— Это ложь! — завизжал Будкевич. — Шантаж и грязная клевета! И неспроста льется грязь на руководителя. Я этого так не оставлю! Я пойду в обком, в народный контроль. Преступники клевещут на областного работника, а советский юрист, следователь, потворствует им в этом! Я буду жаловаться на вас!

— Подождите, успеете пожаловаться, — говорит Василевский, — разрешите уж, я познакомлю вас и еще кое с какими документами.

Игорь Ильич положил перед Будкевичем фотографию. На ней был запечатлен трогательный момент прощания Абрама Ронина со своим обожаемым директором, отбывающим в командировку в солнечную Молдавию. Только на прощание Ронин подает Будкевичу не пустую руку, а какой-то конверт.

— Фальшивка! — визжит Будкевич.

— А вот обвиняемый Ронин, — следователь кладет на стол протокол допроса, — показывает, что в этом конверте он передал вам две тысячи шестьсот рублей на мелкие непредвиденные расходы.

— Ложь! Это надо доказать.

— Можно и доказать, — спокойно отвечает следователь. — Скажите, Будкевич, почему ваш личный автомобиль «Волга» за № 55-41 вы держите не в Днепропетровске, а в Кишиневе?

— Позвольте...

— Нет, это вы позвольте! И содержите на постоянном окладе шофера. Вот справка Госавтоинспекции Молдавской ССР. Вот показания гражданина Тукула, вашего личного шафера. Вот показания некой гражданки Лидии Семеновой, у которой вы останавливаетесь в Кишиневе по адресу: Фруктовая, 48. Зачитать?

— Не надо...

Будкевич, или, как его называли апельсиновое короли, «папа», подобрал и содержал на материально ответственных должностях людей, ранее судимых за хищение социалистической собственности, — Притыцкого, Зарецкого, Сахно. За это они щедро оплачивали заботу «папы», выдавая ему на «содержание» ежемесячно по пятьсот рублей, не считая щедрых субсидий при выездах «папы» в командировки.

...Вся апельсиновая группа на скамье подсудимых. Хищники присвоили более полумиллиона рублей государственных средств. Благодаря упорному, напряженному труду И. И. Василевского и его товарищей причиненный государству ущерб полностью возмещен.

Выездная сессия Верховного суда Украинской ССР, рассматривая это дело, признала вину всех подсудимых в хищении государственных средств в крупных размерах полностью доказанной и, учитывая особую опасность совершенного преступления, приговорила Маевского С. Я., Зарецкого Л. Н. и Сахно Л. Е. к высшей мере наказания с конфискацией всех изъятых денег, ценностей и имущества. Их соучастников: Будкевича Л. Е., Притыцкого И. П., Иванова С. Ш., Атаманчука В. С. — к 15 годам лишения свободы каждого, остальных — к длительным срокам лишения свободы с конфискацией имущества...

Поздно вечером Игорь Василевский и его молодые коллеги — чернявый Дима и почти рыжий Сергей возвращались с процесса.

— Зайдем, — предложил Игорь, когда они проходили мимо «Гастронома», — по стаканчику томатного?

В магазине Дима купил каждому по апельсину.

— Угощайтесь.

— А они не ворованные? — спросил Сергей.

— Ешьте, Ватсон, — сказал Игорь, — теперь уже нет.

— Мы — наоборот, — заметил Сергей. — Он Ватсон.

— Тем более.

НАЗАД, К ОБЕЗЬЯНЕ

Главный врач психоневрологического диспансера Вера Николаевна Острожина проводила производственную пятиминутку. Но сегодня на нее были приглашены не врачи и не фельдшера. Вера Николаевна вызвала к себе руководителей лечебно-трудовых мастерских. Главный врач была недовольна работой подведомственного ей учреждения, а ее подчиненные, как ей казалось, никак не могли понять простых истин.

Пятиминутка шла поэтому третий час.

— Поймите, — в которой раз, но все так же терпеливо объясняла Острожина, — труд создал человека, и только трудом мы можем и должны лечить наших больных. Только осмысленный, умный труд способен вернуть их к умной, осмысленной жизни.

