Я разрушил ее великий план, а она, она безропотно смирилась и сразу же перешла из восторженного состояния в меланхоличное. Проковыляла мимо меня и Сирио к раздвижной двери, открыла ее, заглянула в холл, снова задвинула дверь.

— …узнает от Бонжура, что ты провел ночь здесь, в доме, он, чего доброго, застрелит тебя. — Она произнесла это непринужденным, даже индифферентным тоном. — Ты не представляешь себе, какой он ревнивый. Отчаянно ревнивый.

— Меня уже многие хотели застрелить, о-о-очень многие, — сказал я небрежно.

— Когда?

— Ну, например, во время войны.

— Хорошо, — сказала она.

— Хорошо, — послушно повторил я.

— Хорошо. А в последнее время — тоже?

— Ну, например, когда я бежал на лыжах через Сильвретту из Великогерманского рейха.

— Хорошо. Но я спрашиваю о самом последнем времени… Разве и теперь тоже? — спросила она с оттенком пробудившегося интереса.

Не мог же я рассказать Полари о дурацкой истории с Вереной Туммермут и об угрозе кровавой мести со стороны Бальца Цбраджена.

— Побудь здесь еще минут двадцать, потом я позвоню и вызову такси. Знаю, с деньгами у тебя туго. Но я кое-что подброшу. Из тех денег, что мне даются «на булавки», — Она снова прилегла на кушетку «рекамье» мастера Поля Лабратю с бульвара Сен-Жермен.

Да, я не мог сказать Полари, что испытываю вполне обоснованный здоровый страх перед Бальцем Цбрадженом, что хотел бы очутиться завтра за тридевять земель отсюда. А главное, что сегодня ночью мне совершенно противопоказан Бальц Цбраджен, Санкт-Мориц и все, что с ними связано, в том числе и местные такси…

— Я подумал, может, ты скажешь Бонжуру, чтобы он отвез меня в Понтрезину и…

— Бонжуру я уже сказала «bonne nuit»[308]. Он спит, Йооп хочет, чтобы в его отсутствие Бонжур спал здесь, в доме, у Уоршлетты. — Она меланхолично хихикнула: — Впрочем, верн: е, вместе с ней.

— Ах так, чтобы удобней было сторожить «Спаги» или беречь твою нравственность.

— Скажем, и то и другое.

— А если я переночую в комнате Бонжура над гаражом?

— Там сейчас спит господин Хеберлинг. Человек, который привез нам Цезаря и Брута.

— Вон оно что… Для Цезаря это было, пожалуй, рискованно, не правда ли?

— Почему это было рискованно для Цезаря? Они ведь из одного питомника?

— Ты хочешь сказать — из одного сената?

— При чем тут сенат. Они из одного питомника в Ютлиберге. Там их купил Йооп. А этот Хеберлинг из Цюрихского общества дрессировщиков останется у нас еще неделю, пока не научит Бонжура обращаться с такими огромными скотами. Если хочешь знать, во всем этом скотстве виноват только ты.

— Я?

— Не ты ли внушил Йоопу, что этого на стене… ну этого его гогеновского «Спаги» могут похитить воры, любители искусства, и что картина никогда не найдется… Слышишь?

За окном слышалась чья-то осторожная, но тяжелая поступь и звон цепи.

— Вдоль той стороны дома на полукилометровой цепи бегает Брут, вдоль этой стороны — Цезарь. Лают они редко, но от тихого побрякивания цепи по ночам можно сойти с ума.

— Люди привыкают почти ко всему, Пола. Но в один прекрасный день Брут все равно растерзает Цезаря.

— Что за странная мы-ы-сль?

— Вот увидишь. — Помолчав немного, я сказал: — В последнее время «лежачий голландец» довольно-таки часто в пути. Куда он отправился сегодня?

— В Геную, чтобы продать Яна ван Ольденбарневельта.

— Картину?

— Да нет же, не картину.

— Он занялся работорговлей?

— Иногда ты спрашиваешь бог знает что, Требла. Это же пароход. Пассажирский пароход, который принадлежит ему и Nederlandschen Stroomvaart Matschappij[309]. Старая калоша, по-моему, они хотят сбагрить ее какой-то греческой фирме. Я ни-и-когда не интересовалась его делами, но боюсь, что на этот раз ничего хорошего не получится. Скажи лучше, у тебя с ним были расхождения?

