Степь оборвалась неожиданно. Реже стали попадаться кустики мертвой травы, и уже не серая пыль лежала под ногами, а бледно-желтый песок. Теперь Савин точно знал, какое расстояние отделяет его от своих: пески начинались в тринадцати километрах от границы.

Ему казалось, что кругом него так и полыхает огонь. Горели в тяжелых сапогах ноги, горели руки, лицо, все тело. Но разуться было нельзя: в песок зарываются or жары змеи; да и невозможно идти босиком по раскаленному песку. Нельзя было и раздеться, иначе через час по всему телу пойдут волдыри ожогов, а там — потеря сознания, смерть. Единственное, что он сделал, — это скинул ремень; стало немного легче.

Следы копыт были отчетливо видны на песке, и Савин не боялся сбиться. Но быстро идти не мог: дрожали колени, и он все чаще останавливался перевести дыхание.

Часа через два он споткнулся обо что-то и упал. Он не помнил, как поднялся. Перед глазами вертелись зеленые и оранжевые круги. Приглядевшись, увидел выпиравшую из песка кость: наверно, прежде здесь пролегала караванная тропа, и от жары падали замертво даже выносливые верблюды…

Потом Савин отыскал следы и снова пошел, тяжело переставляя ноги. Все это было как в дурном сне, когда хочешь проснуться и не можешь. Трудно было поднять голову, и он смотрел вниз, на отпечатки копыт.

Все-таки он поднял голову. Впереди что-то чернело. Отерев рукавом пот, заливавший глаза, он увидел лежащую лошадь. Зубы у нее были оскалены, а огромный, вздувшийся живот то поднимался, то опускался. Савин сразу же упал в песок, целясь в сторону лошади: нарушители могли притаиться за ней. Но сколько он не глядел, ничего не было видно, кроме загнанной, хрипящей лошади. Осторожно, стороной он приблизился к ней: отсюда начинались две пары человеческих следов.

Сразу же Савину стало легче. Значит, и им, двоим, придется идти пешком, и хотя у них наверняка есть с собой вода, полтораста километров до ближнего селения пройти не так уж просто. Сам он нисколько не сомневался в том, что сможет пройти все эти полтораста километров, хотя на деле он не осилил бы и малой части этого расстояния.

Солнце палило нещадно, и Савин поймал себя на мысли, что ему хочется лечь, спрятать куда-нибудь обожженное лицо и дождаться ночи. Но тут же припомнилась поговорка, которую любил повторять на занятиях начальник заставы: «В пустыне как бывает: ляжешь — уснешь, уснешь — не встанешь, не встанешь — орлы сыты будут».

А пограничников все не было. Савин уже стал сомневаться в том, точно ли он видел облачко пыли на горизонте. Может, на заставе не заметили сигнала? Но все равно их должны были хватиться часа через три.

Уже наступал вечер, а Савин все шел и шел: посреди пустой степи один-единственный, шатающийся из стороны в сторону человек с карабином в опущенной руке…

Он догнал их. Он не знал, сколько прошел по этой проклятой пустыне, но все-таки он увидел их наконец. Они тоже шли пошатываясь, как пьяные, и когда Савин выстрелил, оба упали. Только один сразу, а другой прошел еще шагов пять, зашатался сильнее и ткнулся боком в песок. «Второго живьем, — подумал Савин. — Только живьем…»

Они лежали друг против друга, и нарушитель стрелял. Но его пули уходили в сторону. Он отчаянно мазал. По-видимому, у него сдали нервы.

Для большей безопасности Савин решил обойти нарушителя так, чтобы низкое солнце било ему в глаза. Но лазутчик разгадал маневр. Едва только Савин отполз влево, как нарушитель пополз туда же, время от времени стреляя из своего карабина.

Они долго бы ползли так, не уступая друг другу. Но… Савин сначала не понял, почему вдруг нарушитель поднялся, бросил карабин и с поднятыми руками пошел к нему, своему преследователю. Чувствуя какой-то подвох, он прицелился и крикнул:

— Не подходи!

Но нарушитель смотрел мимо Савина, и тогда он, на секунду повернув голову, увидел солдат, переваливавших через бархан…

Потом Савину передали, о чем рассказал задержанный. Когда его спросили, на что рассчитывали нарушители границы, он хмуро ответил:

— Мы не думали, что один человек осмелится остаться против нескольких. И мы не думали, что ваш пограничник пойдет за нами один в такую страшную жару.

