«Волга» остановилась снова. И снова у сберкассы. «Ага, это уже любопытно, — подумал Сергей, — он кладет деньги на книжки в разных сберкассах. Почему же не в одной? Наверное, слишком много денег. Чтобы не вызвать подозрения».

«Волга» остановилась у восьми сберегательных касс и только после этого направилась в знакомый переулок. Сергей выскочил на углу из «Москвича», поблагодарил водителя и кинулся бегом разыскивать милиционера. Знакомый старшина дежурил на обычном месте.

— Надо задержать двоих, пошли, — сказал Сергей.

Они подошли к тому подъезду в тот самый момент, когда юркий человечек передавал мужчине в косоворотке пачку сберкнижек, а тот отсчитывал ему деньги. Старшина подошел к ним.

— Пройдемте, граждане.

— А что такое, в чем дело?

— Распивать спиртные напитки в подъездах воспрещено, — сказал Сергей.

— Да мы и не пили. Обнюхайте, — завертелся человечек с сумкой и тут же попытался выбросить сверток.

— Сорить здесь, папаша, не полагается, — сказал старшина, поднимая сверток и возвращая его владельцу, — а насчет того, пили или не пили, в отделении разберемся. Пройдемте.

Человек с сумкой, Абрам Семенович Ронин, отнекивался недолго.

— А чего там, я человек маленький. Мне говорили: Абрам, ты должен развезти эти деньги по разным сберкассам и сделать там вклады. Ты за это будешь иметь свой процент. Ну, раз надо развезти, так надо развезти. О чем тут разговор? Это же не какое-нибудь уголовное преступление, я так понимаю, гражданин следователь?

— Чьи это деньги?

— Как это чьи деньги! Наши деньги, советские. Не керенки же, гражданин следователь. И не доллары, я вас уверяю.

— Кому они принадлежат?

— Это другой вопрос. Мне давал их вот он, Ленька, кто же мне их еще мог давать. Ленька.

Ленька, Леонид Татарцев, тот самый человек в серой косоворотке, был не кем иным, как племянником Маевского.

Надо немедленно изолировать Сахно, Зарецкого, Притыцкого и Маевского. Операция проводится быстро, так, чтобы они не могли замести следы преступления. И тут же самый тщательный обыск. Волнуются члены семьи Маевского — не успели спрятать концы, ах, не успели! А концов многовато. Сто двадцать шесть сберегательных книжек на предъявителя на сто тридцать восемь тысяч рублей, наличными — девять тысяч, облигаций трехпроцентного займа — на тысячу двести рублей. И все-таки значительную часть ценностей успели передать родственникам.

Теперь пришла пора Маевскому-младшему отблагодарить Маевского-старшего за свадебные подарки. Еще до ареста отца сообразительный сынок спрятал десять сберегательных книжек на девять тысяч рублей и восемь с половиной тысяч наличными.

И Леве ужас как не хотелось добровольно с этим расставаться.

— Слушайте, Маевский, — предупредил следователь Маевского-старшего на очной ставке с сыном, — я вам советую не ломать комедию. Пусть ваш сын вернет все вами похищенное. Иначе я немедленно арестую и его за укрытие краденого и привлеку к уголовной ответственности.

У Зарецкого были изъяты двадцать четыре сберкнижки на двадцать восемь тысяч рублей, и наличными пять тысяч, и облигаций на восемь тысяч. Кроме того, довольно много монет царской чеканки, золотые кольца, серьги с бриллиантовыми камнями. Незадолго до ареста скромный кладовщик купил дом за пятнадцать тысяч.

Крупные суммы наличных, много сберкнижек изымается у товароведа Сахно и завбазой Притыцкого.

Но следствие продолжалось. Разоблачены еще далеко не все члены этого апельсинового концерна. Ведь созданный резерв фруктов надо было продать. Где? Конечно же, в магазинах. Без самой тесной связи с работниками прилавка здесь не обошлось. Апельсиновые короли из плодосекции особыми милостями оделяли магазины № 7 и № 9, которыми руководили Иванов и Атаманчук. У них фруктов было всегда невпроворот.