— Расхождения? Конечно, расхождения между его доходами и моими…

— Такой легкомысленный тон и именно сегодня вечером, когда застрелился красавец Ленц Цбраджен. Вчера после ленча ты, кажется, поспорил с Йоопом.

Памятуя о нашем огорчительном джентльменском соглашении, я спросил:

— Он тебе об этом рассказывал?

— Нет, но он, видимо, ужасно рассердился, хотя и старался подавить в себе злобу. На него это мало похоже, вообще-то он до невероятности вспыльчив. Помнишь, как он когда-то выстрелил в молодого Хаберцеттля перед нашей виллой в пригороде Вены?

— Ну вот мы и вернулись к теме «выстрел». Я при сем не присутствовал, но Карл Гомза в свое время рассказал мне все. В том числе и о районном инспекторе Гонсовиче, который положил дело ad acta.

— Удивительно, что ты помнишь фамилию инспектора…

— Я специалист по запоминанию фамилий.

— В двадцать шестом умер Оршчелски-Абендшперг, два года спустя я вышла замуж за тен Бройку, и в скором времени Йооп предпринял деловую поездку — отправился на Яву, где, кстати, жил несколько лет в детстве. В Вене был карнавал по случаю масленицы, и вот я решила дать бал на нашей вилле, недалеко от Сторожевой башни. Мы там только что поселились. Это был праздник для людей искусства, и пришли на него на-сто-ящие люди искусства, хотя там были также дамы высшего света, как баронесса Гепэн. Йооп протелеграфировал из Адена, что только через четыре-пять дней собирается быть в Вене. Разве я могла предположить, что он передумает и из Каира полетит самолетом в Триест?

— Стало быть, он все же «летучий голландец»?

— На моем домашнем балу царило веселье, мы гуляли до утра, но это не была оргия, ты же знаешь, я такие штуки не признаю, я — порядочная женщина!

— Знаю, — согласился я без тёни иронии.

— Ты, наверно, вспоминаешь мою «Веселую вдову». Tempi passati[310].

— Выходит, в тот вечер ты была веселой соломенной вдовой.

— Конечно, я малость пококетничала с молодым Хаберцеттлем. Он был скульптор. Но ей-богу, пококетничала самую малость, ничем себя не связывая, наверно, тебе наболтали много лишнего. Ну вот, в восемь утра, когда мы сели пить кофе и завтракать, явился Йооп, он прибыл в спальном вагоне из Триеста, а на Южном вокзале взял такси до виллы, пробрался через заснеженный сад и хотел отпереть парадную дверь, но она оказалась на цепочке, дверь только немного приоткрылась. И тут произошло роковое стечение обстоятельств: как раз в эту секунду Хаберцеттль шествовал мимо двери, веселенький и навеселе, с салатом в руках. До этого он никогда не видел Йоопа и потому сказал: «Что вам угодно? Наверно, вы перепутали номер дома. Здесь все свои, чужих нам не надо». И захлопнул дверь у него перед носом. Выгнал хозяина из собственного дома.

— Что и говорить, весьма неприятная история для хозяина.

— Как бы ты поступил на его месте?

— Думаю, разбил бы первое попавшееся окно.

— Для этого Йооп человек слишком, да, слишком, сдержанный. А может, надменный, называй как хочешь. При этом он с самого начала бе-зум-но ревновал меня и, к сожалению, ревнует до сих пор. И вот Йооп пошел со своим чемоданом в гараж, где прятал оружие, вилла была расположена довольно уединенно, и он получил разрешение хранить огнестрельное оружие. Здесь, в подвале «Акла-Сильвы», Йооп тоже устроил целый арсенал.

— Он намекал мне на это.

— …Достал из гаража свою хлопушку, свой револьвер, и засел в беседке. Представляешь себе? В февральскую стужу засел в саду, хотя только-только вернулся с Красного моря. Ждал, ждал и ждал. Постепенно гости начали расходиться, но никто так и не заметил Йоопа. Последним вышел Хаберцеттль. Конечно, я ему ровно ничего не позволила. Обыкновенный бальный флирт. Но избавиться от Хаберцеттля оказалось не так-то просто. А когда я его наконец выставила — было уже совсем светло, — случилось вот что: навстречу скульптору, увязая в снегу, двигался мой муж, целясь в него из револьвера. Вначале молодой человек решил, что это карнавальная шутка, потом испугался до полусмерти и помчался назад к дому. Йооп выстрелил один раз.