Рабцевич ознакомил всех с текстом присяги.

И началось: засуетились, забегали бойцы…

У Линке был кожаный кошелек с множеством отделений, в которых хранилось все для сапожно-портновского дела — от набора иголок, моточков ниток разного цвета, пуговиц до шила и ножниц. Комиссар невольно стал центром всеобщего внимания. То и дело слышалось:

— Товарищ Карл, дайте, пожалуйста.

— У вас не будет черной нитки?

— Мне бы пуговицу для гимнастерки, вчера потерял, не одолжите?

— Будьте добры, шильце.

Линке с улыбкой раздавал свои запасы. Чувствовалось, это доставляло ему удовольствие.

Рабцевич, молча наблюдавший за суетой возле комиссара, не выдержал:

— Карл, ты же не нянька. У каждого бойца должны быть нитка, иголка, запасная пуговица.

Линке улыбнулся.

— Привыкнут, освоятся — все будет.

В два часа дня объявили сбор на полянке.

За столом из грубо отесанных досок разместились Рабцевич, Линке, Змушко. Остальные расселись кто где: на подвернувшемся чурбаке, лапнике, прямо на траве. Рабцевич не без удовольствия отметил нарядно-торжественный вид бойцов. Все постриглись, побрились, некоторые умудрились даже погладить рубашки, гимнастерки, брюки.

«Что касается стирки, ясно, — подумал командир, — вода под боком, но как погладились? — Вспомнил Процанова, строгавшего скалку… — Старинный метод использовали…» Рабцевич встретился взглядом с бойцом, вид которого ему не понравился утром. Тоже аккуратно причесан, пиджак застегнут на все пуговицы — деревянные, обожженные.

Рабцевич поднялся, в широкоплечей крепкой фигуре чувствовалась сила, уверенность.

— Товарищи бойцы! — раздался его твердый, властный голос. Этим обращением Рабцевич хотел подчеркнуть, что отныне здесь нет партизан из местных, военнопленных, десантников из Центра, есть только бойцы спецотряда. — Для принятия присяги встать!

Все замерли по стойке «смирно». Рабцевич достал листок с текстом присяги, положил перед собой и, не глядя в него, произнес взволнованно:

— Я, боец отряда «Храбрецы», торжественно клянусь быть преданным нашей великой Родине.

Все на полянке вздохнули и потом, разделяя каждое слово, повторили сказанное командиром.

Рабцевич видел, как менялись лица бойцов. Вначале на некоторых были улыбки, рассеянность, но потом, особенно после слов: «Если я нарушу эту мою торжественную клятву, пусть меня постигнет суровая кара советского закона, презрение товарищей», — они посуровели.

Рабцевич мельком глянул на Линке. Увидел огромные горящие глаза. Комиссар клялся вместе со всеми.

Наступила тишина, но еще некоторое время все находились во власти торжественных слов присяги.

Рабцевич перевел дух.

— Теперь, товарищи, каждый должен подойти и расписаться.

К столу по очереди подходили бойцы. Как же они все изменились! Те же люди — и не те: теперь их накрепко связала кровная клятва.

После подписания присяги Рабцевич объявил, что в отряде создаются две разведывательно-диверсионные группы и штаб. Первую группу возглавит Михаил Пикунов. Он должен уйти под Бобруйск и там начать действовать. Командиром второй группы назначался Григорий Игнатов (его все знали как Аркадия). Районом действия разведгруппы должны были стать окрестности города Жлобина.

Михаил Пикунов и Григорий Игнатов дружили. А внешне да и по характеру ни в чем не походили друг на друга. Пикунов — коренастый, крепкий, острый на язык весельчак. Игнатов — худой, угрюмо-молчаливый. Пикунов из подмосковного поселка Немчиновка, Игнатов — из города Алексин, что под Тулой. Встретились они в одной из рот мотострелкового полка, стоявшего под Львовом в сороковом году. Полк тогда вел борьбу с вооруженными бандами буржуазных националистов, обосновавшихся в лесах Западной Украины. Вместе с Игнатовым и Пикуновым служил и Михаил Шагаев, родом из подмосковного поселка Усово. Когда началась Великая Отечественная война, они втроем участвовали в боях за Львов, Киев, потом все вместе попали на курсы минеров в Воронеж, а оттуда к Игорю.

…Итак, при штабе остались Рабцевич, Линке, Змушко и несколько бойцов из местных. Змушко, как начальник разведки, должен был тщательно обследовать окрестности, чтобы наладить связь отряда с населением.

