И вдруг лицо арестованного исказилось.

— Сердце, — прохрипел он и стал съезжать со стула.

Востриков сорвал трубку с рычага и вызвал санчасть. Дежурный врач, тяжело дыша, прибежал буквально через минуту. Он с трудом усадил Клешнева на стул и принялся его выслушивать. Через несколько минут он вытащил трубки из ушей и смотал их.

— Из какой камеры? — спросил он.

Клешнев слабым голосом ответил.

— Фамилия?

Семен назвался.

— Симулянт! — бросил врач и, хлопнув дверью, вышел.

Долго висело молчание. Востриков решил, что просидит до вечера, но ни за что первым не заговорит.

— Ладно, чего уж там. Я расскажу…

Страдальческое выражение исчезло с лица Клешнева.

— Старик, конечно, не живой. Но убил его не я. Его убили те, с кем он пил. Дружки. В кухне, где нашли кровь. Я приехал, его уже увезли… Почему молчал? У меня запасной головы нету. Они и меня бы потом…

Арестованный выглядел уже спокойным.

Подперев щеку крепко сжатым кулаком, Востриков в раздумье наблюдал за тем, как под пером Клешнева рождается очередной вымысел.

Утром Клешнев снова ждал следователя. Но Востриков не пришел. С первым поездом он уехал в Заречный.

Анна Васильевна Клешнева по началу допроса поняла, что приближается худшее. Но то, что худшее уже наступило, она увидела лишь тогда, когда прочитала начало собственноручных показаний мужа. Только начало. Остальное ей Востриков не показал. Фраза отдавалась в голове, словно эхо: «Убит, убит при следующих обстоятельствах».

Анна Васильевна продолжала бессмысленно стоять перед столом, хотя папку Востриков закрыл, едва она прочитала первую фразу.

— Итак, не ушел, а убит? — послышался рокочущий бас Вострикова.

Анна Васильевна почувствовала слабость в ногах и села. «Следователь вправе не показывать мне всего», — лихорадочно думала она. Ее тоже могли подозревать. Она должна оградить себя. То, что она замывала пол и перину, еще не убийство. Она не помогала мужу ни выносить труп, ни вывозить его.

Клешнева закрыла лицо руками и всхлипнула.

Поселок Прияр Петропавловского района располагался в семидесяти километрах от Заречного. Место захоронения трупа, названное Анной Васильевной, было приблизительным. Она сказала, что труп спрятан где-то в овраге, неподалеку от дороги.

Стояла настоящая осенняя грязь: зима выдалась отвратительная. Терпимой дорога становилась только ранним утром и поздним вечером.

Милицейская линейка застряла на полпути. Вострикову и работникам милиции пришлось пересесть на попутный грузовик. В одном из сел стояли часа два у грейдера в ожидании новой попутной машины. Здесь их догнала линейка. Ее вытащил трактор. До места они добрались только к вечеру, потратив на дорогу целый день.

Встали, едва взошло солнце. Ближний к дороге яр был глубок и крут. С лопатами и щупами люди спустились на дно. Наверху, у машины, остался один шофер. Много раз убеждался Востриков, что случайность идет навстречу, если ее ищут Пришла она и сейчас.

— А что это вон там, левее? — услышал Востриков крик сверху. Шофер указывал рукой на склон оврага. На склоне темнел какой-то небольшой предмет. Подходя, Иван Данилович увидел, что это полуботинок. Востриков взял его в руки и ощутил под пальцами круглую заплатку. Полуботинок был коричневого цвета с такой же строчкой на носке, какую описывали родственники Макарова. Это был его полуботинок. Труп находился где-то неподалеку. Вострикова окружили. Стали копать, но из-под лопаты сыпалась только рыхлая черная земля.

— Он, наверно, сверху скатился, — кричал шофер.

Осыпая почву, полезли вверх. Из земли торчала тряпка. Востриков опустился на колено и стал руками разгребать грунт. Труп обрисовывался постепенно.

Успех пришел запоздало. Срок следствия истек две недели назад. Клешнева могли освободить в городе и без Вострикова. Дорог был каждый час.