Вот, собственно, и вся история. Собирался я рассказать вам о том, зачем пограничнику нужно уметь ходить, а получилось, кажется, о другом…

Капитан Емельянов замолчал, словно припоминая что-то, затем подошел к открытому окну, вдохнул полной грудью свежего воздуха.

— Да, было дело!..

Не дожидаясь, пока у Ольхина кончится отпуск, я уехал с заставы в комендатуру и за обедом познакомился с офицерами. Один из них — военврач, человек со скуластым лицом и черными раскосыми глазами, спросил меня:

— Значит, вы от Емельянова? Не знаете, как там, нет больных?

— Нет, но могли быть. Меня капитан «прогулять» хотел было. Хорошо, один товарищ предупредил.

Военврач улыбнулся так, что его раскосые глаза превратились и вовсе в щелочки.

— Старая школа! Он вам не рассказывал, как служил в Средней Азии?

— Рассказывал. Очень интересно… Вы не знаете этой истории с Ниязовым и Савиным?

Офицеры переглянулись, и лицо у военврача сразу стало непроницаемым.

— Нет, не знаем, — ответил он за всех. Майор-комендант постучал вилкой по тарелке и укоризненно сказал:

— Нехорошо гостя обманывать, товарищ Ниязов!

Военврач смутился и пробурчал что-то невразумительное. Потом он снова поглядел на меня.

— Какую вы фамилию еще назвали? Савин? Не было у нас такого. Это Емельянов пошел тогда за нарушителями…

Потом я уехал на другие заставы. Тот же серый от дорожной пыли газик бежал между опустевших полей, иссеченного осенними дождями жнивья. А мне ясно виделась раскаленная, выжженная солнцем степь. И одинокий человек, бредущий по ней с карабином в опущенной руке.

Виталий Беляев, Александр Кучеренко

КАЖДУЮ ВЕСНУ ЦВЕТУТ ТЮЛЬПАНЫ

Большой, черноволосый, со спокойным взглядом, он неторопливо ходил по заставе, вникая в каждую мелочь, беседовал с бойцами, расспрашивал их о доме, о родителях. Он был не особенно речист, говорил немного, зато умел заронить в душу добрые зерна…

Часто приходили Бутырину письма. Приносили они с собой шелест ковыля, плеск прозрачной речушки, теплый голос матери, оставленной где-то очень далеко. Прочитав письмо, парторг делился новостями с товарищами.

…Шел сентябрь тридцать первого года. Над заставой занимался новый день, легкий ветерок тревожил пыльную листву деревьев, тронутую желтизной осени.

Вдруг в открытые ворота вихрем на взмыленном коне ворвался всадник. Он резко остановился возле крыльца, соскочил на землю, бросил поводья подбежавшему бойцу и скрылся в канцелярии. Появление пограничника с соседней заставы нарушило размеренность утренних часов, хотя никто еще не знал, что случилось. Бойцы насторожились, и когда раздался сигнал боевой тревоги, он никого не застал врасплох.

На крыльце показался командир. Подождал немного, посмотрел на пограничников, негромко сказал:

— Товарищи, обнаружена банда, которая пытается уйти за границу. Эта банда убивала и грабила, не щадила ни старого, ни малого. Мы не можем позволить ей уйти от возмездия. По коням!

Группа пограничников во главе с командиром повернула на запад, другая, с Бутыриным, — на восток, в сторону гор.

Прошло около часа. Парторг ехал впереди бойцов. Нещадно палило солнце, и гимнастерка, мокрая от пота, успела просохнуть, покрылась белыми разводами.

Пограничники внимательно оглядывали местность, но вокруг не было ни души.

«Неужели ушли?» — подумал Бутырин и почувствовал досаду.

Оставалась еще надежда, что командир настиг басмачей. А здесь стояла тишина и слышен был только перестук копыт. Парторг решил осмотреть глухое длинное ущелье. Стиснутое скалистыми обрывами, оно выходило к границе.

Подозвав командира отделения, Бутырин сказал:

— Следуйте прежним маршрутом. А я осмотрю ущелье.