В группу Игнатова вместе с Росликом, Шагаевым, Пантолоновым, Жавнеровичем, прилетевшими из Москвы, вошли местные Таранчук, Шинкевич, Кожич и Дашковский.

В группу Пикунова вместе с десантниками Шахно, Синкевичем, Пархоменко и Громыко вошли Храпов, Капельян, Царьков, Шевчук, Герасимович и Козлов.

— На первых порах, — продолжал Рабцевич, — группам необходимо освоиться, взять под наблюдение железные и шоссейные дороги, чтобы мы знали о каждом вражеском составе, о любой машине, идущей в сторону фронта. В бой с фашистами пока не вступать…

И только он это сказал — среди бойцов послышался недовольный шепоток.

Рабцевич замолчал, остановил взгляд на командире первой группы.

Пикунов поднялся, вытянулся.

— Мы тут, товарищ командир, говорим, что нам сейчас надо бы не только связь с местным населением налаживать, за дорогами наблюдать, но и фашистов громить, мы же для этого посланы…

— То, что я сейчас сказал, — приказ, — резко проговорил Рабцевич. И, сделав паузу, добавил: — Чтобы умело и наверняка бить врага, надо прежде хорошо изучить его. Осмотримся, тогда и начнем бить, чтобы каждый фашист чувствовал себя приговоренным к смерти.

Били, бьем и бить будем

Спустя некоторое время Змушко доложил, что группы справились с поставленной задачей. Рабцевич вызвал командиров.

Первым явился Игнатов.

— Докладывай, Аркадий! — Сев за стол, Рабцевич приготовился слушать. А слушать он умел, давно взял за правило не перебивать человека, дать ему возможность высказаться.

Скуп на слова был Игнатов, он коротко доложил, где стоят вражеские гарнизоны, их количественный состав, как вооружены. Игнатов установил связь с рабочим ремонтной бригады станции Красный Берег и теперь регулярно получал сведения об охране фашистами участка железной дороги Жлобин — Бобруйск.

Выслушав Игнатова, Рабцевич не без удовольствия сказал:

— Что ж, Аркадий, хорошо. — И улыбнулся.

Бойцы отряда уже привыкли к суровости, угрюмости командира. Казалось, легче отыскать летом снег в Белоруссии, чем увидеть его улыбающимся. И поэтому, когда улыбка вдруг появилась на его полном лице, Игнатов озадачился: «К чему бы это?»

— По докладу вижу, — сказал Рабцевич, — пора переходить к более решительным действиям. Подбери удобное место и организуй диверсию, но действуй с умом.

— Слушаюсь.

Игнатов уже было собрался попросить разрешение выйти, как к нему подошел Линке:

— Ну что, Аркадий, теперь по-настоящему начнем громить фашистов! Только зря не рискуй, поосмотрительней будь.

— Постараюсь, — сказал Игнатов, — а как же иначе.

Нравился Аркадию комиссар. Они сразу, еще при формировании в Москве, нашли общий язык. Часто и подолгу беседовали. Здесь, в тылу врага, вместе ходили в первую разведку под деревней Столпище, потом на диверсию. Игнатов знал о жизни Линке в бедной немецкой семье в небольшом городке Герсдорфе, в бывшей Австро-Венгрии. Карл рано начал трудиться: был на фабрике чернорабочим, потом ткачом. В пятнадцать лет его приняли в австрийский союз социалистической молодежи. Вскоре за участие в стачках Линке уволили с фабрики. Он переехал в Германию. С головой окунулся в революционное движение. Стачки, демонстрации, аресты, тюрьмы — вот его жизнь. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году Линке возвращается на родину. Вступает в Коммунистическую партию Чехословакии, становится одним из руководителей стачечной борьбы. Реакция преследует его. В тысяча девятьсот тридцатом Линке по решению ЦК КП Чехословакии с семьей (женой и сыном) переезжает в Советский Союз. В Москве несколько лет трудится на трикотажной фабрике, в тридцать седьмом году его переводят в Исполнительный Комитет Коминтерна, после он работает в Главном управлении текстильной промышленности. Начинается война, и Карл Карлович вместе с девятнадцатилетним сыном комсомольцем Гейнцем обороняет Москву в суровую зиму сорок первого года. В апреле сорок второго года сын в составе чекистской группы «Местные» вылетает в тыл врага, а спустя два месяца вылетает на задание и сам Карл.