четкую шеренгу оградительных столбиков прерывала та самая лиственница. От нее до следующего столбика изрядный участок шоссе — ничем не огражден. То тут, то там каскады се-ребристо-бурлящей пены обрушивались на «печальный берег». 13 новой вспышке лунного света я разглядел: кора на высоте двух футов будто сбита неверными ударами топора.

Цепляясь за отсыревший ствол, я начал спускаться на прибрежные камни, ледяные хлопья пены летели мне в лицо, я отпустил ствол и, присев на корточки, вцепился руками и ногами в скользкий валун, чтобы не свалиться в море (ах да, всего-навсего в высокогорное озеро), увидеть что-либо мне мешали слезы, которые выжал из моих глаз ветер. К тому же меня все снова и снова окатывала пена; а потому слух отреагировал раньше зрения: я услышал стоголосый вой, визг, завыванье точно из собачьего логова.

Бег туч внезапно прервался. Лунный свет лег широким колеблющимся мостом через озеро, а в каких-нибудь десяти метрах от меня из освещенной воды торчал какой-то тупой обрубок, он металлически поблескивал, и его то и дело обдавало пеной. Но вот тучи вновь сомкнулись, и мой наблюдательный пост окутала кромешная тьма.

И тут я вновь увидел свет в озере.

Двойной красноватый луч подводного прожектора, отнюдь, не похожий на лунный свет, вонзался в берег и, отброшенный назад, освещал озеро, хотя его ежесекундно разбивал клокочущий прибой. Вся эта картина колыхалась, раздвигалась и сжималась, подобно мехам гармоники.

Въехавшая под воду легковая машина… только часть кузова выступает наружу… окна закрыты, сквозь них видно, как в безжизненно-неловкой позе в руль вцепилось призрачное существо… бесспорно грушевидный череп… вокруг неспешно плавают гигантские длинношерстые камбалы… в них едва можно узнать захлебнувшихся спаниелей…

…жуткий, чудовищный аквариум.

Сердце морзянкой застучало у меня во лбу, заглушило ураган «Малойю». Кажущаяся нереальность оборачивалась ужасающей реальностью.

Я отчаянно замахал руками, и тен Бройка отважился спуститься ко мне на валун. И тут его солнечные очки разбились о мокрый камень. А сам он судорожно вцепился, ища опоры, в мой дождевик.

— Chodverdomme!.. — заверещал он. — Chodverdomme![118]

5

Еще не достигши восемнадцати лет, Константин Джакса поступил в качестве одногодичника-вольноопределяющегося унтер-канонира в императорско-королевский тринадцатый полк артиллерийского корпуса принца фон Лобковица в Аграме. Капитан его батареи: Венцель Грубаский.

Как ни утеснял капитан Грубаский Джаксу, однако ж ничего поделать не мог, когда спустя год того отправили в Грац на экзамен офицеров запаса и он вернулся оттуда в первом офицерском чине — «одногодичник-вольноопределяющийся взводный командир в звании фейерверкера, назначенный к прохождению практики с целью перевода в кадровые офицеры». И все-таки Грубаский сорвал производство Джаксы в лейтенанты, аттестовав его как «пригодного» вместо «в высшей степени пригодного». Но Косто взял отпуск и отправился к Янко Пеячевичу, под командованием которого служил его отец. Тот похлопотал за него перед двумя своими венскими кузенами, фельдмаршал-лейтенантом графом Юкскюль-Гилленбандом и викарным епископом («перед Икспуп-пластырьбантом и блудавым епископом»). Благодаря подобной протекции сын капрала был произведен в артиллерийские лейтенанты, а капитан Грубаский к тому времени получил чин майора.

Майор Грубаский — истязатель, служака и игрок, сорокасемилетний «старикан»: седовато-рыжая борода прикрывает зоб, красный бугристый нос — вовсе не следствие алкоголизма, густой бас, срывающийся в команде на фальцет, — словом, дубина стоеросовая.

После императорских маневров в Беловаре лейтенант Джакса сменил артиллерию на кавалерию и выиграл первые скачки в Сиссекской степи, а его рыжий жеребец Кад стал победителем в охотничьем паркуре — с охотой ничего общего не имеющем.

После многочисленных «любовных приключений и дуэлей» Джакса влюбился в примадонну Бургтеатра, гастролировавшего в Аграме. Не одну ночь напролет он катал ее на четверке цугом вокруг крепости и в конце концов твердо решил жениться на предмете своего поклонения. Императорско-королевским офицерам, желавшим взять в супруги актрис, требовалось на то высочайшее разрешение. Но к тому времени, когда его по этому поводу вызвали в Вену на аудиенцию, знаменитая актриса давным-давно позабыла маленького лейтенанта из балканского гарнизона. Ему ничего другого не оставалось, как, натянув на себя парадный мундир, отправиться в Хофбург и изложить престарелому, уже тогда престарелому, императору наскоро изобретенную бессмысленную просьбу: она касалась исследования морского дна в районе архипелага у острова Хвар.

Флигель-адъютанты разъяснили мне, что к императору можно обратиться либо по-военному: «честь имею доложить», либо на придворный манер: «всеподданнейше прошу»; в конце аудиенции можно по-военному удалиться — «кру-угом/», а можно — пятясь спиной (гражданским лицам предписывались три придворных поклона). Дверь из зала откроют лакеи.

Лейтенант Джакса обратился к императору, уже с утра многие часы стоявшему со склоненной головой: «честь имею доложить», а удалился на придворный манер (будучи солдатом — без поклонов), и тут-то обе его восьмигранные шпоры врезались в дверь: лакеи опоздали ее открыть.

Пришлось им — под застывшим взглядом монарха — вытаскивать Джаксу из двери.

Внезапно император, недвижно до сих пор стоявший, издал какой-то звук, будто коротко кашлянул.

— Его величество, кажется, чуточку простудились, — шепнул один из лакеев пострадавшему просителю, когда огромная раздвижная дверь скрыла его наконец от высочайшего внимания. По Джакса знал: старик смеялся.

Любовная драма отравила Джаксе удовольствие службы в аграмском гарнизоне: он подал просьбу о переводе в императорско-королевскую тренерскую школу верховой езды и фехтования в Винер-Нойштадте: младшим тренером.

— Езжайте с богом, — проворчал майор Грубаский на прощание.

Поскольку пунктиком его было — требовать от подчиненных дословного повторения своих приказов, Джакса рявкнул в ответ:

— Слушаюсь, ехать с богом!

Глаза майора застыли в две грязные ледышки.

Следующим летом в Пратере случилось, что через живую изгородь кафе «Зимородок» перемахнул всадник в мундире, увенчав свой прыжок в гущу испуганно заахавших и тут же разразившихся аплодисментами посетителей — среди которых сидел брат директора будапештского цирка Ратай, — превосходно выполненной левадой.