В Воронеж Востриков выехал на вездеходе ГАЗ-63 в двенадцать часов дня. Труп, завернутый в брезент, лежал в кузове. Грейдер был мертв. Первый раз забуксовали километрах в двух от усадьбы какого-то совхоза. Шофер рвал мотор, но колеса только глубже уходили в грязь. Сели плотно и безнадежно. Востриков подвязал галоши шпагатом, спрыгнул с подножки в грязь и зашагал к усадьбе. Вернулся он минут через сорок на длинноногом колесном тракторе. Через четверть часа они снова продолжали путь. Шофер бросал машину из стороны в сторону, преодолевая колеи, лужи и ямы. Пот градом катился по его лицу. Руки ворочали баранку только крайним усилием воли.

Второй раз застряли, проехав километров пятнадцать от совхоза. По обеим сторонам грейдера лежало поле с редкими белыми островами снега. Обошли машину. Баллоны увязли в грязь по самую ступицу. Востриков залез в кузов. У горизонта темнели точки.

«А ведь это люди!»

Он спустился вниз и решительно зашагал через поле. К вечеру гребешки пахоты стали подмерзать, но еще оставались рыхлыми. На ногах висели кандалы грязи.

Колхозников было восемь человек: они вывозили свеклу. Трактор увез последним рейсом прицеп с корнями, и люди остались, чтобы прикрыть бурты. Узнав, что машина негруженная, они согласились помочь. Вытаскивали машину дружно, с криками и смехом. Чтобы облегчить дело, под заднее колесо подложили скамейку из кузова. Когда ГАЗ-63 вырвался из ямы и побежал по расхлябанному грейдеру, все весело зашумели.

Дорога стала подмерзать.

— Послушайте, товарищ следователь, — проговорил шофер, вытирая пот со лба. — А не лучше ли вернуться? Не дорога, а могила.

— Все вижу, голубчик. Если бы и хуже была, все равно бы пришлось ехать. Выпустить его могут.

— Так вы позвоните.

— Э, голубчик. Отсрочку-то Москва дает. Долгая песня. Да и дело со мной. Без меня написать туда некому. И нечего еще писать. Его ведь еще допросить надо. И заключение судебных врачей нужно получить. Нужно, чтобы специалисты сказали, отчего он умер. Мало ли что мы видим. Документ требуется. И нужно все отправить в Москву. Тогда и дадут отсрочку.

— А для чего такая сложность?

Востриков вздохнул.

— Закон… Пока вина человека не доказана, он считается чистым, как херувим. Даже этот…

Дорога стала подмерзать и до самой темноты ехали сносно. Над полем разлился туман. Шофер с напряжением вглядывался в дорогу, боясь проглядеть, яму или канаву. Вдруг он рванул тормоз. Вострикова оглушил удар обо что-то металлическое. По лбу потекла кровь. Машина замерла в метре от канавы. Разорвали носовой платок и перевязали лоб. Шофер осторожно объехал препятствие, еле различимое сквозь туман, и машина двинулась дальше. Но вскоре залезли так, что замерли вовсе.

Стояла глубокая ночь. В двух шагах уже ничего не было видно. Тишина, как в гробу. Доисторическая. Жизни нигде не было. И вокруг молоко тумана. С мокрыми ногами до утра можно было замерзнуть. Включив мотор, сидели около часа в кабине. Наконец решили развести костер — сжечь доску из кузова, потом сиденье из кабины. Но вставать не хотелось, и они просидели еще полчаса, пока не стали покалывать ноги и деревенеть тело. Обоим казалось, что в этой непроглядности где-то стучит мотор, но стоило перестать вслушиваться, как невесомый звук угасал.

Ни Востриков, ни шофер не верили себе, убежденные, что этот звук — плод галлюцинации. Проходили минуты, а звук оставался таким же нереальным, каким и был. Наконец шофер решился:

— Ты слышишь что-нибудь?

— А черт его знает, вроде стучит где-то, — ответил закоченевший Востриков.

Скоро оба поняли, что звук крепчает, а спустя еще небольшое время у них уже не оставалось сомнений, что к ним сверху приближается трактор. Звук стал совсем четким, но света все не было. Наконец наверху показался трактор, тараня темноту двумя фарами. Он спустился к ним лишь минут через десять. Тракторист, услышав их рассказ, не хотел верить, что они по такой дороге проехали сто пятьдесят километров. Трактор втянул машину наверх. Лощина, скрытая туманом, осталась позади. На прощанье водители закурили.