— Это мы понимаем, — отвечал ей начальник мастерских Торчинский.

Но какой же это осмысленный труд — ручная вязка рейтуз, которые к тому же никто не хочет покупать? — снова терпеливо спрашивала Острожина.

— Оборудования нет, сами знаете, — отвечал ей Торчинский.

— А шерсть где? — вскакивал со своего места начальник цеха Мулерман. — Разве мы получаем от поставщика шерсть? Мы получаем от него дратву, уважаемая Вера Николаевна, пеньковую веревку, но только не шерстяную пряжу. Вот что я хотел сказать.

— Но вы же хозяйственники, — убеждала их главврач. — Не я же буду доставать трикотажные машины и сырье! Правильно? Проявите смекалку, находчивость.

— Ваша правда, Вера Николаевна, — согласился наконец Мулерман, — будем думать, будем искать нераскрытые резервы.

— Ну вот и славно, — улыбнулась главврач. — Значит, договорились.

На этом пятиминутка закончилась, и все разом разошлись.

— Нет, Семен Михайлович, — высокопарно сказал Мулерман своему начальнику, беря его под руку, — я вижу, что могучую поступь прогресса нам не остановить.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду прямое указание начальства о дальнейшем развитии нашего предприятия. Зайдемте к вам в кабинет, — предложил он, — это разговор не для всех...

В кабинете Торчинского Мулерман дал волю своей богатой предпринимательской фантазии.

— Нужны новейшие трикотажные машины, — говорил он, возбужденно расхаживая по маленькому кабинету. — Это раз. Нужна отличная, высокосортная пряжа. Чистая шерсть. Это два. Больным требуется осмысленный труд.

— Раз, два, три! — оборвал его Торчинский. — А где деньги? Вы же знаете, сколько отпускают нам по смете, — кот наплакал. А у горздрава больше копейки не выпросишь.

— Приведите в действие весь ваш фосфор, Торчинский, — сказал начальник ведущего цеха. — Именно наличием фосфора в коре головного мозга мы отличаемся от животных. Вы когда-нибудь изучали такую науку, как политическая экономия, часть первая?

— Вы же знаете, у меня есть диплом.

— При чем тут формальности? Я говорю вам о деле. До сих пор мы имели только доход с нашего небольшого социалистического предприятия...

— А, слезы! Какие там доходы, — поморщился Торчинский.

— И ничего не вкладывали для развития средств производства, для дальнейшего расширения производственных мощностей, — не слушая его, докончил Мулерман.

— Поясните вашу мысль, — попросил Торчинский.

— Охотно. Придется организовать на ходу маленький семинар по политической экономии. Жаль, нет здесь нашего главного врача, она имела бы право поставить галочку в отчете и хорошо выглядеть в высших горздравовских инстанциях.

— Бросьте трепаться, — поморщился Торчинский. — Если у вас есть конкретные предложения, выкладывайте.

Но Мулерман не торопился. Он уже вошел в роль наставника. Он даже перестал бегать по кабинету, а встал за стол, как за кафедру, и глубоко задумался. Торчинский по опыту знал, что в такие минуты этому философу лучше не мешать.

— Прибавочная стоимость есть то главное звено, которого нам недостает, — начал Мулерман. — Но для ее создания необходима коренная перестройка всего технологического процесса, усовершенствование и замена устаревшего оборудования. А это, как известно, потребует серьезных капитальных затрат. Нужен изначальный капитал. Однако у нас есть полная гарантия, что прибавочная стоимость будет образована, когда производство заработает в новом ритме.

— Объясните попроще, — попросил Торчинский.

— Можно своими словами. Мы приносим сюда свои монеты кто сколько может и на них закупаем новые станки и приличную шерсть. Даем все это нашим дорогим шизофреникам. Они работают. Мы реализуем товар и получаем тугрики. Барыш делим.

— Как?

— Не по чинам, разумеется, а соответственно взносу. Введем акции. Принципы, проверенные многолетним опытом предков.

— Но если я куплю станок, то получается, что он уже вроде бы мой собственный? — недоверчиво спросил начальник мастерских.