Иванов избрал не очень оригинальную, но совершенно непробиваемую, как ему казалось, методу защиты. На допросах и на очных ставках он категорически отрицал какое-либо свое участие в апельсиновом деле.

— Ничего не знаю. Мне давали продукты, я их реализовал. Всю выручку сдавал инкассатору. Можете проверить.

— Проверено, — говорит следователь и показывает директору магазина десятки документов, — смотрите — это фикция, это обман, другой документ уничтожен.

— Я не виноват, — твердит Иванов, — все документы правильные.

— Где же они там правильные, — говорит Савельич, — когда вы сами переоформили более пятидесяти временных фактур, в которых занизили сорта? Вот полюбуйтесь. По временной фактуре значится, что вы получили 1482 килограмма яблок первого сорта по рублю за килограмм и 237 килограммов нестандартных на общую сумму 1541 рубль. Было?

— А что дальше? — продолжает уже Игорь Ильич. — Первоначальный документ уничтожается, а вместо него другая фактура. Количество то же, но... Что за фокусы? Первого сорта стало теперь 237 килограммов, нестандартных — 1482 килограмма. Алле, гоп! И сорта поменялись местами. Разница же в стоимости — 933 рубля — в кармане у фокусников. Не так ли? А всего присвоено таким образом шестьдесят тысяч.

Иванов долго молчит, кряхтит и наконец отвечает:

— Нет. Я не виноват.

— Ну, вы смотрите на него, — не выдерживает даже уравновешенный Савельич, — ему плюй в глаза, а он говорит — божья роса.

Василевский улыбается.

— Ну, этого мы в протокол заносить, я думаю, не будем.

— Извините, товарищ следователь, — спохватывается Савельич, — не стерпел.

Другой директор магазина, Атаманчук, поделил таким же путем вместе с Маевским и с Зарецким около ста тысяч рублей.

Припертые к стенке неопровержимыми фактами, десятками, сотнями документов, показаниями свидетелей, преступники начинают давать показания без виляний, без вывертов.

— За то, что Ронин сдавал деньги в сберкассы, мы ему платили из расчета один процент от сданной суммы.

Нелегкая старость была у пенсионера Ронина. Заведовать казной апельсиновых воротил, учитывать каждый украденный ими рубль — дело сложное. Да еще в его возрасте. Надо объехать все сберкассы, а они разбросаны по всему городу. Одной пользоваться неудобно, и так уж многие сотрудники сберкасс стали признавать богатого старичка, чего доброго... Шутка ли, в его годы вести такие расчеты, подсчитывать проценты, покупать и распределять облигации да еще оставаться незамеченным...

— Что поделаешь, — говорит Ронин, — надо же занятым людям помочь. Тем более что это не даром, пусть всего один процент, но больше сдашь, больше получишь... Работа у меня сдельная.

При обыске у Ронина нашли поменьше сберкнижек, чем у других, но все же и ему кое-что перепало: 820 рублей — вклад, облигаций трехпроцентного займа — на шесть с лишним тысяч рублей, золотых часов, колец и другого добра — на одиннадцать тысяч.

Вот тебе и один процент.

Ну, а что же Будкевич, этот солидный руководитель с несолидным визгливым тенором? Он что, действительно ни при чем? Он просто руководящий ротозей? Нет, факты и свидетели говорят о другом. На первом допросе Будкевич ведет себя так, словно только вот сейчас следователь открыл ему глаза на то, что творили его подчиненные.

— Ах, мерзавцы, ах, негодяи! — визгливый его голосок срывается на высоких нотах. — Так подвести, так опозорить всю нашу организацию! Я им доверял — опытные люди, как же иначе работать?

— Бескорыстно доверяли? — спрашивает Василевский.

— Что вы имеете в виду? — поворачивается к нему Будкевич, и глаза его наливаются кровью. — Да как вы смеете подозревать меня в этом грязном деле? Я работник республиканской номенклатуры, я... я... Я весь отдаюсь работе, я не вылезаю из служебных командировок, чтобы обеспечить город всем, всем...

— Почитайте вот это, — и Василевский дает директору конторы «Гастроном» протокол допроса Сахно, подчиненного Будкевичу.